Мне, как в той рекламе, «сухо и комфортно». Вопрос: стоит ли открывать глаза? С этим лучше не спешить. Моё положение может измениться, когда тот, кто меня заталкивал в машину, поймёт, что я пришёл в сознание. Прислушиваюсь. Ничего, тишина, только слышно как стрелки часов отсчитывают время. Что мне известно, что я могу с полной уверенностью сказать? Итак: я в помещении, где сильно пахнет освежителем воздуха. Скорее всего, используется аэрозольный, знаете такие, которые через определённое количество времени сами «пшикают». Вот, пожалуй, и всё, что я могу сказать. Ах да, на мне что-то надето, и я укрыт чем-то похожим на простыню.
Решаюсь приоткрыть сначала один глаз, а затем к нему «подтягивается» и второй. Я на кровати, но стоящие рядом разнообразные приборы с мигающими лампочками, кнопочками, тянущиеся трубочки ясно дают мне понять, что это больничная палата, или комната маньяка-медика, других вариантов быть не может. Склоняюсь всё-таки к первому варианту.
Палата одноместная (кровать одна и возлежу на ней я!), небольшой стол, пара стульев, вешалка для верхней одежды, тумбочка, широкое трёхстворчатое окно. Вертикальные жалюзи раздвинуты в стороны, а за стеклом ночь. У окна, спиной ко мне, стоит человек – мой отец.
Первая мысль: сбежать. Вторая: всё равно сбежать. Боюсь пошевелиться или ещё как-то выказать, что я уже очнулся. Так: стыдно, страшно, неловко, уж лучше бы меня выкрал кто-нибудь. Хотя кому я сдался?
По отцу вижу, что он очень напряжён, а ещё то, как он руками сжимает край подоконника, в нём кипит гнев, злость, которым он не позволяет вырваться наружу. Ну, это естественно, что он злится на меня. Родители нас с братом никогда не наказывали физически, не применяли физическое воздействие. Но в данном конкретном случае я не буду удивлён, если отец меня ударит. Я – заслужил, прекрасно это осознаю.
Тело затекло находиться в одном положении, чуть шевелюсь, и отец незамедлительно поворачивается в мою сторону. Наши глаза встречаются всего на секунду, и я тотчас же отвожу взгляд. Я так виноват! Мне так стыдно! Я не смогу посмотреть ему в глаза после всего, что натворил. Обхватываю себя руками и внезапно понимаю, что больше никогда в жизни не почувствую, как отец меня обнимает. И от этого ужасно больно. Я уже успел забыть тепло его рук, нежность его объятий. Отец внимательно разглядывает меня, будто бы видит впервые. Оно и понятно, могу поспорить, он и не представлял: какой монстр прятался у него под носом, какую «змею пригрел на груди». Делает шаг в мою сторону, и я инстинктивно сжимаюсь: втягиваю голову в плечи, подтягиваю ноги, согнутые в коленях, к груди. Отец замирает, а мои глаза расширяются от страха и на них наворачиваются слёзы. Вижу, что моя реакция практически выводит его из себя: он сжимает кулаки и челюсти, его ноздри в гневе раздуваются. Он буквально пылает от злости! Да, всё правильно. Я должен иметь хоть каплю совести и отвечать за свой поступок, а не дрожать тут от ужаса. Как сотворить такое, так смелости и ума хватило, а теперь что? Отец с усилием делает вдох, а затем выдох, пытаясь взять себя в руки.
— Ты в больнице. Врач осмотрел тебя: переохлаждение, небольшое обезвоживание – ничего серьёзного. Тебе повезло, что мимо проезжал Никита. Ты должно быть его не помнишь, но это мой племянник и твой кузен, соответственно. Уж не знаю, как он оказался в этих краях, но ты почти прыгнул ему под колёса. Увидев, в каком ты состоянии он привёз тебя в ближайшую больницу. Тебе нужно будет его поблагодарить.
— Хорошо. – С трудом разлепляю пересохшие, потрескавшиеся губы, заставляя их выдавать звуки, которые складываются в слова. Голос мой тихий и, как я и ожидал, дрогнул. – Он… – увидев, что я продолжаю, отец делает ещё один шаг в мою сторону. Отчего я ещё понижаю голос и неуверенно продолжаю. – Он истинный Тима.
