Матиуш медленно опустился на сундук, совершенно не веря тому, что произошло лишь с полчаса назад. Он тяжело вздохнул, спрятал лицо в ладонях, запустил тонкие пальцы в волосы и просто качался из стороны в сторону. Ему было стыдно, страшно и горько.
Он впервые в жизни серьёзно ошибся, он впервые в жизни проиграл, а судьба повернулась к нему спиной. Здесь не ценили ни положение его семьи, ни тёткины деньги, ни природное обаяние. Здесь уважали силу и умение вести войска в бой, умение возвращаться с победой и богатой добычей, умение убивать.
Матиушу ничто из этого знакомо доселе не было.
Он наконец убрал руки, глубоко вздохнул, стараясь сдержать себя. Князю положено быть сильным, бодрым, положено терпеть и воодушевлять солдат своим примером, но никак не плакать в углу, как малый ребёнок, которого побили товарищи.
Матиуш и этого не мог.
Он чувствовал себя жалким, недостойным, слабым. Он чувствовал себя мальчишкой, впервые поехавшим на охоту и упавшим с коня ещё в самом начале пути. Он чувствовал себя... никем. Гонор, самолюбие, самодостаточность — всё куда-то делось, а на их место пришло чувство истинного понимания того, насколько он на самом деле ничтожен.
«Грустите, пан?» — Войцех бесшумно проскользнул в шатёр и принялся деловито раскладывать по местам оружие и оставшиеся с приезда вещи.
— Ну так, слегка, — с трудом ответил Вишнивецкий, тяжело вздыхая. — Просто...
«Не привыкли проигрывать?» — понимающе спросил слуга, доставая бутыль с кровью, затем посмотрел на пана и добавил немного всякой нехитрой снеди — лука, хлеба, сала, словом, хоть сколько-то привычной Матиушу еды.
— Честно говоря, вообще не привык воевать, — признался Вишнивецкий, виновато улыбнувшись. — Я ведь никогда ничем подобным не занимался.
«Это видно, по правде сказать. Вы слишком уж пан. Вот вроде бы ясновельможный гетман Потоцкий вашего склада, ан нет. Как саблю в руки берёт, так совсем другой становится. Так и с воеводами. А вы... Вы для другого рождены были. Вам бы в красивых залах беседы вести да бумаги подписывать, а не здесь в грязи вязнуть, — отозвался Войцех, разливая кровь по кубкам. — Ох, прошу прощения. Вы не возражаете, если я вместе с вами посижу да поем? Я просто привык уже... С прошлым паном, вы же его знаете. Вот и разлил, как и всегда. Простите».
— Не извиняйся, я не из тех снобов, что не терпят никого ниже себя по статусу. Присоединяйся, да и вместе веселее, прошу. — Матиуш подвинулся к столу.
«Спасибо, дай вам Бог, — вежливо ответил слуга, надкусывая луковицу. — Черти, даже на похороны не пустили. Я, видите ли, собой не вышел. Кому нужен немой хлоп?»
— Это так... так мерзко. — Вишнивецкий искренне пожалел Войцеха: тот заслужил хотя бы проститься с тем, кого так долго называл своим хозяином. — В голове не укладывается. — А он ещё дивился, где же самый верный Фабиану человек, почему не пришёл отдать последний долг... Вот оно как.
«А что делать. Шляхта настолько любит пышность, что заплатит за неё любую цену. Как там говорится? Заложись, но выложись? Очень им подходит. К сожалению». — тот вздрогнул, замолчал, опустив голову.
— Ты прав. Шляхта и впрямь готова порой срыть гору, чтобы пустить достаточно пыли в глаза, — кивнул Матиуш. — А кто именно тебя не пустил? Быть может, я смогу сделать так, чтобы этот человек получил достойное наказание.
«Да толку от этого... Юзефу Запольскому и не такое сходит с рук, помяните моё слово. Видит Бог, даже если он предаст, всё равно выйдет сухим из воды. — Войцех пожал плечами. — Ну да ладно. Чем больше о плохом говорят, тем больше вокруг этого самого плохого. Полно!»
— И то верно. — Вишнивецкий с подозрением посмотрел на сало, задумчиво отрезал кусочек. — Что мне делать-то? Какой из меня военачальник?
«А с паном Велиславом вам никак не договориться? Он больше вашего понимает», — ответил слуга.
