Эклипсис (Эклипсис #1)

Глава 2

Если бы Альва знал, что ему придется так страдать, он отказался бы от своей миссии, даже рискуя быть разжалованным из королевской гвардии и вызвать недовольство своего короля.

Каждый день без Итильдина был кошмаром.

Вначале его мучило жуткое по своей силе желание. Все тело Альвы содрогалось от спазмов, стоило только вспомнить, как прекрасный эльф отдавался ему: глаза закрыты, губы закушены, влажные волосы прилипли ко лбу, ноги и руки обвивают человека, прижимая его ближе, будто стремясь слиться с ним воедино. Скрипя зубами от непереносимого вожделения, от чудовищно ярких и живых фантазий с участием эльфа, Альва метался без сна на широкой кровати и терзал свое тело в тщетной попытке найти облегчение. Несколько раз он порывался пойти в дом свиданий, однажды даже дошел до дверей «Цветка страсти», но повернул обратно. Мысль о том, что его будут касаться не руки Итильдина, что ему самому придется касаться кого-то другого, была отвратительной.

На следующий день после его возвращения из Фаннешту кавалер Амарго Агирре, от одного вида которого у Альвы не так давно замирало сердце, прислал ему великолепное изумрудное ожерелье. Кавалер Ахайре машинально открыл бархатный футляр, равнодушно закрыл его и отослал обратно без объяснений. Кроме Итильдина, для него больше никто не существовал. Привычный флирт придворных дам и кавалеров был ему неприятен, старые друзья раздражали, а те, кто искал его благосклонности, приводили в бешенство. Товарищи-гвардейцы звали его пьянствовать в кавалерийские казармы — он неизменно отказывался, потому что не мог выносить ничьего общества, особенно тех, кто пытался расспросить его о причинах такой хандры, растормошить, развеселить.

Вечно пылать невозможно, и через какое-то время грезы покинули его, оставив после себя пустоту и тоску. Альва выпросил у короля отпуск и совсем прервал контакты с внешним миром, запершись у себя дома. Он пытался выплеснуть свои чувства в стихах, но ничего не получалось, и пол в его кабинете был усеян обрывками бумаги с разрозненными строчками и набросками одного и того же лица. Он пытался даже изучать Древний язык, но к усердным занятиям был решительно в тот момент неспособен, и дело продвигалось плохо. Человека, сказавшего, что у него музыкальный слух, Альва клял последними словами, потому что теперь это казалось обидной насмешкой. Он запомнил фразу, которую крикнул ему Древний на своем языке, и, конечно же, в первую очередь попытался ее перевести. Полученный результат выглядел как особо изощренное издевательство: «Я тебя люблю!» Поняв, что память сыграла с ним злую шутку, подменив несколько звуков в очень похожей фразе: «Я тебе благодарен», Альва отшвырнул книгу и разрыдался.

Тянулись дни и ночи, а его тоска только усиливалась. Он взял обыкновение выпивать вина на ночь, отговариваясь перед самим собой, что это прекрасное средство от бессонницы. Потом начал напиваться, в одиночку или в портовых тавернах, среди пьяного сброда — матросов, мошенников, проституток... В алкогольном и наркотическом угаре проходили дни и недели. Альва уже не следил за бегом времени, все глубже погружаясь в тоску и апатию.