— Не знал. Тогда должно быть он ехал от него. Как бы там ни было, но нам позвонили домой из больницы и сообщили, что ты здесь.
— Прости…те. – Смущаюсь. Я должен был навсегда исчезнуть из их жизней. Они и слышать наверно обо мне больше не хотели, а здесь звонок из больницы. И почему-то я не уверен, как мне теперь говорить с отцом. Могу я его ещё называть «отцом» и на «ты» либо стоит обращаться на «вы?» Этот вопрос бьётся в голове и заставляет пару слезинок выбежать из глаз. Стараюсь вытереть их быстро, чтобы не злить отца. Сам виноват, чего теперь нюни разводить?
— Артём, пожалуйста, ответь мне, только скажи правду, умоляю! – он останавливается в изножье кровати и с болью вглядывается в меня. Что он хочет узнать: что ещё я делал с Максом, как долго это продолжается, почему я так поступил, как до такого докатился? – Макс насильно тебя заставил? Он тебе как-то угрожал, чем-то шантажировал? Принудил? Воспользовался твоим состоянием? Врач при осмотре заметил, что у тебя только течка началась.
Что? Я не совсем понимаю, о чём отец говорит. Как-то слишком заторможено соображаю, возможно, это от шока? Принуждал, воспользовался? Стойте-ка, ЧТО??? Он это всерьёз? Отец полагает, что Макс меня заставил, взял насильно? Смотрю на него с таким удивлением, которого за всю свою жизнь не испытывал. Если бы мне сказали, что я наследный принц какой-нибудь нефтяной страны, я бы меньше удивился. Или если бы принесли чемодан набитый деньгами, у меня выражение лица совсем бы не изменилось. А сейчас: глаза лезут на лоб, брови приподнимаются, а затем хмурюсь, пытаясь понять, о чём отец говорит. Челюсть отпала даже не на пол, а гораздо-гораздо ниже, теперь болтается где-то на уровне подвальных помещений.
— Прошу, сынок, не молчи. Скажи мне всё, как есть. Какой бы ужасной ни была правда, я хочу её услышать. – Отец опять сжимает кулаки, я вижу в его глазах плещущуюся муку, которую поглощает злость и, наконец-то, понимаю – этот гнев направлен не на меня, а на Макса! Макса? Осознание этого факта острой иголкой колет сердце.
Протягиваю к нему руки и он, подойдя, крепко прижимает меня к себе. Я решаю воспользоваться парочкой минут отсрочки, чтобы в последний раз насладиться его объятиями. Что будет, когда он поймёт, что ошибся в своих выводах? Что, я сам это сделал? Ловлю в голове мысль – подленькую, паршивенькую. Но я и не говорил никогда, что: хороший, добрый, идеальный, правильный. Я – человек. У каждого разные тараканы в голове.
Если бы сошлось много факторов то: как бы я поступил?
Но этих самых «если бы…» чересчур много.
Если бы об этом спросил папа? Но такое сложно представить, что он бы допустил такую возможность, что Максимилиан мог воспользоваться мной. Если бы этот вопрос прозвучал, когда мне было лет тринадцать – пятнадцать? Тяжелее забыть именно детские обиды, они болезненней всего, даже не знаю почему. Чтобы произошло тогда? Смог бы я подтвердить заблуждения отца? Сказал бы, что «да, мой младший брат сделал это со мной», позволил бы родителям разочароваться в их альфе, возможно, отселить его от меня? Занять, таким образом, местечко ближе к сердцу папы? Я осознаю, насколько это ужасно звучит, но мой ответ: «ДА!» Я бы сделал это. Вот только ключевое слово в прошедшем времени.
Теперь я не могу, не хочу, и не буду врать отцу. Какие бы последствия не наступили, всё стерплю, всё вынесу. Должно быть, стал взрослее, но не в этом главная причина того, что не реагирую, как обиженный на весь мир подросток. А в том, что я очень сильно люблю Максимилиана и хочу, чтобы он был счастлив, даже если и без меня.
— Ты боишься, что Макс обидел меня? – с неохотой отодвигаюсь от отца, чтобы видеть его лицо при таком непростом разговоре.
