— Варшава большая? — Анна сидела в кресле и смотрела Матиушу в спину. Тот думал над чем-то, склонившись над картой, лежащей на массивном дубовом столе с малахитовыми вставками. Длинные волосы князя разметались по спине и спадали по плечам вниз, закрывая нахмуренное лицо. Пани Телимена, отведя Анну к нему, шёпотом посоветовала его не беспокоить, но та сидеть молча так долго попросту не смогла.
— Что? — Вишнивецкий обернулся, тревожная морщинка между его бровей тут же разгладилась, а губы заулыбались. Только глаза оставались серьёзными. — Варшава? Да, пожалуй, немаленькая. В разы больше Грохова.
— А Варшава красивая? — Анна блаженно улыбалась, с теплом глядя на пана. Её тонкие руки лежали на подоле платья и бережно гладили дорогую вышивку, коса немного растрепалась после утренней прогулки, и теперь локоны вновь обрамляли её по-детски очаровательное лицо.
— Очень красивая. И очень пышная. — Матиуш вновь отвернулся и углубился в изучение карты, не придав особого значения вопросам служанки. Та тихонько поднялась, бесшумно подошла к любимому и хотела было обнять, но так и не решилась, подумала, что покажется совсем уж непочтительной и лишь робко коснулась плеча, тут же отдёрнула руку, сделала пару шагов назад.
— Ну отвлекитесь, отдохните, — всё же смущённо, дрожащим голосом попросила Анна, с нежностью и волнением глядя на него. — Пан, голова заболит, — прижала ладонь к губам, обругав себя за дерзость.
— Спасибо за заботу. — Матиуш отвечал сдержанно и спокойно, но наряду с ласковыми нотками в его голосе чувствовалось раздражение. Ему было приятно её волнение о его здоровье, но она его сильно отвлекала. С одной стороны, Вишнивецкий был рад тому, что она наконец стала проявлять хоть какую-то волю, но ему мешало то, что она не знала, куда её направить.
— Я вам надоедаю? — Анна спросила это безо всякой обиды, лишь опустила взгляд и села обратно, опустив голову, приняла серьёзный вид, строго-настрого запретив себе расстраиваться из-за своей же глупости.
— Нет, вовсе нет, — поспешил успокоить её Матиуш, всё же решив, что они одинаково виноваты в этой маленькой ссоре: он ведь должен был её как-то занять. В конце концов, разве может учитель винить ученика в своей же халатности, да и откуда Анне, не привычной к долгому сидению на приёмах и званых обедах, уметь не скучать? Она не знала, как себя вести, боялась сделать лишнее движение и выбрала то, что ей было ближе и понятнее всего: попыталась позаботиться от чистого сердца.
— Прости меня, — произнёс он, серьёзно глядя в её огромные глаза.
Та смущённо кивнула и сбивчиво прошептала:
— Всё в порядке, я сама была не права, я не должна была вас отвлекать. Видите? Я совсем-совсем не расстроена. — Ласково улыбнулась и добавила: — И вы меня простите, я не хотела показаться навязчивой. — Она смутилась, потому что не считала правильным то, что Матиуш перед ней извиняется. Делал он это нечасто, и теперь такое поведение Анну поразило. Вишнивецкий же понял, что извинился вполне искренне и извиняться иначе не хотел, считая это низким и нечестным по отношению к Анне, и оттого себе удивился. Он пока не мог толком сказать, что же это такое было. Неужто что-то изменилось в отношении к Анне? Неужто?..
— Не стоит извинений. — Матиуш вымученно улыбнулся, отгоняя эти мысли подальше, поднялся и подал ей руку. — Анна, я действительно хочу кое-что показать тебе. Идём.
— Идёмте. — Та покладисто кивнула.
