На Варшаву спускалась прохладная летняя ночь. Граф Вацлав Левандовский любил такие — можно было подумать, повспоминать или, скажем, встретиться с нужными людьми. Ночь могла скрыть и смыть всё, стоило ему только пожелать, ночь была его стихией. А сам Вацлав был лучшим из её последователей — двухсотлетним умным и хитрым вампиром, от которого Господь отвернулся.
В сущности, Левандовский не верил в силы ни бога, ни дьявола, ни кого-либо ещё. Он верил только в самого себя и своё могущество, потому что очень давно убедился в том, что никто и никогда не поможет, сколько бы ты ни молился и ни жертвовал деньги. Возможно, дело в том, что ни на небе, ни под землей никого и ничего справедливого и готового помочь нет.
Конечно, сомневаться в этом было, по меркам общества, немного странно, и Вацлав успешно скрывал большую часть своих взглядов и вежливо улыбался всем окружающим, старательно пряча клыки. Он учился, порой преподавал, танцевал на балах как среди вампиров, так и среди людей. У последних он искал талантливых и умных, чтобы потом сделать такими же, как он сам — бессмертными, и хоть сколько-то приблизить мир к порядку. Он бессовестно вмешивался в различные скандалы для собственного развлечения и занимался тем, чем ему нравится. Жил, в своём роде, на широкую ногу.
А ещё Вацлав любил политику. Это в своё время показалось лучше карт, хмеля или праздного созерцания, показалось достаточно живым и непредсказуемым, чтобы скрасить вечный досуг. Да и заниматься политикой стало... безопаснее: теперь убить Левандовского было гораздо сложнее. Имелся у него, конечно, секрет, как это сделать, но о том в приличном обществе не спрашивали, а в прочих Вацлав старался не появляться. Словом, теперь он настигал упущенное: при жизни ведь не сумел толком увлечься этим искусством, потому как провёл свои, как он говорил, лучшие годы на войне. В Варшаве тем временем все толковые места оказались заняты, и деваться Левандовскому было некуда. Но он не стал долго расстраиваться и пьянствовать, ища утешение у собственных хорошеньких крестьянок, а стал думать. Его мысли, принявшие вольный оттенок ещё в юности, завели его сначала в тайные общества итальянцев, а затем Вацлав угодил и в такие круги, в которые обычным людям попадать случалось, в основном, только в качестве напитка. Точнее, и вовсе не случалось, конечно: пили-то только кровь, а сами люди обычно уже где-нибудь покоились. Да, Вацлав попал к тем, кто называл себя Детьми Ночи или же вампирами. И, стоит заметить, ни разу не пожалел! У бессмертной жизни находилось гораздо больше преимуществ, нежели у человеческой, а потому он быстро сделал верный выбор.
И вот теперь Вацлав стоял на балконе огромного особняка и смотрел на загорающиеся одна за другой яркие звёзды, овеваемый лёгким приятным ветерком. Он ждал.
По камням дороги простучали колёса кареты, и вампир встрепенулся, опуская взгляд вниз, где заблестели в свете фонарей золотые полосы герба рода Мнишек. Фигура, показавшаяся перед домом, была ему очень знакома. По чести сказать, Вацлав предпочёл бы нечто противоположное, но увы, сделанного не воротишь. Некто Станислав Мнишек-Вранич, воспитанник по уши влезшего в долги польского магната, не был особенно любим вампирами. В своё время он устроил самый настоящий переполох в Пруссии, пытаясь добиться чего-то, кажется, земель или влияния, а может, и места при дворе — Вацлав уже толком и не помнил. Ещё до того Мнишек находился при последнем короле в Польше: это продлилось три или четыре года, после чего Кшиштофа Водлевского убили, а Станислав исчез. О прошлом его было известно и того меньше: говорили, что он немало провёл в Сербии и что дружен с местными стригоями, а в особенности, с неким Негованом Вукановичем. Хорошего об оном Левандовский не слышал, а вот настораживающего — достачно: и о кознях против османского султана, и о попытке занять место венецианского дожа, и даже о том, что ради власти Вуканович убил своего наставника, короля Белу, известного и мудрого вампира, до сих пор почитаемого сородичами.
