In nomine Anna

Глава сорок первая

В костёле горели сотни свечей, но всякий, кто находился там в тот печальный день, готов был поклясться, что яркое пламя скорее давило, нежели наполняло здание теплом.

Перед алтарём стоял закрытый гроб, покрытый алой тканью с изображением герба рода Концепольских. «Замка печали», высокого и дорогого постамента, никто для покойного строить не стал: шла война, и вампиры постановили не тратить силы, время и деньги на столь пышные, но столь же бессмысленные в своей роскоши похороны — это бы не вернуло почившего обратно.

— Хороним, как скотину, — шёпотом сердился Запольский на ухо стоящему рядом Яблоньскому. — Ни «Замка», ни триумфальной арки, да даже и поминок не устроят, сколько я знаю. Что за позор для такого славного шляхтича, как наш друг!

— Время не то, у нас всего несколько дней до наступления стригоевых войск. Не успеем ничего. Да и сам Фабиан подобного не любил. Ты попомни тот год, когда он становление получил — перед битвой сказал тогда, мол, если умру, то положите в семейный склеп без всяких церемоний — там жена моя, там мои дети, там вся моя родня, а больше ничего и не надо. Не терплю, говорил, лживых речей над покойником, не терплю пития на поминках, не терплю всех этих глупостей! Был да умер, тоже мне повод... — отвечал Адам, прислушиваясь к тому, что творилось у дверей — вот-вот должны были прибыть чета Вишнивецких и безумец Милинский.

— Твоя правда. А я всё равно недоволен. Тут и раньше-то Фабиана не любили, могли бы уж хоть напоследок... — зло заметил Юзеф.

— Тише! — осадил обоих до того молчавший Марцин. — Идут.

Под сень собора ступили Матиуш и Анна: они оба были в чёрном и крепко держались за руки, будто боясь потерять друг друга, но вовсе не в толпе собравшихся вампиров, а там, где любые ухищрения и снадобья бессильны — в смерти.

Вслед за ними появился Рихард, неся на руках испуганного и расстроенного Тадеуша, цеплявшегося за его шею. Малыш не понимал, что происходит, но остро чувствовал, как печальны вокруг взрослые, и это заставляло его грустить. Он хотел было заплакать, но всё же не стал, понимая, что маме и так тяжело и что у неё нет сил его успокаивать.

— Рихи, не понимаю, — шёпотом пожаловался он. — Маме больно, папе тоже, тебе никак.

— Хоронят очень важного человека, маленький, — терпеливо объяснил Милинский, протискиваясь к Владу и Раду, стоящим у самой стены. — Он был дорог твоим родителям.