— Конечно, Артём! Конечно, боюсь. Ты же мой маленький омежка или нет? – он нежно приподнимает пальцами моё лицо, когда я отвожу взгляд. – Сколько бы тебе лет не исполнилось, ты всегда будешь моим ребёнком. Поэтому скажи всё: как оно было, как произошло.
— Максимилиан, он ничего не делал – это я, я сам его спровоцировал.
— Артём, ты пытаешься выгородить своего младшего брата? Что ты имеешь в виду? Как ты мог его спровоцировать? – отец непонимающе смотрит на меня. Неужели я должен произносить это вслух? Есть определённые вещи, которые невозможно обсуждать с родителями. И это не потому, что нельзя, а потому, что во время такого разговора есть большая вероятность самовоспламениться и сгореть от стыда. Он же взрослый альфа, неужели не знает, каким образом омега может спровоцировать альфу на интим? Чувствую, что моё лицо начинает пылать от охватившего меня смущения. Видно отец понимает что-то, хотя вряд ли он мог додуматься, что я рассекал по нашей гостиной обнажённым и выгибался на столе, на котором обычно мы кушали всей семьёй. Вот не стоило всё опять вспоминать, не к месту это сейчас. Дурная голова. Зачем я это делаю? Отец кашляет и оттого, что у него на щеках появляется румянец, я краснею ещё больше, хотя куда уж больше. – О, понятно. Ты… кхм-мм.… Это из-за твоего состояния?
Не могу выдавить из себя ни слова в ответ. Остаётся только отрицательно покачать головой. Ну, вот и всё, конец, приплыли, финита ля комедия! Сжимаю руки в замок и кладу поверх простыни на колени. Собираю всю оставшуюся смелость в кулак и смотрю в глаза отцу.
— А, эм… Сынок, ты…что-то испытываешь к Максу? – вижу, что этот разговор и его смущает до жути. Киваю и от стыда опускаю голову. – Ты любишь, Макса? Нашего, Макса? – ещё раз киваю.
Когда его руки оказываются в поле моего зрения, я непроизвольно дёргаюсь в сторону, но отец проворно ловит меня и прижимает к своей груди. Обмякаю, словно шарик, из которого выкачали весь воздух. Чтобы я делал, если бы эти руки меня ударили? Да как я вообще мог подумать, что эти нежные ладони могут сделать больно? Дышу самым родным, самым приятным на свете запахом. Осторожно прикасаюсь к его спине и через секунду уже цепляюсь за его одежду.
— Артёмка, всё хорошо! Хорошо. Ну, ты чего? Тихо, маленький мой, замечательный. Можно ещё вопросик, ладно? – даю своё согласие, кивком головы, не отрываясь от отца. – А Максимилиан… он тоже? У вас это… взаимно?
— Угу! – бурчу в ответ и утыкаюсь носом ему в грудь.
— Угу? – отец передразнивает меня и, прижимая сильнее к себе, смеётся. Но этот смех не злой, да и смеётся он не оттого, что ему весело, а это скорее от облегчения, словно он выдохнул всё своё беспокойство. Как будто самое страшное уже позади. Он что не понимает, что я говорю, насколько всё серьёзно? Решаю добить его информацией. А чё? Гулять, так гулять. «Гори сарай, гори и хата». Чувствую потребность рассказать всё, ничего не утаивая.
— Макс говорит, что мы – истинные.
— Подожди, Артём, – отец заглядывает мне в глаза, – а ты что, этого не чувствуешь?
— Чувствую. – А мысленно добавляю, что «теперь это так». Не хочу вдаваться в подробности и объяснять отцу про всё, через что пришлось пройти. Что не слышал запаха брата, о своих сомнениях. Говорю только важное. – Мы действительно предназначены друг другу, но… как же…
— Солнышко моё. Я могу только представить, через что вам пришлось пройти. Артём, почему ты не поговорил со мной? Ох, дети, дети… Что же вы… эх. Вы ещё такие маленькие у меня. Я же звонил тебе, спрашивал о том, беспокоит ли тебя что-то, помнишь?