Матиуш повёл её в усадебные сады, но не в ту часть, где она утром была с Телименой, а в дальнюю, заросшую дикими вишнёвыми деревьями, ветви которых плотно сплелись и образовали собой густую и мрачную чащу. Аккуратных, засыпанных песком дорожек там не было — садовникам было запрещено заходить в эти угодья. Не увидела Анна и стриженных газонов или ярких ухоженных клумб, словом, ничего тут не коснулась человеческая рука. Отовсюду веяло чем-то волшебным и древним.
— Это бывшие сады князей Потоцких, Анна. — Матиуш остановился и неожиданно для Анны перекрестился, затем вновь пошёл дальше. Та семенила за ним, едва успевая разглядывать узловатые чёрные деревья.
— Почему они заброшены? — Анне было немного страшно, но в то же время очень интересно. Ей хотелось узнать историю этих земель.
— Потому что в старом замке приключилось несчастье. — Вишнивецкий немного помолчал, а затем продолжил:
— Когда-то Потоцкие приходились Вишнивецким добрыми соседями, а порой и родственниками, когда-то очень и очень давно, а потом в один недобрый год шляхтич Велислав Потоцкий обезумел, оставил всё здесь, и владения отошли нам. С два века назад или около того он управлял этим замком. — Посмотрел на развалины, поросшие травой и кустами, вздохнул. — У него была очень красивая и добрая жена, Фелисия Любомирская, их женили по расчёту, как это часто бывает. Велислав, однако же, как говорят, безумно любил её, любую прихоть бросался исполнять, будто волю Божью, луну б ей достал, если бы попросила. — Слабо улыбнулся. — Вместе с тем Потоцкий был востребованным военачальником, часто ездил в Краков, оставляя замок на попечение жены. Поблизости жил его сосед, шляхтич Чаплинский. Уж не знаю, предок ли, однофамилец старосты Чаплинского, который в своё время увёл у Богдана Хмельницкого жену, но что есть, то есть — фамилия такая же. — Усмехнулся. — Нравилась ему Фелисия, да и на Потоцкого зуб давно точил, и решил он забрать эти земли и прекрасную пани заодно. Осаду в замке долго держать не смогли. Говорят, когда Чаплинский ворвался в покои Фелисии, она прямо у него на глазах бросилась вниз. Сказала, что живой не дастся. Как видишь, не далась. — Поёжился. — Но история мрачная, никто не знает, что сталось на самом деле... Словом, весть об этом долетела до Кракова, и Потоцкий с горя помутился рассудком. Он убил Чаплинского, свой замок повелел сжечь и разрушить до основания, а тело Фелисии перенести из домовой церкви, где её каким-то чудом похоронили — самоубийца ведь, в часовню у реки... Хотя кто знает, быть может, Чаплинский и сам её убил, когда она стала сопротивляться. — Неожиданно крепко сжал руку Анны так, словно боялся потерять так же, как когда-то Потоцкий свою жену. — Так вот, он заперся там, молил Бога вернуть жену, а когда понял, что Господь его, видно, не слышит, обратился к дьяволу. Я слышал, что он сделался вурдалаком. Такая история.
— Какой страх, Матиуш. — Анна прижалась к нему и спрятала лицо на груди. — Что за жуткая история. Они ведь не упокоились, не повстречались. Право, мне их жалко. Не хочу в тот замок, боязно.
— И мне там не нравится, — понимающе кивнул Матиуш, осторожно обнимая её за плечи. — Неприятное место. — Вздрогнул. — Всё время покойница чудится. А вот в часовне хорошо. Помню, тётушка часто водила меня туда молиться за упокой моих родителей и княгини. — Нахмурился. — Мы стояли на коленях перед Мадонной и просили её помиловать их души. Я всё время спрашивал, почему на надгробии ничего нет, только имя и цветы.
— Почему? — недоумевающе спросила Анна, сызмальства знавшая, что над могилой ставят только крест.