— Пан Велислав, он... Не сказать, что мы большие друзья. Я уверен, он не может меня простить за то, как я обращался с Анной до своей, если так можно выразиться, смерти. И теперь вот отыгрывается. В целом, я не в обиде, я это заслужил. Достаточно и того, что Анна меня простила и любит больше прежнего. — Матиуш горько улыбнулся. — Не думал, что когда-нибудь мне придётся расплатиться за мою заносчивость, но тем не менее.
«Пану Велиславу стоит понимать, что мы тут не в игрушки играем. Ну да ладно, не страшно. Я кой-чего знаю, да и пан Марцин тоже. Он неплохой, из всех троих воевод самый честный и человечный. Он вам подскажет, что лучше, как Бог свят», — посоветовал слуга, чуть повеселев. Ему было приятно, что у него спросили совета.
— Я, признаться, пока их побаиваюсь, люди, мягко сказать, дикие. Но да, пан Рутковский показался мне спокойным и рассудительным по сравнению с его товарищами. Думаю, я могу постараться договориться с ним, — согласился Вишнивецкий. — Спасибо, Войцех, ты мне действительно очень помог. Я тут себя чувствую совсем не на месте и только благодаря тебе могу хоть как-то не сдаваться. Не прошусь обратно, как мальчишка. За женскую юбку.
«Да вы бы и не просились. Просто потеряли бы себя, — пояснил Войцех. — Вы ешьте, ешьте, сало-то хорошее».
— Если захочешь, то после войны можешь остаться со мной. У меня никогда не было столь верных людей, а они на вес золота, сам знаешь. Да и я многим тебе обязан и попросту не могу оставить тебя здесь, с этими... Даже не знаю, как сказать, — вдруг предложил Матиуш, отставляя бокал.
«Если даст Бог, то я с вами хоть в огонь, хоть в воду, — улыбнулся слуга. — Вы славный пан, да и мне тут делать нечего».
— Ну вот и договорились, — Вишнивецкий решительно встал. — Я к Рутковскому. Побеседуем.
***
Драгоша Микулэ в лагере Станислава особенно не ждали. Ну как... Станислав уже не ждал, считая такое отношение к себе наглостью, а вот прочих, кажется, всё вполне устраивало.
— Ты опоздал, — бросил Мнишек вместо приветствия. Драгош наглость стерпел и лишь нехотя поклонился.
— Мне не велели вмешиваться в первую же битву. Я и так уже повоевал, пусть и не по своей воле, — заметил он, присаживаясь подле Станислава.
— Я, кажется, не разрешал садиться, — грубо сказал тот.
Микулэ ухмыльнулся и поднялся, скрестил руки на груди. Ему было не привыкать, но если господарю это дозволялось: он был правителем по рождению, то вот Мнишек на подобное никакого права не имел.
— Так вот, впредь я жду более верной службы. Твой господин я, и слушаться тебе велено тоже меня, — продолжал Станислав, недовольно скривив губы. Как же надоело, что все здесь относятся к нему с таким пренебрежением! Он снова почувствовал себя изгоем, снова почувствовал себя бастардом и сыном приживалки богатого магната.
— Мой господин — это Петру Мареш, и на войне я лишь по просьбе господина Вереша, — прошипел Драгош, которого положение почти что раба действительно задело. — Я просто попрошу об этом не забывать.
— Дерзишь. — Мнишеку становилось очень тяжело сдерживаться. — На первый раз я тебя прощаю, но вот потом я такого не потерплю. — Он хотел выглядеть серьёзно в глазах пришедшего, хотел произвести впечатление могущественного воина, чтобы ему подчинялись, но Микулэ этого, кажется, не принял.
— Я не привык, чтобы со мной разговаривали, как с цараном. — Драгош знал, что даже если Станислав захочет, то ничего сделать не сможет: навлечёт на себя гнев всех румынских стригоев. — Я крайне редко обращаюсь к происхождению собеседника, но вы, сын проститутки, вряд ли имеете право указывать мне, как жить! Во всяком случае, в таком тоне.
— С предателем? — не остался в долгу Станислав. Он был неплохо осведомлён о прошлом этого хитрого и действительно ценного полководца.