Впрочем, становилось не до истории: история и так творилась прямо сейчас.
И впрямь, не прошло и пяти минут, как Левандовский уже встречал гостя на пороге. Как уже говорилось, он не то чтобы желал предстоящей беседы, но увы. Этот разговор откладывался уже добрый десяток лет, а бессмертная часть Польши слишком долго обреталась без короля, что было крупным упущением — любому слою общества, даже самому изысканному и образованному, нужна твёрдая рука. Вацлав знал двоих, по-настоящему способных дать ей эту руку: Велислава Потоцкого и, как ни странно, того самого Станислава Мнишека.
Первый был во всех отношениях паном достойным: успел немало повоевать за Отчизну, выслужился до коронного гетмана, достаточно побед завоевал и не меньше — уважения шляхты. О Потоцком отзывались, как о вампире рассудительном и сдержанном, даже мудром. Конечно, не обошлось без несчастья: из-за смерти жены гетман стал мрачен и порой впадал в лёгкое, впрочем, мимолётное и никому толком не мешающее безумие. «Но и это можно скрыть, — думал Вацлав. — Какие короли нынче совсем уж здоровы?»
О Мнишеке же знали мало. Впрочем, и без этого виделось, что он молод, дерзок, горяч, жаден до власти, возможно, не слишком осторожен в поступках — события в Пруссии послужили тому прямым доказательством. Однако находилось в Станиславе и хорошее: земли, доставшиеся ему от воспитателя-магната, пришли в расцвет и стали приносить доход, а в Сербии его всё же любили и достаточно уважали. Да и влияние Вукановича было не слишком явным: мало ли кто с кем дружит? Вацлав, например, с Потоцким тоже дружил, но понимал, что управлять им вряд ли получится — Велислав всегда был сам по себе. Конечно, дела в Пруссии Левандовского всё ещё смущали, но он решил, что Негован не стал бы действовать столь грубо, и на том и успокоился. В конце концов, сейчас дело касалось Польши и только Польши, близилась осень, и Вацлаву предстояло сказать своё слово в Сейме о том, кому отдать своё предпочтение на грядущих Задушках.
— Доброго вам вечера. — Мнишек был на удивление спокоен и сдержан, на губах играла вежливая улыбка.
— Доброго, доброго. — Вацлав чуть кивнул. Он старался говорить мягко, но вместе с тем не заискивающе. Не перед Станиславом же бисер метать. Он младше, он неопытнее, он неразборчивее. В конце концов, он всего лишь мелкий дворянин, о котором здесь мало что знают: при дворе Кшиштофа Мнишек не был так уж заметен или в чём-то замешан.
— Как идут дела в Варшаве? — Станислав спрашивал негромко, терпеливо, но так и чувствовались в его голосе рвущееся наружу нетерпение, буйность.
— Благодарю, неплохо. Разве что шляхта иногда буянит, — отвечал Левандовский, не меняя тона. Да, кое-что изменилось в лучшую сторону: его гость хотя бы за собой следил, а начинать надо с малого... Это подойдёт.
— Не справляетесь? — участие в голосе Мнишека было если не лживым, то наигранным уж точно. Во время службы Водлевскому он не высказал особого усердия, да и Польша, во всяком случае, бессмертная её часть, его не слишком прельщала или восхищала. Благо, о человеческой речи не шло — вампиры давно укрылись от людей, найдя себе королей и вельмож, устроив мир так, как хотелось. Впрочем, кто знает, быть может, именно другая часть Речи Посполитой пришлась бы Станиславу по душе, но... Сейчас было не до бессмысленных догадок.
— Ну почему же? Отнюдь. — Вацлав деланно печально вздохнул, как бы поддерживая игру Станислава — просто ради веселья. — Впрочем, мы ведь с вами здесь не для того, чтобы обсуждать беспорядки, верно? Мы здесь для совершенно иных вещей. Долой экивоки.