— Ему было слишком больно видеть кого-то, даже отдалённо похожего на неё. — Поймал непонимающий взгляд, тут же добавил: — Помню, на могиле у прабабушки Ядвиги, ну, на крышке саркофага, выбита в камне она сама, потому что её муж тосковал по ней и хотел, чтобы она хоть как-то оставалась здесь... Это что-то вроде обычая было. — Печально улыбнулся. — А Потоцкому и без того везде мерещился призрак покойной жены. Бедняга сошёл с ума, как я уже сказал. — Матиуш скользнул в небольшой проход между деревьями и вывел Анну на залитый солнечным светом луг. По правую руку от них протекала неширокая река, задорно журчавшая по камням, по левую стоял лесок. Деревья его шумели от лёгких дуновений приятного летнего ветра, ветки медленно раскачивались и переплетались между собой в причудливых узорах. Чуть дальше, за спиной Анны, рощи по обеим берегам соединялись в одну, и под их сенью стояла небольшая мраморная часовенка с золотым крестом. Матиуш обернулся и повёл Анну к тёмно-голубой воде. Как оказалось, через речку был перекинут узкий деревянный мостик. Они прошли по нему и остановились у самого порога церквушки. Девушка неуверенно переминалась с ноги на ногу, не решаясь войти — она впервые видела такую красивую и маленькую часовню.
— Не бойся. — Вишнивецкий осторожно потянул её за собой, и они ступили под тень расписанного мраморного потолка. Отовсюду на них смотрели святые, с алтарной стены глядел Христос. Посередине стояло одинокое белое надгробие, усыпанное такими же белоснежными розами.
— Тут Бог. — Анна опустилась на колени перед алтарём и зашептала молитву. Матиуш смутился такому, не решаясь повторить её действие, затем всё же опустился рядом и как-то неуверенно перекрестился, повторяя за девушкой обращение к Господу. Он никогда не верил в него так, как надо было, но твёрдо знал, что Бог есть, надеялся на него в те редкие минуты, когда страшно чего-то боялся, а в прочее время стыдился о чём-либо попросил, потому что знал: не достоин.
— Почему ты это сказала? — Матиуш нежно смотрел на неё и осторожно сжимал её руку. — Как это?
— Знаете, Бог не всегда в церкви. — Анна перекрестилась и сжала ладони в молитвенном жесте. — Иногда он дома, приходит и садится рядом, чтобы было нестрашно спать. Иногда он помогает на кухне, иной раз выйдешь в поле, и там Бог. Словом, он везде, куда его душа позовёт.
— Какая ты славная, Анна, — серьёзно заметил Вишнивецкий, когда они вышли из часовни. — Бог там, куда его душа позовёт... твои слова сделали больше, чем много лет проповедей нашего ксёндза. Странно, но ты рассуждаешь так, словно знакома с теологией, хотя я знаю, что это не так.
— Смущаете, Матиуш, — служанка ласково провела своей тонкой рукой по его щеке. — Девушка как девушка, матушке моей сказать надо спасибо, что воспитала такой. А что до... Те... Теологии, то я не ведаю, что это. Но хотела бы узнать, чувствуется, что дело богоугодное.
— Я учту твои пожелания, — кивнул Вишнивецкий. — В конце концов, это тоже нужно, — мягко улыбнулся он. — Я рад, что тебя это заинтересовало. Да, да. — Немного помолчал. — Так ты хочешь учиться? — Дождался кивка, ненадолго прижал к себе. — Идём-ка. Уверен, к осени мы сделаем что-то путное.
В этот раз Матиуш действительно не солгал. В конце концов, и в ложе ему об этом говорили, и укоризненно-мягкие взгляды тётушки терпеть было уже невмоготу, и то извинение перед Анной явно что-то в нём поменяло. Матиуш твёрдо пообещал себе, что сделает её человеком теперь уже наверняка: его мучили те забота и любовь, с которыми Анна к нему относилась, не требуя ничего взамен, несмотря на то, что видела, что он к ней немного охладел. Вишнивецкий хотел ей отплатить хоть каким-то ощутимым добром. И вот, с того дня Анна была освобождена от любой работы, и всё её внимание было направлено лишь на учёбу. Вишнивецкий постарался на славу: он приготовил распорядок занятий и продумал, что и как будет ей рассказывать и объяснять, пани Телимена, к всеобщему удивлению, вызвалась ему помочь, да так и повелось. Анна плавно познакомилась сначала с письмом и словом, затем научилась не путаться в счёте, узнала, пусть и кратко, поверхностно, как обращаться со словом Божьим, вместе с тем, ей объясняли, как вести себя в обществе, Матиуш даже пытался привить ей французскую речь, но Телимена, женщина поистине мудрая, вовремя его остановила, наказав учить девушку латыни: тогда она запросто могла сойти за представительницу старой шляхты, во всяком случае, это бы выглядело гораздо более правдиво.