Конечно, я помню. После первой течки, отец ночью «застукал» Максимилиана в моей комнате. И когда я уехал он звонил, интересовался: «хочу ли я о чём-то поговорить?» Но тогда я подумал, что отец посчитал, что я запутался. Но теперь он знает всё, как есть. Почему же он спокойно ко всему относится? Почему так реагирует на эту шокирующую новость?
Не хочу, чтобы отец подумал, что я не могу ему доверять. Но как он себе это представляет? Я должен был прийти к нему и ляпнуть, что люблю своего младшего брата не только как родственника, но и как парня? Что хочу быть с ним?
Пауза затянулась. Отец вздохнул и снова крепче обнял меня: «Ладно. Что сделано, то сделано. И я искренне рад, что вы перестали ругаться и драться. Хе, конечно, я не предполагал, что вы так помиритесь, но ничего, привыкну», – смеётся. Блин, ему весело? А вот мне совсем не до смеха.
— Я люблю его! – до чего же приятно произносить это вслух, смело глядя отцу в глаза. Сколько раз я мечтал откровенно с ним обо всём поговорить?
— Я верю. Я вижу это по тебе, Артём. – Он смотрит на меня так ласково, с безгранично нежной улыбкой на лице. – И Максимилиан тебя тоже очень сильно любит.
— С чего ты взял? – ко мне возвращается смущение.
— Потому что твой отец, ещё не совсем старик. – Он усмехается и садится на краешек больничной кровати. – Я, конечно, не подозревал, насколько далеко у вас всё зашло, но иногда замечал, каким взглядом Макс смотрит на тебя, когда считает, что его никто не видит. И это был, как бы поточнее выразиться, не взгляд брата. Он видел в тебе омегу, – отец подмигивает, – надо полагать, желанного омегу.
— Ага, очень любит, но почему-то в больницу не приехал, узнать как у меня дела. Наверное, нашлись дела поважнее. – Что это за нотки, которые прорываются в моём голосе? Ревность? Обида? Видимо из-за того, что отец на удивление спокойно относится к сложившейся ситуации. Кстати, а почему так? Откидываюсь на подушку, которую поставил по стойке смирно в изголовье кровати.
— Артём! – отец гладит меня по руке своей. – Он здесь. Мы все приехали. Но я не разрешил ему входить в твою палату. Я же не в курсе был, как обстоят дела и думал.… В общем, я не хотел, чтобы, когда ты очнёшься, то сразу увидел его, если.… Если он…
Он не хотел, чтобы Макс, если он меня изнасиловал, успел как-то повлиять на меня. Стремился сначала узнать правду.
— Он здесь? – моё сердце сделало сальто в груди.
Отец видно догадался, чего мне хочется, хоть я не проронил ни слова: «Хочешь, я позову Максимилиана?» – робко улыбаюсь и утвердительно киваю.
*****************
Отец открывает дверь в коридор и негромко кричит: «Макс, подойди сюда».
Мой младший брат появляется в проёме двери, но отец удерживает его за руку, не позволяя сразу же войти.
— Только без глупостей, слышишь? Артём, ещё слишком слаб. – Отступает чуть в сторону и, когда брат заходит, прикрывает дверь, но остаётся с нами в палате.
Поднимаю глаза, и Макс оказывается рядом. Садится на кровать, берёт меня за руку, наклоняет голову и упирается лбом в мой живот.
— Не делай так больше, ладно? Не убегай. Ты меня до чёртиков напугал. Когда позвонили из больницы, я думал, что сойду с ума. – Прикасаюсь второй рукой к его волосам и легонько перебираю их.
— Мы почти сразу выскочили за тобой, чтобы найти и вернуть, но тебя уже и след простыл. Дождь очень сильно мешал. – Отец остановился рядом с кроватью и с интересом разглядывает Максимилиана, который, не обращая внимания на то, что мы не одни, трётся щекой об меня. Ластится и почти мурлычет, когда я в очередной раз глажу его волосы.
— Макс, я рассказал отцу всё, что между нами. – Мой младший брат, поднимая голову, смотрит мне в глаза, но не задаёт никаких вопросов. И я испытываю приступ вины. Он доверяет мне и думаю, подтвердил бы всё, даже если бы я оклеветал его. Но я не желаю, чтобы он обо мне так думал. Поэтому уточняю. – Я сказал, что мы – истинные.