— Простите? — В этом вопросе звучала тихая ярость: Станислав не понял значения слова. Видимо, его образование надлежало существенно дополнить. Впрочем, Вацлав готов был в это вложиться, если уж потребуется: что ни сделаешь ради блага страны? Да и авантюра пока что казалась довольно забавной: почему нет, делать-то всё равно нечего, а следить за Мнишеком и наставлять его — чем не досуг? Неприязнь пережить можно, побороть тоже... В самом деле, почему нет?
— Я имею в виду, что пора отбросить всяческие увёртки, — словно он говорил с ребёнком, терпеливо объяснил Левандовский, постаравшись скрыть даже малейший намёк на презрение. — Понимаете ли, мы уже двадцать лет только ими и занимаемся.
— Достаточный срок. — Станислав явно стушевался, не знал, куда деться от стыда: это было заметно по его лихорадочно движущимся зрачкам и нервному постукиванию пальцев по подлокотнику. — И как, не наскучило? — Вероятно, он так попытался пошутить или как-то остроумно поддержать разговор, чтобы скрыть неловкость, и Вацлав эту попытку даже принял. Во всяком случае, собеседник хотя бы быстро учится.
— Слегка. Пан Ковальчик нынче повторился, объясняя что-то про наше дело, и мы решили, что и в самом деле засиделись тут одни, без правителя, — улыбнулся Левандовский. — Поэтому меня и ещё нескольких достойных сородичей, — тут он позволил себе усмешку, — попросили назвать имена кандидатов.
— Вот как? — Станислав заставил себя успокоиться и старался быть вежливым и дальше. — Так что же, кого вы предложили? — Безусловно, какую-то часть ответа он знал, и вопрос тоже, видно, стал частью их маленького представления — любая беседа в подобном кругу была таковой, но что-то Вацлава насторожило. Он задумался: а может ли человек, не знающий не слишком сложных слов, играть так умело и даже тонко. Снова вспомнил дела в Пруссии, то, как вёл себя Мнишек там, внутренне содрогнулся: а не Вуканович ли нынче нашёптывает ему из-за левого плеча — уж больно похожая была манера.
— Воеводу Руцевича, шляхтича Замойского, гетмана Потоцкого и, собственно, вас, — отозвался Вацлав, продолжая улыбаться. — Правда, первые двое не слишком-то хотят оставлять родные края и ехать сюда. — И всё-таки, знал ли он про Велислава? Если да, Вуканович в роли наставляющего становился всё более и более реальным: Станислав-то об этом в своих диких горах слышать не мог.
— Говорят, вы дружны с ним. С гетманом Потоцким. — Станислав недовольно скривил губы и отставил бокал с кровью, но сказал он это всё равно как-то невпопад, словно не сам, словно его учили, а он забыл, как надо говорить. От Вацлава оно не укрылось, и теперь Левандовский, стараясь себя не выдать, судорожно размышлял, чего ещё ждать: если это действительно Негован (хорошо, если он, а не кто-то ещё), то что ему нужно? Была ли это безвозмездная помощь, в которую плоховато верилось, или у Вукановича к Речи Посполитой появился известный интерес, и Станислав всего лишь пешка?
Мнишек же откинулся на спинку кресла, даже нашёл в себе силы усмехнуться, кажется, совсем не чуя шаткости своего положения — ему всё ещё не хватало опыта в общении с такими же, как он, а Негован в этом отношении был не лучшим примером. Станислав пока не научился играть и обманывать: сейчас это стало особенно заметно, а вот повторять за кем-то издревле считалось делом не слишком сложным. Конечно, Вацлав признавал за собой, что всё же не может быть уверен наверняка, Вуканович ли правит Мнишеком, и просто хочет избавиться от неугодного кандидата, но что-то ему подсказывало, что он скорее прав.
