***
Голова кружилась. Не заметив, что намочила рукава и ворот пальто, Юджин без сил склонилась над раковиной и плеснула в лицо еще одну пригоршню холодной воды. Руки дрожали, пахло стойким больничным духом, рвотой и желчью. Но еще сильнее — загнившими хризантемами, букет которых торчал из мусорного ведра: так осенью пахнет на кладбище и так, должно быть, пахло в усадьбе после похорон Эслинн — та из всех цветов любила больше всего хризантемы.
К горлу вновь подкатила тошнота. Борясь с позывами, Юджин задержала дыхание и устало ткнулась лбом сложенные на раковине руки.
«Да, Эслинн, очень смешно», — мысленно буркнула, вспомнив дурацкую манеру сводной сестры потешаться каждый раз, когда накануне сложного школьного теста или публичной презентации Юджин начинало мутить.
Конечно, отчего же не потешаться, если творческую натуру с тонкой душевной организацией, какой выставляла себя Эслинн, фотографируя мертвых бабочек да снулых моделей с оленьими рогами, родители старательно оберегали от лишних волнений, позволив сначала перевестись на домашнее обучение, затем — взять годичный перерыв перед колледжем. И, предоставленная сама себе, Эслинн проводила целые дни где-то вне досягаемости, обвешенная винтажными фотоаппаратами и самодельными талисманами из птичьих перьев.
Аккуратистка Юджин при взгляде на сводную сестру неизменно начинала чесаться и, как ни старалась, не могла избавиться от мыслей о пситтакозе и прочих болезнях, переносимых птицами. Но Эслинн, казалось, ничто не смущало, и в ее спальне, к вящему ужасу обычно невозмутимой Темперанс, хранилась целая гора обувных коробок с птичьими чучелами и иссохшими скелетами ящериц и лягушек.
— Да ладно тебе, они не кусаются. — Юджин помнила, как Эслинн смеялась и выкладывала прямо на обеденный стол самодельные альбомы с разноцветными перьями, любовно наклеенными на картон. Каждое — пронумеровано и аккуратно подписано.
— Ну же, взгляни, — упрашивала она сводную сестру и, не слушая возражений, с фанатичным блеском в глазах начинала переворачивать страницы. — Это перепелки, видишь — серые с пятнышками. Желтые — иволги. Золотисто-зеленые, с синим отливом — фазана. И эти, с черными поясками, оранжевые и красные, тоже. Так... тут уже проще: бакланы, воробьи, чайки...
— Чайки питаются на помойках, — морщилась Юджин и, заставив сводную сестру унести альбомы прочь, снимала со стола скатерть, чтобы перестелить перед ужином. И никогда не обращала внимания на изображения птиц, украшавших каждую страницу — только теперь догадалась, рисовал их Деррен. Да и почерк был его.
Юджин скривилась, спрятала лицо в мокрых холодных ладонях, и перед глазами затрепетали разноцветные перышки, закачались ловцы снов — такие же, как висели над кроватью в комнате Деррена, такие же, как делала Эслинн...
От души чертыхнувшись, Юджин наконец распрямилась, посмотрела в зеркало, и мутный взгляд нарисовал бледную темноволосую девушку, которой вполне могла быть и Эслинн: не так уж и велика оказалась разница между ними.
— Знаешь что, сестренка? Если бы ты соизволила не топиться, мне не пришлось бы разбираться теперь с твоим парнем. И меня бы так не тошнило. — Вздохнув Юджин, выключила наконец воду и добавила, зная, что говорит в пустоту: — Вот сама и навещай его теперь в больнице.
«Эта дрянь меня шантажировала», — эхом повторила память, но Юджин не желала слушать: либо не давай повода, либо учись говорить «нет» — тогда и винить никого не придется.
— Тоже мне жалобщик. Можно подумать... Меня она тоже шантажировала.
***
Ночь давно распласталась над городом, но Юджин не могла заставить себя лечь спать, хотя Темперанс уже в третий раз грозилась запустить в нее подушкой, если не угомониться.
— Знаешь что? Я передумала сдавать тебе диван в аренду: иди-ка наверх. А то из тебя соседка даже хуже, чем твоя мать: та хотя бы не топала, как бегемот. И не смей включать свет!
— Прости... — скинув туфли, прошептала Юджин, и как можно тише выскользнула из спальни Темперанс в соседнюю комнату, прозванную будуаром. — Не могу найти книгу.
— От объяснений мне сразу же стало легче, — шумно выдохнула Темперанс и завозилась под одеялом. Сегодня она явно была не в духе, и Юджин подумала, что ПМС не обходит стороной даже фей.
— Темпи, хочешь, я заварю тебе чай? Или принесу мороженое?
— Да как-нибудь без лишних калорий обойдусь. Ищешь-то хоть что?
— «Призрак оперы». Мне осталось всего три главы. Не могу лечь, пока не дочитаю.
— Давай я просто расскажу тебе концовку?
— Ну спасибо!.. Я до сих пор не забыла, как ты проспойлерила «Доводы рассудка».
— Да что там спойлерить-то было? А то ты не догадывалась, чем все закончится.
— А то я не знаю, чем «Призрак оперы» закончится, — парировала Юджин. — Но я хочу прочитать.
— Зараза. Заснешь с тобой. — Темперанс швырнула-таки маленькую подушку, и та, пролетев через арку, разделяющую спальню и будуар, угодила прямёхонько в Юджин. — Поищи свою книгу в другом месте, тут я бардака точно не развожу. И, как дочитаешь, притаскивай мне. Но если сегодня явишься — убью.
***
Потирая глаза, Юджин вышла из будуара Темперанс в коридор, освещенный лишь крохотными огоньками, и аккуратно прикрыла за собой дверь. Где-то вдалеке горел свет, но во всем доме, казалось, не раздавалось ни звука: в пятницу усадьба всегда пустела, у каждого находились свои дела, и только коты Темперанс шастали туда-сюда, пользуясь свободой.
Юджин зевнула, подхватила с пола оброненную кем-то тетрадь и, проплутав по коридорам, вошла наконец в просторный, ярко освещенный зал, которому обитатели усадьбы так и не дали названия. Иногда здесь проводили домашние благотворительные концерты и накрывали буфет во время приемов, но в обычные дни разве что кто-нибудь, ища уединения, устраивался у камина с книгой, или Ноэль с Колином резались в настольный футбол.
Юджин положила тетрадь на комод и пробежала пальцами по корешкам стоявших рядком книг, половина из которых выглядела так, будто их перечитывали не меньше десятка раз.
— Что-то ищешь? — неожиданно раздалось за спиной. — Может, помочь?
Юджин взглянула на Эслинн, сидевшую за роялем в дальнем углу, и, не удостоив сводную сестру ответом, перешла к тумбе возле камина.
— Ясно... Все еще злишься? — пытливо спросила Эслинн и наверняка сощурилась, закусив губу.
