Саммервуд. Город потерянного лета

Часть III Глава 15 (2)

«Не выходи из комнаты. Не выходи из комнаты...» — пересохшие губы немо кривились в такт воспоминаниям и отголоскам ядовитого, мутного сна, что все еще сковывал веки.

Онемевшие пальцы, слабые и безвольные, будто кожу натянули не на кости, а на трескучий полый камыш, слепо запутались в чем-то невесомом и пугающе мягком. То ли паутина, то ли болотный мох, то ли... волосы.

Ноэль мелко вздрогнул, чертыхнулся и только тогда различил нотки розмарина и можжевельника, душистого перца и, наконец, ванили.

«Плед», — поборов хлёсткую панику, догадался Ноэль, но глаз не открыл. Напротив — крепко зажмурился и, точно слепой щенок, доверчиво ткнулся лбом в пустоту, уверенный, что встретит надежную, заботливую руку, которая недавно трепала за ухо, но лишь для того, чтобы после приласкать и вытереть мокрые щеки.

Но пустота так и осталась темным провалом. Сквозняк попытался развеять запахи, что едва согрели хворую душу, и волей неволей пришлось разлепить веки и потерянно оглядеться.

Вопреки ароматам, любимым, знакомым с детства, Темперанс рядом не оказалось. Более того — логотип китайского ресторанчика на пластиковом судке с бледно-желтым бульоном, что обнаружился на кофейном столике, недвусмысленно намекал: ее здесь и вовсе не было.

Не то чтобы восемь операций спустя Ноэль ожидал, что при всяком форс-мажоре его будут, как прежде, отпаивать домашним бульоном, и все-таки слабо верилось, будто Брендан — хваткий, проворный Брендан — мог упустить такой отменный предлог, чтобы призвать на помощь любимую «Гаечку» и под шумок наконец помириться.

Не он ли однажды признался, что если другие пары сближает счастье (до тех пор, пока не истрепится), их с Темперанс цемент — чужие проблемы?

«Эй! Да я же одна сплошная проблема! — захотелось прокричать во все горло. Прокричать так громко, чтобы в далекой усадьбе дрогнули стекла да затренькал чертов сервиз за глянцевой дверцей буфета. — Дебёлая, жирненькая проблема — считайте, деликатес. Так пусть от меня хотя бы вам будет прок...»

Но не прокричал. Только выдохнул рвано и ломко, через «не могу» выпрямил затекшую ногу и, наконец, как птенец в листву, зарылся в любимый плед Темперанс. Если, конечно, и тот не попал в опалу.

Ясное дело, попал: если пара расходится, подаркам всегда достается по первое число.

Кашемировый, мягкий, расшитый золотой и черной нитью — не плед вовсе, искусная копия «Древа жизни» во всей красе. (6)

Завитые спиралью ветви, темная птица среди камней и тропинок — символизм Климта оставался для Ноэля загадкой, одной из тех, что прекрасны, пока не пытаешься разгадать и растащить по кускам. Зато он любил наблюдать, как Темперанс, устроившись на веранде, увитой виноградом и бенгальскими розами, лущила горох или перебирала зерна гречихи. Закатный свет золотил ловкие, быстрые пальцы и завитки собранных на затылке волос, переливался на складках пледа — и долго не таял, даже когда солнце пряталось за холмами.

В такие вечера Брендан усаживался на деревянные ступеньки у ног Темперанс, упирался затылком в ее укрытые пледом колени и читал вслух очередной французский роман, ящик которых они привезли из своего последнего путешествия.

В городе то путешествие все дружно прозвали свадебным, но, видимо, не судьба.

Отчего-то вдруг стало обидно и тошно. Обидно за осиротевший плед, прежде неразлучный с хозяйкой. Обидно за дядю, который еще несколько дней назад лучился открытой мальчишеской улыбкой — той особенной улыбкой, которую не каждому дозволено видеть — а теперь, сумрачный, присыпанный пудрой новых седых волос, восседал за своим директорским столом с таким видом, будто там и начиналась дорога на эшафот.

Впрочем, несколько дней назад все было по-другому. Ни залитого дождем склона. Ни желтых полицейских лент, пунктиром прочертивших рощицу карликовых, погнутых ветром берез. Ни измятой машины, что чернела среди дымчатых валунов, хотя, как и они, должна была серебриться...

Несколько дней назад — в прошлой жизни. В очередной «прошлой жизни».

— Мам... — и снова голос сломался, как ломался пять лет назад, в то кровавое утро, когда лампы дневного света мерцали над головой, а тонкие пальцы стирали слезы и пот.

Как ломался неделю назад, заглушенный шумом дождя, рокотом леса и запоздалым воем сирен. А потом отскакивал эхом от кафельных стен крохотного полицейского морга, множился, множился, оглушал...