Саммервуд. Город потерянного лета

Часть II "Пожалуйста, говори обо мне, когда я ухожу " - Глава 7

«Черта с два!» — не желая уступать темноте, Деррен вцепился онемевшими пальцами в край скомканной простыни и с трудом приоткрыл глаза. Мутная пелена колыхалась вокруг, затеняла палату и окутывала тонкий женский силуэт, что склонялся над ним. Силуэт двоился, мерцал, распадался на пиксели, и неясные черты показались чужими и незнакомыми. Размытый взгляд смог зацепиться только за длинные темные волосы, перекинутые через плечо, и что-то блестящее. Оно висело на шее, покачивалось и сияло — до рези, до тошноты. Хотелось дотянуться и сорвать безымянный предмет, но руки не слушались, веки дрожали, а перед глазами сгущалась тьма с алыми прожилками крови.

И вновь захотелось смеяться. И плакать. И, казалось, если поддаться и закрыть глаза — больше он их уже не откроет.

«После смерти мы все попадем на темную сторону луны», — предрекала когда-то Летиция. А после Эслинн с придыханием нашептывала на ухо и оставляла следы зубов там, где Деррен не позволял коснуться себя поцелуем: «Я и есть твоя темная сторона луны, Деррен».

И, дьявол ее дери, ни за что на свете он не хотел знаться с этой маленькой подлой тварью еще и после смерти. Поэтому из последних сил держал глаза открытыми, но сколько бы ни боролся, они закрывались и не оставляли шанса.

Сука! Деррен ненавидел Эслинн всей душой — той ее частью, что удалось спасти, выгрызть у безжалостной лесной ночи, которую он считал для себя последней — ненавидел так сильно, что заламывало виски от жгучего, нестерпимого желания сворачивать и сворачивать тонкую, покрытую веснушками шею. Потому им никак нельзя было встречаться на том свете, иначе пух и перья полетят во все стороны, и его ничто, никто не сможет остановить.

Даже Летиция. А ему так отчаянно хотелось хотя бы после смерти быть в ее глазах хорошим славным мальчиком. Хотелось перечеркнуть последнюю встречу, последний телефонный разговор, переписать заново, исправить. А внутри волной поднималась ярость, невысказанное рвалось на волю, как рвется из клетки зверь. Но не было того, кто готов был услышать: ни среди живых, ни среди мертвых.

Тяжесть вновь наступила на веки, распласталась по всему его телу, придавила к матрацу, будто к могильной плите. Деррен пытался, но не мог открыть глаза, не мог и сдержаться горький смех. Тот клокотал в груди, драл глотку, и стоило дать ему волю, как голова, легкие, ребра вспыхнули огнем, прожорливым, беспощадным. А Деррен все смеялся, трубка царапала горло, но он не чувствовал боли.