— Ты пыталась меня шантажировать, — не оборачиваясь, напомнила Юджин.
— Ты дала мне повод.
Юджин с негодованием фыркнула, и Эслинн, усмехнувшись, добавила:
— Окей, отворот-поворот ты мне тогда тоже дала. Так что? Мир?
Юджин промолчала. Она знала, что в городе ее называют злопамятной, но не считала себя обязанной легко прощать или забывать прошлое. Да, она оступилась, да, была виновата. Но уж точно не Эслинн призывать ее к ответу.
— Брось, Юджин. Ты не можешь и дальше меня игнорировать: ты обещала помочь с вечеринкой на мой день рождения.
— До него еще месяц — дожить бы надо. И, чтоб ты знала, затея с караоке — самое отвратительное из всего, что можно было придумать.
— Боишься, что Элли Маршалл снова напьется и будет до утра петь о том, как мужики падают с неба?
Эслинн усмехнулась, оттолкнулась руками от клавиатурного клапа и одним ловким движением вскочила на скамью, негромко, но весело напевая:
— Дождь из мужиков, аллилуйя! Дождь из мужиков, эге-гей! (1)
Полупрозрачное платье-сеточка задралось, обнажив загорелые ягодицы в черных спортивных шортах, но Эслинн продолжала отплясывать, наплевав на приличия. В том числе на то, что танцевала она паршиво.
Юджин закатила глаза, но не смогла сдержать улыбки:
— Да, именно этого я и опасаюсь.
— Лучше сходить с ума, изображая Бриджит Джонс, чем помогать с благотворительным балом, который затеяла моя мать. Как ты вообще в это вляпалась?
Юджин не ответила: она и сама не до конца понимала, что заставило ее согласиться, но от мысли, что завтра придется ехать в Эшпорт и носиться по поручениям мачехи, хотелось стонать. Да уж, каникулы перед первым годом в колледже можно было бы провести и получше.
— Для образа Бриджит Джонс не забудь нарядиться на вечеринку в бабушкины панталоны, иначе будет не то, — посоветовала сестре Юджин и, сдавшись, спросила: — Ты не видела мою книгу? «Призрак оперы». Правда, на обложке Призрак больше на Гая Фокса похож.
Эслинн покачала головой и, нарочито мило улыбнувшись, поманила пальцем:
— Я не могу помочь тебе, Джиджи, зато ты можешь помочь мне.
Юджин скривилась, но подошла к роялю и заглянула через плечо сестры в блокнот, лежащий на клапе.
— Стихи? — спросила неуверенно, с трудом разобрав мелкий почерк. — Рифмы какие-то... никакие.
— Я пытаюсь перевести, — ответила Эслинн и ткнула пальцем в оригинал.
— Я не знаю французского.
— А у меня беда с рифмами.
Спорить тут было не о чем, потому Юджин взяла блокнот и, беззвучно шевеля губами, попыталась вчитаться в строчки:
— Погоди... Это же Бодлер. «Цветы зла», только над ними знатно поиздевались.
И, припоминая слова, сначала медленно, затем чуть увереннее процитировала:
В нагретой комнате, где, как в оранжерее,
Опасен воздух роковой,
Где мертвые цветы, в гробах стеклянных млея,
Роняют вздох последний свой... (2)
— Класс!
— Даже не знаю, как бы помягче сказать, Эслинн... Но все это давно-давно перевели и без тебя.
— Мне на летних курсах задали. Для практики.
— Возьми в кабинете матери томик на английском, перепиши и замени пару слов.
Теперь настал черед Эслинн кривиться и недовольно пыхтеть:
— Спасибо, сис. Могла бы и помочь: мы, вообще-то, одна семья, сколько бы ты ни фыркала. По крайней мере, наши родители, милующиеся сейчас на диване в гостиной, точно не оставляют нам выбора.
— Шутишь? — недоверчиво спросила Юджин и действительно фыркнула. — Черт... Кажется, я забыла книгу в гостиной.
Эслинн пожала плечами и снова ткнулась в блокнот:
— Проверь, может, они уже управились.
Юджин выпустила воздух сквозь зубы и скрестила пальцы, надеясь, что сестра соврала или хотя бы преувеличила.
В гостиной горел одинокий торшер, стоявший у дивана. Отец полулежал, облокотившись на подушки, и обнимал Летицию, которая с видом расслабленной кошки устроилась на нем сверху, будто Клеопатра на ложе. Ко всему прочему, оба, как специально, были одеты в джинсы и белые рубашки с закатанными рукавами — прямо «family look». Только без фотографа, который всю эту милоту должен был заснять и выложить в соцсети.
Отец, конечно же, держал в руках потерянную книгу: поправлял очки и пытался читать вслух. Но у Летиции настроение было явно другого толка...
«Фу, мерзость!» — Юджин отвернулась и попятилась, хотя хотелось ввалиться в гостиную, громко цокая каблуками, и разрушить фальшивую идиллию, но на ногах были только носки — туфли так и остались в спальне Темперанс.
***
Мысленно отплевываясь, Юджин вернулась в зал, с недовольным видом плюхнулась рядом с Эслинн на скамейку перед роялем и, не говоря ни слова, подвинула к себе блокнот. А перед глазами так и стояла картина: мачеха, оседлавшая отца. Спасибо, хотя бы одетая...
— Нашла книгу?
— Ага. Наши родители решили использовать ее для свои извращенных супружеских игр.
Эслинн оторвалась от перевода и, посмотрев на сестру, недоуменно приподняла брови. Юджин ответила без слов: сунула два пальца в рот и изобразила тошноту.
— Да ну тебя. И, чтоб ты знала, мне нравится твой отец — получше Эдварда будет. Того мы с мальчишками вечно раздражали, а на дни рождения он дарил нам настольные игры, одна заковыристее другой. Чтобы мозги не сохли. Твой отец выписывает чек.
— А я-то думала, он только от меня так элегантно отделывается.
— Да не кисни ты. Что, говоришь, они там читают? — спросила Эслинн и пихнула сестру локтем.
— Я не уверена, что, когда двое суют друг другу языки в рот, это можно назвать чтением.
— Куда хуже, если бы их было не двое, а, допустим, четверо. Ладно... — Эслинн заговорщицки подмигнула и, подняв клап, убрала с клавиш бархатную дорожку. — Скрасим-ка мы им прелюдию. «Призрак оперы» значит?
По-театральному вскинула руки и с силой ударила по клавишам, заиграв увертюру из мюзикла. Мелодия грянула громом, заполнила зал и, выплеснувшись через арки, разнеслась, должно быть, по всей усадьбе.
— Тихо! Темпи, наверное, спит, — зашикала на сестру Юджин, но не смогла сдержать смех, представив реакцию мачехи на внезапный ночной концерт.
Вскоре Летиция появилась со стороны коридора собственной персоной: босиком, с наспех приглаженными волосами. Пуговицы на рубашке оказались застегнутыми через одну.