Дни потекли однообразно, лето стало постепенно клониться к закату, близился жаркий и плодоносный август. Анна прилежно трудилась над книгами и украдкой мечтала, что вскоре Матиуш позволит ей перейти и к тому, чему она в тайне очень хотела научиться — танцам. Она ни разу не видела, как это делается у богатых, но Вишнивецкий несколько раз играл ей на клавесине очень красивую мелодию, а затем рассказывал, что такая часто звучит на балах, и с тех пор Анна думала, как бы ей тоже уметь под неё красиво двигаться и кружиться. Ей понравился и сам клавир, Матиуш даже научил её нотам и нескольким простеньким песенкам.
И вот в один из таких славных дней Анне наконец повезло. Матиуш привёл её в не слишком большой, но красивый и пышный зал, кивнул своему секретарю, отменно игравшему на клавесине и согласившемуся аккомпанировать им: старик Вельский души не чаял в своём хозяине, бывшем воспитаннике, и его даме и всегда рад был помочь.
— Вы меня простите, если у меня не сразу выйдет, я очень постараюсь, но я такое первый раз танцую. — Анна путалась в юбках, дрожала от волнения и краснела. — Ох, как бы не опозориться.
— Не бойся, милая, я всё понимаю. — Матиуш осторожно переплёл их пальцы. — Ну, держи меня за руку и медленно отходи назад на несколько шагов. Смелее.
Анна послушно ступала, как он велел, стараясь неотрывно смотреть ему в лицо и улыбаться, хотя внутренне она ужасно беспокоилась. Ей упорно казалось, что все её движения неловки и смотрятся отвратно, а делает она всё неправильно.
— Нет, нет, больше плавности, ожидания, это не мазурка, — мягко заметил Вишнивецкий, обходя её и приобнимая. — Менуэт — это танец-церемония, танец-степенность, тут всё нужно делать размеренно. Не торопись.
— Хорошо, Матиуш. — Анна безуспешно пыталась поймать темп и попасть в него. Как же это получается у панства? Она, сколько себя помнила, никогда не училась сельским танцам, просто смотрела, как делают старшие, и повторяла за ними. По правде сказать, каждый танцевал, как умел и хотел, а потому конкретного порядка не было, только веселье. Тут же творилось что-то непонятное — какая забава в том, чтобы вот так вот медленно двигаться?
— А, — Анна всё-таки отважилась спросить, — почему вы находите это весёлым? Не поймите меня неправильно, но это так... усыпляет. Мы всегда танцевали быстрее.
— Я лично не люблю менуэт, — пожал плечами Матиуш, обнимая Анну за плечи. — Но танцевать его всё равно приходится. Без этого танца не обходится ни один бал. Ну, кроме балов старой шляхты, конечно. Слышала бы тебя тётя... Ей бы определённо понравились твои слова, она то же самое говорит.
— И правильно. Ну, может, остальное повеселее будет, — заулыбалась Анна, прижимаясь к нему. — Спасибо за терпение. Я такая неуклюжая, неумная, а вы возитесь со мной. Я очень вам за это благодарна.
— Мне в радость тебя учить, милая Анна, не говори глупостей, — ласково ответил несколько смущённый Матиуш. — Итак, продолжим, впереди ещё много танцев, с которыми тебе нужно познакомиться.