Его глаза вспыхивают от радости, а на лице появляется облегчение, но эти эмоции предназначены только для меня. К отцу он поворачивается уже полностью серьёзный и сосредоточенный.
— Вы не сможете разлучить нас с Тёмой. Мы будем вместе, чтобы вы не делали.
— Макс! – возмущённо приподнимаюсь на кровати и свешиваю ноги к полу. Отец садится с другой стороны от меня и берёт вторую руку, которая не занята братом, в свои.
— Успокойся, Максимилиан. Никто разлучать вас не собирается. Я в некоторой степени даже рад, что это ты. Тебе я могу доверить Артёма.
— Ну конечно. У него же твоё воспитание. – Дарю улыбку отцу, а взамен получаю широкую, полную гордости, на все тридцать два зуба.
— Это верно. Но мне надо с вами обоими очень серьёзно поговорить. – Он размышляет над чем-то, согревая мою руку в своих. – Ах, да. Перед этим ещё одна вещь, которую необходимо уточнить. Вы предохранялись?
— Нет! – Макс молниеносно выдаёт ответ, я рот не успеваю раскрыть. Выдёргиваю руки у них обоих, сцепляю на своих коленях, впериваюсь взглядом в пол. У меня после всех этих разговоров начнутся серьёзные проблемы с сосудами. Вот сколько можно краснеть, бледнеть? Так ни одна система организма не выдержит. А они, как специально издеваются.
— А…была… – Отцу так же, как и мне не совсем комфортно, а вот младший брат отключил стыд и отвечает спокойно, как будто его спрашивают о погоде.
— Нет. Сцепки не было. – Интересно, как Максимилиан настроился на мозговые волны отца? Или это так альфы только умеют? Ещё вопроса не прозвучало, а он уже знает что отвечать. Либо братец готовился к такому разговору? Меня уже начинает подташнивать от крови, которая прилила к голове и стучит в висках. Боюсь, что я даже уже не красный, а ближе к бордовому цвету. Ещё пара таких минут и стану синюшным.
— Понятно, а ты… – Но отцу не суждено, видимо закончить, ни один из своих вопросов.
— Нет. – Макс, не проявляя совершенно никаких эмоций, смотрит отцу прямо в глаза и продолжает. На его месте я бы уже бился в конвульсиях, умирая от того, что вынужден отвечать на такие вопросы. А с брата, что с гуся вода. Плевать на всё? – Я не кончал внутрь Тёмы.
Всё, больше не выдерживаю. Закрываю обоим рты руками. От меня валит дым, как от паровоза: «Стоп. Пожалуйста, хватит. Достаточно, довольно, остановитесь», – если так сильно хотят всё это обсудить, то пусть идут за дверь и рассусоливают о чём угодно. Нечего меня в краску вгонять постоянно, надоело. Врач сказал: мне нужен покой и отдых. Всё, точка.
Отец, убрав мою руку от своего лица, продолжает держать её в своей, легонько сжимая пальцами. Максимилиан делает то же самое, только перед этим целует костяшки моих пальцев, а потом позволяет нашим пальцам переплестись.
— Я хочу сказать, раз уж всё так сложилось, то я не имею больше никакого права это скрывать: если захотите, то вы можете пойти до конца. Ничего страшного от этого не будет.
О чём это он? Не может же отец иметь в виду именно то, о чём я подумал? Это совершенно точно невозможно. Он улыбается мне печальной улыбкой, ещё сильнее сжимая мою руку, словно она может исчезнуть, ускользнуть от него, словно ища поддержки. Делает глубокий вдох, смотрит на нас: то на одного, то на другого.
— У вас нет общих генов. – Вижу, насколько трудно ему продолжать, как тяжело ему даётся каждое произнесённое слово, но он не останавливается на половине пути. Переводит взгляд на Максимилиана. – Макс, ты не родной нам сын. Точнее родной, конечно же родной, но мы биологически не твои родители.
*****************
Меня будто бы током стукнуло. Причём не каких-то там жалких двести двадцать, а так, конкретно, короче, закоротило меня, замкнуло. Это шутка? Отец ничего не перепутал, имена сыновей, например? Но глядя, с каким напряжением, он ждёт нашей реакции, как от нервов напряжён, под глазами залегли тени, на лбу обозначилась глубокая морщина.