— Не поздновато ли для музыки? — спросила рассерженно, но Юджин скорее прочитала по губам, чем расслышала слова мачехи. Эслинн же, чуть погодя, заиграла тише и соврала, улыбнувшись с невинным видом:
— Извини, мам, мы не знали, что в доме кто-то есть. Пятница же. — И, пожав плечами, замурлыкала: — Пой, мой ангел музыки. Пой для меня.
Отец зашел следом. Все еще в очках для чтения, но, как и Летиция, босой и лохматый. Говорить ничего не стал, даже нахмуриться поленился — кажется, ему было весело. От внимания Летиции, конечно, ничего не укрылось, и она с недовольным видом уставилась на мужа.
— Ладно тебе, — тихо шепнул тот, взял жену за руку и мягко потянул прочь, бросив напоследок: — Давайте-ка спать, чупакабры.
Эслинн, до того невозмутимая, сложилась пополам, подавившись смехом — это прозвище всегда ее веселило. Наверное, потому, что отец произносил его исключительно серьезным тоном.
Но Юджин было уже не до веселья: она-то прекрасно знала про невидимые для других рога, которыми отец, не ведая, обзавелся благодаря своей Первой Леди.
***
Главный холл больницы всегда напоминал Юджин галерею или музей. Особенно в пасмурную погоду, когда стеклянный атриум сиял в свете ламп, и купол, затерявшийся в вышине, казался пронизанным солнечными лучами, хотя его заливало дождем.
Островок спокойствия посреди серого мрачного города. Белый блестящий пол и белые колонны, детские рисунки в ярких рамах, маленькая кофейня в зале ожидания и уютные магазинчики чуть в стороне от главного входа. Вдоль широкого панорамного окна стояли в красивых кадрах ухоженные комнатные цветы, а плющ и девичий виноград вились по тонким струнам до самого купола.
Сразу и не догадаешься, что в нескольких метрах отсюда, за раздвижными дверями приемного отделения, каждый день кто-то боролся за жизнь. И кто-то проигрывал.
Юджин скользнула взглядом по воздушным шарикам с пожеланиями «Поправляйся, любимый», «Мы ждем тебя дома» и заметила в витрине цветочного магазина, среди роз, орхидей и вычурных ярких букетов, белый куст садовых хризантем — такие украшали когда-то подоконник в комнате Эслинн. Та даже выбила крохотный цветок на запястье, но он вечно прятался под браслетами, фенечками и кожаными шнурками.
Юджин нащупала в кармане пальто несколько банкнот и, подхватив тяжелый горшок, направилась к кассе. Пожилая продавщица тут же растянула губы в нарочито приветливой улыбке, назвала «мисс» и с торжественным видом, будто на параде, протараторила длинную фамилию.
Юджин поздоровалась коротко и устало, взглянула на залитое водой окно и тихо попросила:
— Упакуйте, пожалуйста. У вас есть пленка с перьями?
Продавщица засуетилась, выложила на прилавок несколько рулонов, начала что-то объяснять... Но Юджин расслышала только:
— Я помогу выбрать открытку. Подскáжите, для кого?
— Для моей сестры.
***
От неожиданного заявления мэра оба его собеседника лишились дара речи. И только через несколько мгновений Брендан, сориентировавшись, как всегда, первым, спросил с хорошо читаемым недоверием в голосе:
— Что значит «Юджин могла быть сестрой этого щенка»? Что значит «Если забыл»? Да я в первый раз об этом слышу.
— Не заливай! — Алистер метнул на друга испепеляющий взгляд и с силой вдавил пустой стакан в подлокотник дивана, заставив старую, потертую кожу жалобно заскрипеть. — Думаешь, я забыл, как ты доводил меня своими шуточками про Дафну и Эдварда? Нет, не забыл, я все помню.
— Нашел, чем удивить: ты с самого детства на редкость злопамятный, — явно не принимая обиды друга всерьез, с беспечным видом отмахнулся Брендан. — Я ведь только потому и шутил, что видел, как тебя это бесит. Но я действительно про эту парочку ничегошеньки не знал. Что ж, видимо, не зря говорят: в каждой шутке лишь доля шутки.
— Так я тебе и поверил. Вы же с Эдвардом были друзьями. — Еще один тяжелый обвиняющий взгляд. — Что, он тебе не похвастался? И Темперанс не поделилась?
— Темперанс никогда ничем не делится. Эта женщина — Сфинкс, в ней похоронено больше тайн, чем на дне Мирового океана. Чего уж говорить о тайнах ее закадычной подружки. И Эдвард тоже — тот еще «черный ящик». Хотя... — Брендан нахмурился, что-то припоминая, затем с довольной улыбкой хлопнул ладонями по столешнице и подмигнул другу: — Если это та история, о которой я думаю, Эдвард и сам жалел, что связался с твоей женой. Она ему немало крови попортила — можешь радоваться.
Алистер скривился, красноречиво давая понять, что думает по этому поводу, и посмотрел на комиссара, ища поддержки. Но тот и сам с большим удовольствием всадил бы в старинного приятеля пару острых шпилек. Однако взамен замаскировал усмешку покашливанием и с неискренним участием спросил:
— Ты сам-то откуда узнал?
— Дафна призналась. Ее прямо разрывало от желания рассказать мне все в деталях. Верность определенно не была ее отличительной чертой. Ничем не лучше Летиции.
Мэр надулся, точно обиженный ребенок, и Брендан придушенно прыснул в кулак:
— Алистер, ты рекордсмен! Тебе обе жены наставили рога. Плохо же ты их выбирал. А самое смешное — ты их обеих любил: что за Дафной, что за Летицией, как щенок, готов был на брюхе ползать.
— Словно не ты готов под дверью Темперанс на коврике ночевать, лишь бы прощение получить, — парировал Алистер, но даже эта колкость не сбавила градус веселья.
— Я-то готов. Но мне по крайней мере есть, чье прощение получать, а тебе только и осталось что топиться в алкоголе. — Брендан посмотрел на свой стакан, на дне которого плескался виски, и решительно отодвинул в сторону, видимо, посчитав, что повода напиваться с горя у него в действительности нет. — Ничего себе, Эдвард и Дафна... А казалось, его ничего, кроме работы, не интересовало, он же на заводе дневал и ночевал. И как его на все хватало? Надо срочно провести спиритический сеанс, я хочу знать секрет нашего великого мистера Колдера. А ты заодно привет женам передашь. Впрочем, наверное, не стоит им мешать: где бы они ни были, там сейчас жарко.