— Дружен, но вряд ли это что-то меняет. Вампиры тоже собирают сейм, пан Мнишек. Бесспорно, моё слово там имеет немалый вес, но решать буду не я, а ясновельможная шляхта, какое моё дело сейчас? — деланно удивился Левандовский, всё ещё сохраняя вежливый тон. Конечно, он чуточку покривил душой: его влияния хватало на многое, но разве нужно всем об этом знать? Догадываться — сколько угодно, это ведь вовсе не значит быть уверенным. Впрочем, нельзя было лишать Мнишека некоторой надежды сейчас. Этот вампир, во всяком случае, тот, кто за ним стоит, мог стать очень опасным и мстительным врагом в случае собственной неудачи. Вацлав готов был поклясться: после всего Негован достаточно ему нашептал, чтобы Станислав хоть сколько в себе уверился. Левандовский слышал, что он не прост, что замкнут, что вечно пребывает в некотором поиске, но не знал, что его к тому сподвигло. Признаться, Вацлав немного опасался той силы, что у Мнишека была, опасался и Негована, но вдруг подумал, что опасаться-то проще издалека, чем здесь, почти что у себя дома: кто знает, что будет, если Вуканович переберётся в Польшу. Левандовский уже толком не сомневался в решении, всё к тому шло, да и продавать страну какому-то бастарду он не желал, но... Стоило дать Станиславу шанс. Крохотный, но шанс подумать самому, хотя бы просто подумать. Не могло же быть всё настолько потеряно.
— Вы и сами знаете. — Мнишек криво улыбнулся, заговорил быстро, с акцентом. — Граф, вы нередко пользуетесь, даже злоупотребляете своим влиянием, разве не так? — О, это он уже когда-то слышал. — То есть, — Станислав ненадолго замолчал, затем неуверенно продолжил: — то есть, вы ведь можете сделать тот выбор, который захотите, верно? — как-то странно сказал он. — И вы будете решать, исходя из потребностей государств. — Кажется, Негован не умел вкладывать в головы другим то, что знал сам, или не особо старался, замышляя что-то большее, чем просто захват власти.
— Верно, — кивнул Левандовский. — А кто по-вашему достоин трона, если исходить из того, о чём вы говорите? — Он спросил это больше из любопытства и отчасти для последней проверки: всё-таки рисковать в отношении Вукановича не хотелось.
— Если честно, я толком не знаю всех этих панов, так что предложить кого-то, кроме себя, не могу, — просто ответил Станислав, именно так, как думал сам. «Пешка, — пронеслось в голове у Вацлава. — Просто пешка. Копнёшь глубже и понимаешь, что этот несчастный ничего толком не знает, хоть и научен повторять».
— Во всяком случае, вы были честны. — Он снисходительно улыбнулся Мнишеку — слово было сказано неправильно, точнее, правильно, но целиком выдавало всю схему с головой. — Я обязательно предложу вашу кандидатуру сейму, надеюсь, они не испугаются такого короля. Правда, знаете ли, это... Не всем по вкусу. Честность мало кем любима в наших делах.
— Что ж, думаю, им это не помешает. — Видно было, что Станислав немного забеспокоился: то ли каким-то чудом понял, что сказал что-то не то, то ли просто потерялся. — Так чего мне ждать?
— Кто знает. — Левандовский пожал плечами. — Я же говорю, решать будет сейм... Власть — вещь тонкая, она любит рассудительность, а их дело как раз рассуждать. — Он позволил себе ещё одну короткую усмешку. — Вы, без сомнения, сможете постараться, чтобы стать достойным королём, — спокойно продолжал, вовсе не кривя душой, хоть и понимал, что зря он так хвалит Мнишека. — В конце концов, если вы управляетесь со своими землями, то и с Польшей выйдет.
— Так ведь она тоже будет моей землёй. — Станислав как-то странно, немного мечтательно, улыбнулся, но тут же вновь принял серьёзный вид. — Я буду ждать решения. — Он поднялся.
— Ну конечно. — Вацлав тоже встал. — Не останетесь? Крови предостаточно, тем для разговора — тоже. — Ответ он знал, но не предложить не мог, вежливость всё-таки и порядки.
— Нет, благодарю. — Станислав покачал головой, вдруг нахмурился. — Прощайте.
— До свидания. — Левандовский коротко и спокойно кивнул, и Мнишек тут же растворился в воздухе, а на улице буквально через мгновение вновь застучали колёса, унося экипаж далеко на запад. Вацлав остался один в полутёмной библиотеке.
Игра началась.