— Я никого не предавал. — Микулэ это толком не задело — он уже давно свыкся со своими воспоминаниями и избавился от большинства слабостей. — Я дворянин, пусть и лишённый земель и титула. А у вас есть и то, и то, но досталось оно вам вовсе не по праву. — Он немного помолчал, принимая решение. — Я пойду, пожалуй, я возвращаюсь обратно на границы, в Брашов. Буду защищать владения моей семьи. При всём уважении к домнуле Верешу вам я служить не готов. — Мнишек не был достойным в его глазах, а после оскорбления... Нет уж.
Мнишек не успел ничего ответить, как Драгош быстро вышел, а на его месте возник Кшиштоф, укоризненно качая головой.
— Нет, сын мой, такими людьми не разбрасываются, — мягко заметил он.
— Что ты тут делаешь? — Станислав был уже достаточно зол, и появившийся откуда ни возьмись Водлевский его вовсе не радовал.
— Всего лишь указываю на твои ошибки. Уж если ты захотел стать королём, то изволь соответствовать. Я знавал Драгоша Микулэ, и ему нет равных ни в бою, ни в управлении. Так что зря ты так с ним, очень зря, — невозмутимо продолжал Кшиштоф.
— Я не готов терпеть тех, кто мне не подчиняется, — фыркнул Мнишек.
— И что же ты будешь делать, когда станешь королём? Рубить головы? Сажать на колы? Вешать? Станислав, умение договариваться очень дорогого стоит и для человека твоего положения является просто необходимым условием выживания. — Водлевский сел на стул, на котором ещё несколько минут назад сидел Драгош.
— О, что я слышу! Вереш до сих пор не может простить тебе смерть детей, — напомнил Станислав, криво улыбаясь.
— Увы. — Кшиштоф безразлично пожал плечами. — Вереш тоже не обладает этим ценным качеством. Поэтому-то всё и сложилось столь печально. Не повторяй его ошибок.
— Хотел бы я тебе верить. — Станислав устало вздохнул. У него было сил спорить или ругаться с Водлевским.
— Так что ты там всё порывался рассказать? — без особого интереса спросил он. — Может, хоть после этого глаза мозолить не будешь. Не хочу каждый раз слушать нравоучения. — Мнишек почему-то вспомнил об этом и решил разделаться раз и навсегда. Да и вряд ли он узнает что-то новое, так что... почему бы и нет.
— Я бы хотел, чтобы твоё желание узнать о прошлом выразилось иначе, но что есть, то есть. Смотри же. — Кшиштоф коснулся его руки, погружая в воспоминания.
Невена стояла посередине комнаты и презрительно смотрела на коленопреклонённого Водлевского.
— Ты чудовище, — тихо повторила она. — Ты обманул меня.
— Я думал, ты знала. — Кшиштоф сжимал её руки, то и дело целуя. — Клянусь, я бы никогда...
— Как я могу верить тому, кто отдал меня на поругание, до того поклявшись, что любит? Ты в своём уме, король? — Невена дрожала, едва ли не плакала.
— Невена, разве всё то, что случилось потом, не убедило тебя в моём раскаянии? В моей искренности. Я задаривал тебя драгоценностями, я окружил тебя заботой, я ухаживал за тобой, я тебе короновал! Что мне ещё сделать, чтобы ты поверила в мою любовь? Что мне ещё сделать, чтобы ты оставила этого ребёнка? — Водлевский вновь поцеловал её запястье и тут же получил сильную пощёчину, отвернулся, кусая губы.
— Ты солгал, хотя обещал этого не делать. — Вранич гордо подняла подбородок, вырвала свои руки из его цепких пальцев. — Оставь свою корону себе. И драгоценности, и заботу, мне этого не надо! Я уйду, ведь дал слово меня отпустить, если я того захочу. Хоть это-то выполнишь?
— Да, — дрогнувшим голосом ответил Кшиштоф. — Я поклялся на крови.
— Славно. В таком случае, прощай. Я не хочу видеть ни тебя, ни твоё отродье. Я помню, что Дарко Вереш как-то предлагал мне стать его женой. Я дам ему согласие на брак. — Невена повернулась к нему спиной, подошла к столу.
— Ты ему уже не нужна. Неделей ранее он повстречал на балу у Цепеша его племянницу, ты теперь никому не нужна, — прошипел уязвлённый Водлевский, всё ещё не поднимаясь с колен. — Останься со мной, прошу, — тут же добавил он, понимая, как сильно ошибся, рассказав об Эржебет.