Договорив, Брендан встал из-за стола, подошел к сидящему на диване другу и с милостивым видом налил виски в его пустой стакан. Потом повернулся к комиссару и сделал бутылкой приглашающий жест, но Дональд покачал головой — пить в компании мэра хотелось меньше всего на свете. Зато комиссар не без удовольствия следил за перепалкой лучших друзей и, хотя терпеть не мог обоих, если бы пришлось выбирать, встал бы на сторону Брендана. А тот все веселился и веселился:
— Так выходит, Дафна с Летицией страдали по одному и тому же покойнику? Но как красиво они это делали, ничего не скажешь. Особенно Летиция. Она вообще умела красиво страдать, так поэтично, с надрывом. Помнится, я все хотел ей предложить выпустить собственную линию траурной одежды в готическом стиле. У нее одних же только платьев, небось, две дюжины набралось, с этими безумными юбками в пол, того и глядишь — убьется. Алистер, ты, кстати, можешь продать их теперь на «E-bay» и заработать целое состояние.
— Выговорился?
— Почти. — Брендан о чем-то задумался, словно просчитывал в голове варианты, затем, взглянув на друга, спросил: — Ты правда думаешь, что отцом Юджин мог быть Эдвард?
— Еще как мог. Вся в мать уродилась, ни стыда, ни совести. Дафна под Колдера-старшего улеглась, а дочурка ее — под сынка, сучонка этого блохастого. Вот какой была твоя крестница, Дон.
— А я тут при чем? Не я Дафну воспитывал.
— Да ее вообще никто не воспитывал, — подхватил Брендан. — Более избалованной и капризной особы я в жизни не встречал. Дафна — вылитый локомотив: как чего захочет, с ног собьет, но своего добьется. Такие люди прут вперед — не остановишь, но стоит им однажды сломаться, их уже не собрать — рассыпаются на части.
— Рассыпалась она не из-за меня, — буркнул Алистер. — Я с Дафны пылинки сдувал. Пока не понял, что на самом деле скрыто под ее красивой оберткой.
— Дестини эту обертку, кстати, ловко прибрала к рукам, — справедливо заметил Брендан. — С каждым годом все больше на мать становится похожей: те же ямочки, губки бантиком и десятимильные ресницы. Только у Дафны глазища зелеными были, в жизни столь насыщенного оттенка не встречал. Помнится, я все шутил, что Темперанс — фея, а Дафна — ведьма, а ты на меня злился и заступался за жену. Но теперь-то, мой друг-рогоносец, ты не можешь отрицать, что я был прав.
— Как же ты меня со своей болтовней достал. Когда-нибудь я тебя прибью!
— Да брось, Алистер, без меня ты взвоешь от скуки. Ты до сих пор не покрылся плесенью только потому, что у тебя есть я.
— Тебя могло бы быть немного меньше, процентов на восемьдесят.
— Это мои лучшие восемьдесят процентов. — Брендан, неизменно довольный собой, расплылся в плутовской улыбочке, но вскоре нахмурился и брезгливо передернул плечами: — Юджин и Деррен — два детеныша Эдварда? Инцест — это, конечно, фу.
— То-то же! — хмыкнул Алистер. И комиссар пожалел, что отказался от виски: ему нестерпимо захотелось запить мерзкую мысль, что между полукровными братом и сестрой могла быть плотская связь.
Брендан же расценил ответ друга по-своему:
— Юджин — все-таки твоя дочь, Алистер. Иначе тебя бы точно инфаркт хватил после того веселенького видео.
Мэр взъерошил и без того плохо уложенные, чуть вьющиеся волосы и с неохотой кивнул:
— Да, я проверял: эта бесстыжая, к сожалению, моя. Но по чистой случайности, небось. Лучше бы чужой оказалась, но это был бы слишком шикарный подарок судьбы: после всех ее выходок я бы в наказание отрекся от нее, лишил наследства, и никто мне слова поперек не смел бы сказать.
Он все распалялся и распалялся, и, несмотря на выпитое, с каждой секундой его слова звучали все отчетливее и громче:
— Нашла с кем спутаться, курица безмозглая! Такая же, как мать, все та же дурная кровь — гулящие, как кошки подзаборные.
Дональд и Брендан, не сговариваясь, поморщились. Прежде им не приходилось слышать от Алистера подобные речи: обычно мэр отличался сдержанностью и следил за словами, но сегодня алкоголь развязал ему язык, удивив даже непробиваемого Брендана. Тот покачал головой, примирительно похлопал друга по плечу и, присев рядом на диван, успокаивающе проговорил:
— Ну ладно тебе, чего на девчонку бочку катишь? Да, ошиблась разок, с кем не бывает? Когда еще глупости творить, если не в молодости? И на Дафну ты зря наговариваешь: она была тебе хорошей женой. А если и водились за ней какие грехи, какая разница, если все шито-крыто?
Алистер ответил другу свинцовым злым взглядом:
— Шито белыми нитками! Посмотрел бы я на тебя, если бы тебе изменяли. Твое раздутое эго этого бы не вынесло.
— Я предпочитаю, чтобы со мной изменяли.
Он вновь засветился фирменной самодовольной улыбочкой, и комиссар не мог не предупредить:
— Когда-нибудь тебя пристрелят, Брендан.
— Ты мне это уже лет тридцать предрекаешь, Дон, и ничего, как видишь.
— Я все надеялся, что тебя Темперанс отравит. Но чем-то ты ей в душу запал, раз до сих пор жив несмотря на измену, — взял слово Алистер, решив, видимо, бить Брендана по больному месту, но тот ни на секунду не изменился в лице.
— Как будто сам святой. Может, ты и не изменял, но баб немало перепробовал. Небось, и у тебя ходит где-нибудь какой-нибудь мини-Алистер.
— Ну если ходит, и что? — устало отмахнулся мэр. — Помнишь, как моя мама говорила? Каждый мужик кого-нибудь на стороне да настрогал. Как будто у тебя никого нет.
— У меня-то точно нет, иначе кто-нибудь да объявился. И я бы признал.
— А как же репутация? — не веря, хмыкнул комиссар, вспоминая, какой ураган пересудов пронесся по Саммервуду, когда оказалось, что Джейкоб Тейг — не сын своего отца, а его мать, Святая Елена, не такая уж и святая.
— Моя репутация — деньги и кресло генерального директора завода. Эдвард не испугался признать своего мальчишку, и я бы не испугался. Так что, да, я бы признал. А ты, — Брендан повернулся к другу, — нет. Ты бы скорее удавился.
— Это было бы политическим самоубийством.
— Ты и так потеряешь свое кресло, Алистер. У тебя больше нет венценосной жены, а без нее Совет не продлит твой срок, потому что все якобы твои особые заслуги на самом деле принадлежат Летиции. А ты царствовал, но не правил, — Брендан без обиняков высказал мэру в лицо то, что хотел бы сказать и сам Дональд, но не мог позволить себе подобного. Алистеру оставалось еще несколько месяцев до конца второго срока, а до тех пор комиссар находился в его подчинении и потому предпочитал держать язык за зубами.
Алистер в ответ на речь друга напрягся, желваки на его осунувшемся лице яростно заходили, но возразить ему было нечего, потому он выдавил лишь бесцветное:
— Летиция не оставила мне выбора.