— Что? – из меня вырывается смех, но, простите, это нервное.
— Это правда, Артём. – Отец кивает и от напряжения у него даже губы белеют. Поворачиваюсь к Максу. Как он воспринял эту новость? Лично для меня это шок! Я хмурюсь, до сих пор пытаясь сообразить, как такое возможно. Мой младший брат, а теперь оказывается не совсем брат, но в моих мыслях, по крайней мере, сейчас, он ещё является таковым, остаётся таким же спокойным и безмятежным, как и раньше. Это у него защитная реакция на стресс или он не понял, что только что произошло? Встречаюсь с ним глазами и обмираю. Ему это, действительно, не важно, его совершенно не задело, что не рассказали об этом факте его биографии раньше. Он выслушал, принял к сведению, но вот отношение ко всему этому: либо ему параллельно, но мне не хочется верить, что он бесчувственный чурбан, либо мой брат очень хороший актер, и не намерен демонстрировать сейчас свои настоящие чувства. Ладно, пусть так. Но я добьюсь от него эмоций, больше не позволю закрываться и что-то скрывать от меня.
Эх, если бы мы знали об этом раньше. Было бы легче? Но вполне может быть, что нам необходимо было пройти через всё это, чтобы, в конечном счете, оказаться вместе. Все наши действия влияют на судьбу, может, будь всё легче, мы бы уже были далеко друг от друга.
Максимилиан притягивает меня за руку ближе к себе. Его потемневшие глаза сверкают, как никогда прежде. Горячий шёпот раздаётся у самого уха: «Теперь ты никуда от меня не денешься. Даже думать забудь, чтобы сбежать. У тебя теперь нет абсолютно никаких причин, чтобы отказываться от «нас». Теперь ты мой, Тёма. Попался», – в его приглушённом голосе столько желания, жара. Это напоминает мне о том, что течка-то у меня ещё продолжается. Внутри всё, что находится ниже талии, скручивается в тугой узел и сладко тянет. Я рядом с альфой, со своим альфой! Который, если я правильно понимаю, изнывает от желания. Информация, которая должна была его хоть немного огорчить, подарила ему карт-бланш, помогла обрести крылья, наградила вседозволенностью. И у меня нет причин ему что-то запрещать или как-то останавливать.
Отец отпускает мою руку и с небольшой долей облегчения смотрит на нас. Но я знаю, что, чтобы ему стало легче, нужно дать ему возможность выговориться полностью. Кошусь краем глаза на Макса. Он задумался о чём-то, возможно всё-таки о своей истории, но продолжает ловить каждое моё движение, каждый взгляд, жест, разглядывает меня.
Супруг. Что, супруг? Эк, куда меня заносит, надо попридержать коней. Кидаю быстрый взгляд на него, и внутренний голос тихонечко нашёптывает: «Да, да, да, только он!»
Сажусь чуть ближе к нему, чтобы иметь возможность вдыхать его запах. Тело чувствует близость моего альфы, а его аромат в этом только помогает. Узел, сжавшийся внутри, расслабляется, чтобы тело открылось и могло принять альфу, но мне необходимо выслушать отца. Сколько эта тайна хранилась в нашей семье? Слишком долго. Пора заканчивать с секретами и быть по-настоящему единой семьёй.
*****************
Пытаюсь включить мозги на максимум и самостоятельно понять, как Максимилиан может быть биологически не родным сыном наших родителей. Но, запах моего истинного дурманит, боясь, что скоро слечу с катушек, плюю с высокой колокольни на свои мыслительные способности и задаю этот вопрос отцу. Ещё совсем чуть-чуть и моё мышление будет равно практически нулю. От меня останется лишь текущий, страстно желающий ласки, омега.
— Как такое может быть? Я хоть и был маленький, но помню, как папа ходил с животом. И это был настоящий, а не накладной животик. Как мы спустя неделю, после родов, ходили его навещать, а через месяц забирали их домой. И принесли в наш дом точно Максимилиана. – Поворачиваюсь к отцу и адресую вопрос соответственно ему. Почему я так уверен, что принесли в дом именно Макса, ведь я не слышал его запаха, не знаю. Но уверен, что мордашка была эта. Вот хоть убейте, но убежден даже больше, чем в том, что меня зовут Артём.