— Никогда и ни за что. Особенно теперь, — выдохнула Невена. — Я сама со всем справлюсь и выйду замуж за того, за кого захочу, я буду счастлива, вот увидишь. Вы все увидите! — Она почти что по-детски топнула ногой, даже голос сделался какой-то капризный. — Я больше не твоя кукла, Кшиштоф.
— Невена, не испытывай моего терпения. — Тот вскинул голову и посмотрел ей в глаза, а затем встал и вышел из комнаты.
— Изволь, — фыркнула ему вслед Вранич, ещё несколько минут рылась в шкатулках, затем позвала служанку, чтобы та помогла ей переодеться. Через четверть часа она уехала.
В ту ночь король Водлевский сжёг все её вещи, все портреты, всё то, что напоминало ему о прекрасной дворянке из Сербии. О том, что нашёлся кто-то, кто задел его самолюбие, его гордость.
О том, что у него всё-таки была душа.
— Поверить не могу. — Станислав выглядел совсем потерянным, он явно не ожидал ничего из увиденного. — Нет, нет, ты просто подменил правду ложью, такому сильному вампиру это вовсе не сложно провернуть. Пусть и на том свете. Мама не могла так. Она меня всегда любила!
— Не кричи, на неё похож становишься. — Кшиштоф поморщился. — Твоя мать не святая, а это говорит тебе человек, который её действительно любил и любит по-своему по сей день.
— Но как она могла на такое пойти? Нет, быть не может, — возразил Мнишек, поднимаясь и начиная ходить туда-сюда по шатру. — Одно там не обман — ты действительно лжёшь.
— Нет, — устало ответил Водлевский. — Я клянусь, что нет, Невена действительно ушла от меня сама, а потом отказалась принять помощь. Гордыня не дала ей этого сделать. Страшный грех, очень страшный. Он сломал тебе жизнь.
— Жизнь мне сломал ты, — Станислав резко обернулся и со злостью посмотрел на него. — Ты и никто другой.
— Да ты сам видел, что случилось! — возразил Кшиштоф. — Стась, сатаны ради, побудь хоть раз мужчиной, а не мальчишкой, и посмотри истине в глаза. Невена, безусловно, ни раз и ни два пожалела о своём решении, но вновь её гонор не дал ей вернуться. Она оклеветала меня, лишь бы чувствовать себя не самой плохой матерью. И только.
— А ты сейчас врёшь, чтобы чувствовать себя не самым плохим отцом? — парировал Мнишек. — Не лучший способ оправдаться.
— Пока ты не научишься слышать других и думать своей головой, ты ничего не добьёшься, кроме горы трупов и рек крови, Станислав, — тихо ответил Водлевский.
— Кто бы говорил! — мстительно отозвался тот, но его уже не слышали — Кшиштоф исчез, даже не попрощавшись.
Мнишек упал на кровать и слабо ударил кулаком по одеялу, кривя губы. Остатки пьянящего чувства триумфа окончательно исчезли, а на их место пришла застарелая неуверенность. Кто он? Чего он достоин теперь? Как могла бы сложиться его жизнь, будь всё иначе? Сложилась ли бы вообще? Эти вопросы терзали Станислава с новой силой, и он медленно проваливался в пучину того же отчаяния, что и много лет назад, в ту самую ночь, когда сущность мороя впервые дала о себе знать.
Зачем тогда, в войне с русским царём, он выбрал жизнь, а не смерть от ран?
Зачем он вообще есть?
Мнишек попросту не знал, кому верить. Он очень любил мать и не готов был усомниться в её словах, но то, что показал ему Кшиштоф, заставило его задуматься. Разве можно подменить столько и так? Да и зачем тратить столько сил, чтобы что-то доказать ненужному сыну, который, ко всему прочему, ещё и отцеубийца? Станислав не осмелился бы утверждать, что всё подстроено настолько хорошо, нет.
Тогда что же это?
Неужто правда, которой он порой так боялся?
Станислав хорошо понимал, что независимую сторону ему в этой давней ссоре уже никогда не найти, да и искать он, по чести сказать, боялся — он не хотел разрушать то немногое, что было в прошлом дорого.
Правда режет острее всего, и даже морой — венец творения — не останется невредим, а нанесённая рана не затянется мгновенно и долго ещё будет напоминать о себе.
Так действительно нужно знать то, как всё было на самом деле?