И Брендан продолжил:
— А мне Темперанс не оставила шанса верить в то, что место женщины — на кухне да в спальне (сморозь я такое, она бы перестала меня кормить). Да и Летиция — это Летиция, надо отдать ей должное: вцепилась в это дурацкое кресло похлеще тебя и, в принципе, имела полное право. Вот только теперь Совет непреклонен: мэр без Первой Леди им ни к чему. Все хотят вторую Летицию: чтобы и мозги имела, и сопли всем в городе вытирала да по головке гладила. Все-таки она была редкостной наседкой, и карьера счастливой домохозяйки подошла бы ей больше, чем корона психованной Первой Леди. Как ни крути, сплоховал ты здесь, приятель. Так что позволю себе крамольную мысль: не стоит женщинам вмешиваться в мужские дела, тем более в политику. Иначе взваливают на себя слишком много, и их женская энергия начинает рассеиваться. Отсюда и разлад в семейной жизни, — закончил Брендан с философским настроением. И удивленный комиссар поспешил утолить свое любопытство:
— Где ты этого бреда про энергию нахватался?
Наконец-то и у Алистера появилась возможность поддеть друга, и он тут же ею воспользовался:
— С тех пор как Темперанс объявила ему бойкот, Брендан у нас в поисках гармонии. Вот и подсел на ток-шоу для домохозяек.
— Во-первых, я книги читаю. А во-вторых, уверен, Темперанс ко мне вернется.
— Зная ваши темпы, лет через десять.
— Я подожду.
— Или двадцать, если судить по тому, чем она нас кормит в последние дни.
— Что, Темперанс перестала готовить его любимый лимонный пирог? — поинтересовался комиссар.
— И все его любимые блюда заодно. А так как он любит практически все, мы теперь сидим на хлебе и воде.
— Ты сидишь на виски и бурбоне, — парировал Брендан. — Мне вот вообще запретили появляться на кухне до особого распоряжения, и ничего, не жалуюсь.
— Темперанс сурова, — заметил Дональд, хотя с трудом мог припомнить, чтобы когда-либо видел ее в плохом настроении. Не считая, конечно, похорон, а в этой семье они редкостью не были.
— Мне уже неделю приходится заказывать лапшу в коробках, — делился своими бедами Брендан. И, судя по его легкому настрою, искренне верил, что рано или поздно действительно сумеет помириться с Темперанс, хотя все в городе были уверены в прямо противоположном. — Теперь я настоящий эксперт: попробовал уже яичную, рисовую, пшеничную и даже стеклянную и накопил достаточно баллов для карты любимого клиента. Вот думаю, может, мне пора на суши переходить?
— Лучше уж суши, чем еда для травоядных, которой нас наказывают за твои косяки. Еще один вегетарианский ужин — и я превращусь в кролика.
— Можешь воспользоваться моей скидочной картой, — щедро предложил другу Брендан.
Алистер обреченно закатил глаза, и Дональд, зная его любовь к бифштексу с кровью и прочим «мужским» блюдам, а также стремление Темперанс угодить всем и каждому, когда дело касалось еды, по достоинству оценил масштабы их с Бренданом размолвки. Если кухня превратилась в «адскую», примирения ждать не приходилось.
— Да у вас тут, в усадьбе, прямо военный режим и осадное положение.
— Если бы мы были на Юге, Дон, я бы сказал, что по сравнению с Темпи даже армия Шермана — картонные солдатики, — ответил Брендан, казалось бы, с неуместной жизнерадостностью и беспечно пожал плечами: — Зато она отходчивая и незлопамятная.
— Не тогда, когда дело касается тебя, — возразил Алистер. Но Брендан его проигнорировал и заговорил о своем:
— Ну, раз зашел разговор о еде, и Темперанс не слышит, открою страшный секрет: на моей памяти, еще никому лучше, чем Летиции, морковный пирог не удавался. Я вкуснее точно не ел.
— А еще рагу из крольчатины с грибами, — добавил комиссар.
— И кукурузный хлеб. Ммм, до сих пор вкус помню. Черт! Темпи меня убьет, если узнает, что я чьи-то чужие кулинарные достижения превозношу. Вот эту измену она мне точно никогда не простит.
Алистер приподнял брови и с удивлением уставился на друга:
— Летиция что, умела готовить?
— А ты не знал?
— За десять лет я ни разу не видел ее на кухне, не то что у плиты. Я был уверен, что она, как и Дафна, даже воду вскипятить не в состоянии.
— Ну ты привел в усадьбу Темперанс, и Летиции пришлось уступить кухню, а для Эдварда она готовила, и когда была замужем за моим братом — тоже. А еще любила гладить, говорила, ее это успокаивает.
Алистер фыркнул с выражением крайнего недоверия, явно убежденный, что Брендан в очередной раз над ним издевается:
— С утюгом я Летицию представляю еще хуже, чем с поварешкой.
— К твоему сведению, по молодости она даже в прачечной поработать успела. А вообще правильно: тебе же нужна была Первая Леди, вот Первую Леди ты и получил. И вместо того, чтобы гладить рубашки и обеды готовить, Летиция тебе плешь проедала по поводу муниципального бюджета, социальных реформ, оптимизации расходов да прочей ерунды и била по рукам за растраты.
— Вот это точно было в ее духе, а никакой не кукурузный хлеб, — согласился с другом Алистер и, поднявшись с дивана, подошел к декоративному секретеру, на котором стояло несколько фотографий его жены, такой красивой и изысканной, но, как оказалось, такой несчастной. — Я столько раз просил Летицию сидеть дома и никуда не лезть, но в нее словно бес вселился. Мой отец ее чуть не придушил, когда она дела мэрии в свои руки прибрала, стоило мне кресло занять. До сих пор помню, как они схлестнулись: Летиция подняла старые бумаги и поймала его и деда на растратах в ту пору, когда они сами мэрами были. Заявила, что Саммервуд — город ее мужа, и она не позволит казну превращать в кормушку. Только имела в виду не меня, а своего покойника ненаглядного. Эдвард после смерти прямо ее путеводной звездой стал, а ведь он с ней ни на грош не считался.
— Ему просто не следовало на ней жениться. — Брендан, оставшись на диване в гордом одиночестве, облокотился на спинку и закинул ногу на ногу, демонстрируя замысловатые туфли в кофейную и синюю полоску. Подобные в таком консервативном городе, как Саммервуд, могли отважиться обуть лишь два человека: он сам и Ноэль — всех остальных за подобный промах предали бы анафеме. Но этим двоим все было нипочем. — Работали Эдвард и Летиция вместе слаженно, а жили, чем дальше, тем хуже. А ведь когда он позвал ее на завод, всего лишь подыскивал симпатичную девицу с красивым голосом и правильной речью, чтобы презентации для клиентов проводила да пресс-релизы писала. На эту роль любая другая могла бы подойти, но Эдвард ее пожалел, потому что Дэнни уже совсем опустился и с бутылкой не расставался. — Брендан перевел взгляд на Алистера, сделавшего очередной глоток виски, но тот не отреагировал. — Летиции нужно было как-то четверых детей на себе тащить, вот Эдвард ей работу и предложил. Кто же тогда знал, что они в итоге поженятся и Летиция станет Первой Леди? Никто. Но лучше бы не женились.