— Сынок, ты помнишь, что беременность у папы проходила с осложнениями и была очень трудная, как и сами роды?
— Да.
— А знаешь, что случилось сразу после того, как папа родил? – отец очень печальный и я прекрасно понимаю, почему это происходит.
— Да, ему, – приходится прерваться, чтобы сглотнуть комок появившийся в горле, – ему сделали операцию и он больше не… не может…
Сидим втроем на кровати, молча. Макс прижимает меня сильнее к себе, чтобы утешить. Он тоже грустный, как и мы. Это горе для нас всех общее.
— Когда он родил, то практически сразу потерял сознание. Врачи поняли, что дело очень плохо и им пришлось пойти на крайние меры, чтобы спасти его жизнь. Ваш папа, он не видел малыша, не успел взять его на руки и полагаю, что это хорошо. Потому что спустя две минуты своей жизни ребёнок умер.
На глазах отца выступают слёзы. Я закрываю рот ладонью, чтобы не сказать чего-то совсем уж дурного. Мысли шарахнулись в разные стороны, как воры при слове «шухер».
— Это был альфа? – вопрос задаёт Максимилиан, потому что я не могу произнести ни слова.
— Да. Я похоронил его, заказал памятник, и каждый год, рано утром, в день вашего рождения навещаю его могилу. – Я давно замечал, что в этот день отец просыпается и куда-то ездит, но я и подумать не мог, что он ездит на кладбище, а потом возвращается к нам, но…
— А папа этого не делает? Не ездит с тобой? – нет, я конечно не садист и понимаю, что ему должно быть сложно такое делать. Но стоит представить одинокую фигуру отца на кладбище у маленькой могилки и я готов разрыдаться от горя, которое разрывает мою душу. Он там, один, я бы не вынес этого зрелища.
— Ваш папа ничего не знает. Он не знает, что наш сын, наш альфа умер. – Вижу, как у отца начинают дрожать руки, он пытается унять эту дрожь, но у него ничего не выходит.
Мне больно видеть его таким. Горе затапливает меня с головой. Макс коротко чмокает меня в плечо, и когда я перевожу на него умоляющий взгляд, он всё понимает. Я прошу его сейчас помочь отцу. Быстрый кивок мне и вот он уже обнимает отца с одной стороны, а я с другой. Отец улыбается нам, берёт за руки, но по его щекам бегут горькие слёзы. Эту боль он держал в себе восемнадцать долгих лет, не имея возможности с кем-нибудь поделиться. Как он это выдержал? Человек не может вынести столько один.
— Не плачь. – Пытаюсь утешить отца, но знаю, что сразу ему легче не станет. Хотя теперь, поделившись с нами, он уже не будет одинок. – У тебя есть мы.
— Да. Верно. – Он целует в макушку сначала меня, потом Макса. – Вы самые лучшие. Что бы я без вас делал? Простите за то, что вам пришлось пережить из-за меня. Вы любите друг друга, а я всё скрывал… такое.… Простите меня.
— Нечего прощать. Мы понимаем, почему ты ничего не говорил. Если папа не знает, то нам ты тоже не мог рассказать. Ты старался защитить своего любимого всё правильно. – Думаю задать следующий вопрос, который сам собой напрашивается: «а откуда тогда взялся Макс?», но внезапно в голове что-то щёлкает. Осознание происходящего болью отзывается в сердце. Поднимаюсь и делаю пару шагов к двери. Максимилиан провожает меня удивлённым взглядом, а потом обращается к отцу.
— Но теперь нужно всё рассказать папе. Он же думает, что мы – братья, а ещё знает, что у нас была близость. Выходит какое-то извращение, инцест, хотя на самом деле это не так. – Макс смотрит на отца и тот согласно кивает на его слова.
Мои слова, как выстрел пистолета, прорезают пространство: «Нет! Никто из нас ничего не скажет».
— Подожди, Артём. Как это не скажем? Но тогда он будет думать… – Отец непонимающе смотрит на меня, а я вижу только почерневшие глаза Макса.