— Ты можешь перестать напоминать мне про Эдварда?
— Ты сам о нем вспомнил, Алистер. Да и можно подумать, я замолчу, и ты его тут же забудешь? Ха, не в твоем характере.
— Его забудешь, — проскрежетал мэр. — Как Элвис Пресли — живее всех живых. Больше десяти лет прошло, как помер, а призрак до сих пор маячит. Жаль, сыночка с собой не захватил — нужно было поменять их с Эйденом местами. После пожара Летиция всех из усадьбы выставила, никого видеть не хотела, а этого приблудыша впустила как миленькая. Так перед этим ему хватило наглости заявиться в мэрию и в лицо обвинить меня в том, что я плохо за женой присматриваю и как-то не так ее утешаю. Но он, видать, хорошо утешил, раз его Летиция за порог не выставила. Маленький нахал! А ведь до этой выходки мне до него и дела не было: что он есть, что его нет — мне ни жарко ни холодно, но тогда он здорово вывел меня из себя. Уверен, этот подхалим пускал по ней слюни: помню я, как он на нее словно на святыню глядел и ресницами хлопал. Еще и на папашу своего, как назло, до жути похож, у меня вечное дежавю было.
— Ты ревновал жену к мальчишке? — спросил Дональд угрюмо, хотя и так знал ответ.
— Ну ревновал, — нехотя признался Алистер.
— Боялся, что Летиция с отца на сына переключится? — со смешком, но излишне пытливо поинтересовался Брендан.
— С нее станется. Вечно с ним носилась, как с сокровищем каким, и смотрела взглядом голодной волчицы. Да у меня и так от этого наглеца кровь закипала.
— Ну ты и фантазер, — качая головой, протянул Брендан. — Совсем из ума выжил. Летиция, конечно, тронутая, но не до такой же степени. Хотя получилось бы забавно: мачеха и две сводные сестры. Такого пикантного набора даже у меня не было. Мальчишка меня на целый круг бы обошел, точнее, на все три: у меня-то ни мачехи, ни сводных сестер. Зато на моем счету приключение с троюродными сестрами-близняшками, так что все-таки на круг.
— Очень смешно, — огрызнулся Алистер и в очередной раз приложился к стакану.
И вновь комиссару захотелось выпить — напиться вдрызг. Потому что стоило лишь на мгновение допустить вопиющую, отдающую безумием мысль, что наглый мальчишка мог иметь на Летицию виды, а она отвечать на его мерзкие притязания отнюдь не материнской любовью — рука сама тянулась к табельному пистолету.
— М-да, Первая Леди и сопливый мальчишка. Вот это была бы бомба, — никак не успокаивался Брендан, лишь сильнее разжигая ненависть комиссара. — Требую видео! Я хочу на это посмотреть.
— Извращенец, — выплюнул, скорее обреченно, чем зло, Алистер, видимо, смирившись, что друг не заткнется, пока не пройдется по благодатной теме вдоль и поперек.
— Лучше быть извращенцем, чем рогоносцем. Черт, мне начинает нравиться этот мальчишка! Я уже не хочу от него избавляться — я хочу его усыновить.
— Ну давай, подружись еще и с ним, перебежчик.
— Брось, Алистер, не сходи с ума. Ну даже если Летиция и нравилась малышу, что такого? Дона ты чего-то терпишь. Она была хорошенькой, вечно молодой, умела себя подать — да половина городских холостяков, небось, фантазировала о ней в ду́ше. Чего ерунде значение придавать? Придумал тоже. Тебе надо успокоительного попить, Летиция бы поделилась, у нее целый склад под подушкой наверняка был. Ты такой забавный.
На последней реплике терпение Алистера все же лопнуло, и он завелся не на шутку:
— Брендан, ты думаешь, я совсем идиот и ревновал ее на пустом месте? Из всех мужиков в городе выбрал какого-то сопляка, у которого молоко на губах не обсохло? Почему-то к Дону я ее не ревновал или к тебе, хотя вы с Летицией иногда на заводе разве что на одном диване не ночевали. У меня были причины считать, что между ней и этим ублюдком не все чисто. Доказательства, если хочешь знать. Так что я не фантазер!
— Вот это уже интересно.
Алистер не ответил — изо всех сил шандарахнул стаканом о стену, так что осколки градом полетели во все стороны, лишь чудом никого не задев. И отвернулся, громко, рвано дыша.
— Эй, полегче. — Брендан, мигом оставив шутки в сторону, подошел к другу и с искренним участием потрепал по плечу, тихо приговаривая: — Выше нос. «Не все чисто» ничего не значит, забей. Летиция мертва, и мальчишке, что вероятно, тоже недолго осталось, если в городе решит задержаться — вон, приехать не успел, а уже получил по голове.
— Жаль, что сразу же не отправился к праотцам.
— Ну это ты зря. Я все же надеюсь, что ты в ближайшее время отведешь-таки Юджин к алтарю, и она станет миссис Колдер, а потом и его вдовой.
Брендан продолжал что-то говорить, но Дональд не вслушивался в слова, понимая, что сейчас единственная их цель — утихомирить Алистера. Да и, пожалуй, комиссар бы не удивился, если бы Брендан действительно начал питать к Деррену симпатии и попытался примирить априори непримиримые стороны — все-таки кое в чём с противным гадюшонком они были схожи.
— Знаешь, мне начинает нравиться твой план, — чуть успокоившись, выдохнул Алистер, прошелся туда-сюда, и стеклянная крошка громко, жалобно заскрипела под его ногами.
— Я же говорил. Надо только с Троем переговорить — нет лучшего консультанта по делам, грозящим стать криминальными, чем окружной прокурор. Ну а если этот план не удастся, есть у меня на примете еще парочка вариантов, так что не унывай раньше времени, дружище. Да и кто знает, может, Совет встанет-таки на твою сторону, и найдется способ, как тебе удержаться в кресле и без Летиции. Хотя я сомневаюсь, что теперь тебе что-то поможет: тебя любили в городе только в качестве ее верного пажа.
— Я ей по крайней мере верным был. Не то, что твой любимый Эдвард. Хотя для таких, как ты, слово «верность» — китайский иероглиф.
— Опять одна и та же песня. На зубах не вязнет?
— Брендан, так что у вас с Темперанс-то случилось? — прервал друзей Дональд, порядком уставший от споров. Но просчитался, опрометчиво спровоцировав дежурным вопросом новый виток препирательств.
— Он даже мне не рассказывает. — Тут же помрачнел пуще прежнего Алистер. — Только отшучивается. Если у него есть совесть, надеюсь, она его сожрет.
— Во-первых, — принялся загибать пальцы Брендан, — совесть должна если не сожрать, то изрядно искусать Темперанс. А во-вторых, если бы ты брал трубку, когда я нуждался в твоем участии и совете, ты бы знал. Друзья просто так среди ночи не звонят.
— Я был занят.
— Тоже мне занят, просто вы с Троем и губернатором истребляли бедных животных. Подстрелить очередного Бэмби важнее, чем поучаствовать в судьбе друга.
Алистер не стал оправдываться, напротив — взглядом вынес обвинительный приговор, и Брендан на удивление предпочел промолчать. И только потому Дональд спросил:
— Тебе не надоело? Столько лет вокруг нее круги нарезаешь, и каждый раз все летит в Тартар.
— Это же Брендеранс, — вместо друга ответил Алистер. — Звезды местного фольклора. Если он однажды перестанет за ней ухаживать, город настигнет какое-нибудь проклятье, и все мы впадем в столетнюю кому. Брендан не может этого допустить, так что до последнего вздоха будет надеяться на чудо.
— Я оптимист.
— В детстве каждый год на Литу он искал цветущий папоротник. И, конечно же, не находил. (3)
— Зато один раз я нашел клад, — просиял Брендан.
— Банку с однодолларовыми монетами — тоже мне клад.
— Когда мы месяц объедались мороженым, ты носом не крутил. Ладно, Алистер, продолжай брюзжать, раз тебе в кайф на это жизнь тратить, а мне Темперанс с тренировки забрать надо — разговаривает она со мной или нет, а традиции нарушать нельзя.
Брендан подтянул узел галстука, поправил манжеты и, прежде чем открыть дверь и наконец сгинуть, весело подмигнул напоследок:
— До встречи, бандар-логи. (4) Я пошел искать свой цветущий папоротник, тем более что фею я уже нашел.
Дональд пожалел, что не успел ничего ответить — главный городской бандар-лог уже скрылся из вида и, негромко насвистывая, аккуратно прикрыл за собой дверь. Комиссару оставалось лишь поправить кобуру и провести ладонями по рукавам пиджака в инстинктивном желании смахнуть вызывающий тошноту осадок, что остался после разговора о Летиции и Деррене и, словно едкая пыль, припорошил все вокруг.
Но Алистер не позволил углубиться в неприятные размышления, внезапно выдав негромко, но уверенно и четко:
— Брендан что-то замышляет.
— Серьезно? — съехидничал Дональд. — И как ты догадался? Он не особо-то и скрывает.
— Что-то, о чем не говорит. Поженить Юджин и щенка — та еще утопия. Да и не собирается он ни от кого избавляться. Всего лишь хочет повязать мальчишку по рукам и ногам, чтобы тот в случае чего не смел пикнуть. — Голос прозвучал на удивление трезво — казалось, от недавнего хмеля не осталось и следа.
— Думаешь, у Брендана есть что-то на пацана, о чем мы не знаем? — мысленно перебирая возможные варианты, осторожно спросил Дональд.
— Конечно.
— И как ты собираешься выяснить, что он задумал?
— Брендан же сказал: всему свое время.
— И ты будешь просто сидеть и ждать? — не поверил услышанному комиссар, только и мечтавший, чтобы нашлось нечто, что разведет неразлучных, будто сиамские близнецы, друзей по разным углам ринга. И, подначивая, предположил: — А если он замышляет что-то против тебя?
— Брендан — мой лучший друг. — Алистер посмотрел так, что Дональд тут же пожалел, что завел подобный разговор. — У нас бывают разногласия, но он никогда меня не предавал. И если я не могу доверять лучшему другу, кому я вообще могу доверять?
***
— Никому, — хмуро усмехнулся Ричард.
Он знал, о чем говорил: повернулся однажды спиной к тому, кто клятвенно обещал прикрывать тыл, и получил пулю навылет. Война, будь она неладна — там все просто и прямолинейно, даже предательство.
Но лучше уж война, с ее жестокими, но и дураку понятными законами, чем «гражданка», где вероятность словить «пулю» в разы выше, а способы куда изощреннее и жестче. Об этом он тоже знал не понаслышке.
В наушниках продолжали противно трещать голоса комиссара и мэра, но в отсутствии без меры словоохотливого МакКвина разговор неумолимо сходил на нет — Ричард, недослушав, захлопнул крышку ноутбука, стоявшего на коленях, и откинулся на спинку водительского сидения.
Собраться с мыслями оказалось непросто — ветер, громко завывая, с силой бился в боковые окна внедорожника и сбрасывал на крышу ломкие ветки; потемневшее небо искрилось бледными, но частыми вспышками молний и после короткой передышки вновь грозило обрушиться на землю студеным хлестким дождем. Ничего нового, всегда одна и та же опротивевшая донельзя картина, весомая причина не любить поганый Саммервуд — погода в этом городишке, что капризная баба с вечным ПМС — никакого сладу.
Ричард поморщился, меняя позу — кости, щедро переломанные и не всегда правильно сросшиеся, ныли, отзываясь на сырость и резкие перепады давления; правое плечо пульсировало и горело, точно кто проклял. Впрочем, знамо кто — маленькая ведьма с непроницаемым, как у куклы, и оттого пугающим взглядом темных глаз.
Ричард мысленно сплюнул, с чувством выругался, отчитав себя за постыдное нытье, и решительно повернул ключ в замке зажигания. В отличие от «трех мушкетеров» (дурацкое сравнение, но как-то само прицепилось), у него не было времени сидеть сложа руки и чесать языком — того и гляди мальчишку прибьют, а девчонка уедет. Ну уж нет! Так легко они не отделаются.
Мотор утробно зарычал, набирая обороты, шины зашуршали, подминая под себя опавшую листву, и аккуратные, но безликие домики замелькали по обе стороны пустой дороги, чтобы слиться друг с другом, окончательно потеряв даже намек на индивидуальность, а после и вовсе исчезнуть, затерявшись среди тусклой зелени пригорода.
Саммервуд, зачумленный, богом забытый и похороненный меж покатых холмов, быстро остался позади, но растрескавшаяся дорога долго еще вилась на северо-восток средь густых хвойных лесов, чтобы внезапно дать резкий крен вправо и вдруг оборваться у края высокого обрыва.
Неспокойный океан, обезличенный сумерками, встретил Ричарда недовольным рокотом и до тошноты сильным запахом йода; а маленькое шале, одиноко притулившееся в расщелине — скрипящими половицами, неуютным полумраком и пыльной взвесью. Но даже неделю спустя в застоялом сыром воздухе отчетливо ощущался нежный, на удивление стойкий аромат женских духов. Сирень и лаванда — обманчиво безвинное, усыпляющее бдительность сочетание, от которого чесаться охота.
Ричард поморщился, запер дверь на тяжелый амбарный замок и, не раздеваясь, прошел вглубь единственной комнаты, что казалась удушливо тесной из-за низко нависших потолочных балок. В жидкой полутьме взгляд невольно зацепился за возмутительно яркое пятно, которое не должен был различить, но память оказалась зорче: ало-красный плащ, свисающий с небрежно заправленной кровати. Нестерпимо захотелось убрать с глаз долой, но война научила не трогать вещи, как будто случайно оставленные ненадежными союзниками — целее будешь.