— Нет, Тёма, умоляю, нет! – отчаяние, которое уже несколько минут плещется во мне, передаётся и Максимилиану. Он подлетает и хватает меня за плечи, прижимает к себе, но я, как пустая безжизненная кукла. Вспыхнувшая надежда на то, что мы будем счастливы, теперь ушла навсегда. – Пожалуйста, Тёма! Мы можем быть вместе! Я хочу тебя, хочу всегда быть с тобой, хочу любить тебя! Позволь мне это, разреши…
— Нет, Макс. – Отхожу от него и поворачиваюсь к отцу, потому что больше не могу смотреть на брата. Я сдамся, а этого допустить нельзя.
— Артём, почему мы не должны ничего говорить вашему папе? – отец взял себя в руки, но этого понять не может.
— Причина та же, что и восемнадцать лет назад. Ты хотел уберечь дорогого тебе человека от того, что он мог не выдержать, так? Он ждал альфу, очень ждал. Он бредил им. Ты боялся, что он сам не захочет жить, если узнает, что ваш ребёнок погиб? Или сойдёт с ума от горя? Так и появился Макс. Ты подарил ему альфу, уж не знаю, откуда, но для того, чтобы исполнить его мечту, чтобы она осуществилась? Возможно, всё было бы по-другому, будь ещё шанс папе самому родить, но та операция лишила его этого шанса. А так, своими действиями, ты спас рассудок своего любимого.
— Но, сынок, если мы будем молчать, то: либо папа будет считать, что между вами инцест, либо… – Отец замолкает, не желая этого произносить, но за него договаривает Максимилиан.
— Всё правильно. Артём собирается всё прекратить между нами. – Мой младший брат садится на кровать около отца и, запуская пальцы в волосы, с силой оттягивает. Ощущение, что он хочет испытать боль, чтобы заглушить что-то внутри себя, а может, чтобы проснуться от кошмара, в котором оказался. – Тёма, нет необходимости быть героем-мучеником. – Макс со стоном и слезами в голосе делает последнюю попытку отговорить меня.
— Нет. Пусть лучше уж он считает меня извращенцем, который во время течки совратил своего собственного брата. Чем мне придётся сообщить ему, что его мечта, родить отцу альфу, так и не осуществилась. Только то, что он смог это сделать, помогло ему пережить последствия той операции – это я прекрасно помню. Я не стану тем, кто разрушит его мечту, и никому из вас этого сделать не позволю.
— И как ты меня остановишь, если я соберусь это сделать? – чёрные глаза одновременно со страхом и злостью, от моего выбора, прожигают меня.
— Если кто-то из вас, что-то скажет папе, то вы меня больше никогда не увидите. Я не стану тем, кто разобьет его иллюзию, заберёт его гордость, не тем, кто отнимет у него, его альфу.
— Артём, но папа был бы счастлив, если бы его сыновья обрели своё счастье. – Отец делает попытку помочь Максимилиану. – Родители готовы на всё, ради своих детей.
— Нет. Я не собираюсь просить у него принести такую жертву. Вы что, правда, полагаете, что я буду, что мы все будем счастливы, если скажем папе, что его альфа мёртв? Да, тогда мы с Максимилианом сможем быть вместе, но как это можно будет назвать счастьем? Жить, зная, что причинил такую боль папе, нет. Я не смогу так жить. Прости, Макс, но это, действительно, всё.
— Ты отказываешься от «нас» ради чего? Просто уточни для меня. – Максимилиан поднимается на ноги, и я замечаю едва сдерживаемые слёзы у него в глазах. Ну вот, я снова делаю ему больно. Похоже, у меня это получается лучше всего. Даже лучше, чем делать его счастливым. А значит, ему будет лучше без меня.
— Я хочу, чтобы, по крайней мере, вы втроем оставались семьёй.
— А ты значит за бортом? А мы? Кем? Семьёй? – Макс больно тычет меня в грудь и шипит последние слова. – В семьях не должны врать друг другу. А мы – просто видимость, а не семья.
Он отходит к окну и больше не поворачивается к нам. Смотрю на отца, ну хоть он-то должен понять, но и он молчит. Я так же, как и они, остаюсь безмолвным