Сухо щелкнул выключатель настольной лампы, комнату озарил, жалобно мерцая, белёсый тусклый свет, и Ричард явственно различил, как старый генератор ругнулся за стеной и раздосадовано запыхтел, перебивая завывания ветра. Стоило бы заменить, да без толку — надолго Ричард здесь теперь не задержится, пора истории выйти на финишную прямую, и так столько лет потерял зазря...
В кармане завибрировал сотовый. Ричард сгрузил ноутбук на поцарапанный стол и, открыв смс, непроизвольно передернул плечами. Однако спешить с выводами не стал — не та ситуация, чтобы пороть горячку.
Минуту спустя принтер выплюнул из запыленного нутра черно-белую фотографию, раскаленная бумага неприятно обожгла пальцы и тут же остыла. Ричард сощурился, рассматривая увеличенное изображение: мальчишка с забинтованной головой да девчонка в нелепом венке — захочешь специально придумать да не придумаешь.
— Маленькие засранцы! — Ричард клацнул зубами так, что едва не свернул челюсть. Затем подошел к дальней стене, резким движением отдернул горчичную штору, и десятки фотографий, газетных вырезок да размашисто исписанных стикеров замельтешили перед глазами, ненадолго слившись в единое мутное пятно.
Пять лет, три широкие пробковые доски и нескончаемое количество вопросов, большинство из которых так и оставалось без ответов.
Ричард, не глядя, сгреб с книжной полки несколько канцелярских кнопок, пришпилил больничную фотографию справа от основной схемы и, выдохнув, отошел на середину комнаты. На таком расстоянии различимы оставались лишь наиболее крупные фотографии, жирные черные цифры, обозначающие время, да толстые красные нити, призванные связать воедино фрагменты проклятой мозаики. Вот только фрагментов не хватало — то там, то здесь, раздражая, виднелись «белые пятна», которые нечем было заполнить. До поры до времени — теперь, когда сбежавшие из города паршивцы вернулись на похороны Летиции, все встанет наконец на свои места.
Ричард сделал три решительных шага вперед; картинка стала четче, взгляд — внимательнее, но все же нет-нет да сдвигался к центру, чтобы безотчетно раз за разом останавливаться на единственной цветной фотографии — темноволосая девчушка с такими же синими, как у него, глазами смешно морщила покрытый веснушками нос и безуспешно пыталась увернуться от камеры.
Яркая, расцвеченная солнечным светом, эта фотография разительно отличалась от безликого официального снимка, сморщенного и размытого, что пять лет назад встретил его на доске объявлений напротив мрачного, залитого дождем вокзала.
Ричард с шумом выдохнул, резко запрокинул голову и ненадолго замер, пытаясь успокоиться. Не для того он тащился сюда сквозь сгущающуюся непогоду, чтобы теперь изводиться тяжелыми воспоминаниями — надо проверить внезапно кольнувшую, смутную еще догадку и возвращаться в город, пока там кто-нибудь еще, получив по голове, не спутал все его планы.
Ричард вновь подошел к столу, открыл ноутбук и запустил с начала запись подслушанного ранее разговора — на минимальной громкости, так что неразличимые слова звучали ненавязчивым фоном, позволяя сосредоточиться и не спеша перебрать известные, а главное — недостающие кусочки пазла.
Что-то в сегодняшнем разговоре насторожило и теперь зудело, и билось в висках, что-то... скорее ощущение, чем конкретные слова...
Ричард встал перед левой, особенно густо покрытой фотографиями и стикерами доской и тщательно перебрал взглядом каждую. Еще и еще раз. Вся собранная информация о ночи, когда пропала Эслинн — сплошные «белые пятна». И все же было кое-что... Должно быть!
Чувствуя, как тревога заколола в кончиках пальцев, Ричард вновь прошелся цепким взглядом по изученной, казалось, от и до доске. Затем осторожно отодвинул в сторону копию медицинского отчета об избиении Деррена и, открепив, поднес к глазам распечатанный кадр с записи видеонаблюдения. Нечеткий, размытый снимок, исправно отмечающий время, когда ранним осенним утром изувеченного, в бессознательном состоянии мальчишку оставили на скамейке у дверей приемного отделения.
Запись разговора оборвалась. Пальцы быстро заскользили по тачпаду, отыскивая непростительно давно позабытый видеофайл.
Громкий щелчок — задрожала, задвоилась черно-белая, густо перечеркнутая помехами картинка, еще более размытая, чем казалось прежде. Не беда — все, что невозможно рассмотреть, старательно дорисовало воображение: окровавленное, перепачканное мокрой землей лицо мальчишки, прикрытое лётной курткой, словно уже отдал богу душу; безликий мужской силуэт, что быстро метнулся от широкой деревянной скамьи, куда аккуратно положил кем-то измордованного щенка, к запертым дверям и несколько раз с силой вдавил кнопку заедающего звонка...
Еще один щелчок — пауза. Назад — кадр, второй, третий. «Белое пятно» — мужское лицо, лишь на секунду захваченное камерой, нечеткое, вполоборота, опознать, казалось бы, невозможно.
Ричард упрямо увеличил масштаб изображения, сощурился — и два кусочка пазла со звоном битого стекла сложились воедино.
К черту заумные программы распознавания лиц — он просто знал. Теперь-то он знал.
Полумертвого мальчишку, у которого и пульс-то не прощупывался по пути в реанимацию, привез в больницу — а значит и спас от, казалось бы, неминуемой смерти — тот же, кто пять лет спустя с шутками да прибаутками предрекал «незамысловатый несчастный случай».
Чертов Брендан МакКвин! Спросить бы с него сполна за чудесное, но не заслуженное спасение паршивого щенка.
Ричард с силой ударил кулаком по столу, не замечая, как резкая боль прострелила плечо.
Умереть следовало проклятому мальчишке! И Ричард многое бы отдал за такой исход. А Эслинн, его дочь, должна была остаться в живых.
____
(1) Отсылка к песне «It's Raining Men» группы «The Weather Girls», записанная в 1982 году. В 2004 году, в исполнении Джери Холлиуэлл, песня вошла в саундтрек к фильму «Дневник Бриджит Джонс».
(2) Стихотворение Шарля Бодлера «Мученица», сборник «Цветы зла».
(3) Лита — День летнего солнцестояния. Согласно древним преданиям, тот, кто на Литу найдет цветущий папоротник, обретет способность чувствовать местонахождение кладов, спрятанных под землей, понимать язык животных, видеть эльфов и фей.
(4) Бандар-логи (или Бандерлоги) — обезьяны, считающие себя великим народом, персонажи «Книги джунглей» Редьярда Киплинга. В переносном значении — шумная, бестолковая компания.