Амазонка бросает вызов

11-е августа

- Я бы музыку послушал, - сказал Вернон, задумавшись над тарелкой, - это единственное к чему я никак не привыкну, что тут нельзя послушать музыку.
- А я быстро отвык, и даже не тянет, - пожал плечами Диэйт. – В тишине мысли спокойнее становятся, не замечаете? И оптимистичнее.
- А что ты любил слушать в Америке? – спросила я у Вернона, и мы все принялись обсуждать наши музыкальные вкусы, которые почти ни у кого не совпали. Кто-то любил рок, кто-то рэп, кто-то попсу, кому-то было без разницы, что слушать. Я пришла к выводу, что для молодёжи здесь отсутствие интернета, фильмов и музыки даёт ещё один несомненный плюс: не из-за чего ссориться. Я вспоминаю свою школу, там постоянно идёт какая-то ругань, что кому-то нравится что-то более достойное, а другие вообще дураки – ерунду слушают, смотрят, носят, читают... Сидя в Тигрином логе понимаешь, насколько глупо спорить из-за вкусов, а ведь и я сама раньше участвовала в подобных стычках! Я поделилась вслух с ребятами своим наблюдением.
- Да, доказывать кому-то, что твои вкусы лучше и изысканнее – плохое и бесполезное занятие, - кивнул Ямада.
- Пацан, - положил ему на плечо руку Вернон, - тебя послушать, так вообще ни во что вмешиваться не надо, на кой чёрт тогда мы будем воины, если такие пассивные должны быть?
- Янки прав, - кивнул Джунхуэй, - если есть критерии морали и добра, то они приложимы ко всем сторонам жизни, в том числе искусству, а это значит, что чьи-то вкусы более правильные и здоровые, чем у других.
- Но что делать, если кому-то очень нравится... ну, я не знаю... примитивные песенки без смысла, из серии «ля-ля-ля», бить его и воспитывать? Он никому не мешает, а нравиться что-то другое насилу никому не начнёт.
Диэйт нас озадачил. Мы все задумались, замолчав. Челюсти заработали, сомкнутые рты усердно перемалывали пищу, как и наши мозги перемалывали подкинутую тему для размышления.
- Допустим, - первым заговорил Самуэль, - если кто-то тащится от триллеров и фильмов с тяжёлыми, кровавыми сценами – это же ненормально? Явно же человек немного «того».
- Да, но если это little skinny girl, то и бог с ней, - махнул ладонью Вернон, - а если это hefty and big man, то who knows чего от него ждать? Такого потенциального психа лучше вразумить или контролировать.
- Но он же может быть и не агрессивным вовсе, - заметил Ямада.
- То есть, отсутствие агрессии делает нормой увлечение садизмом и извращениями?
- Отвлечёмся от этого примера, - остановил их Диэйт, - всё-таки, если увлечение не извращенное, а просто глупое и пустое, вроде как играть в кукол барби и одеваться во всё розовое, слушая все альбомы AKB48...
- Что сразу AKB48? – со скептицизмом посмотрел на него Ямада. – У вас Orange caramel есть.
- Это не у нас, это у них, - указал Диэйт на меня.
- Я такое не слушаю, - подняла я руки, как бы сдаваясь.
- Crazy asians, сами себя путают, - захохотал Вернон, переглянувшись с Самуэлем, тоже улыбнувшимся.
- Побазарь мне тут, человек, чья родина рассадник гомосятины, - воззрился на него с иронией Джунхуэй.
- Наши западные гомосеки, кстати, пишут лучшую музыку в мире, - парировал Вернон.
- То-то тебя к ней так и тянет...
- За такой намёк можно и отхватить...
- Во времена самураев, - вклинился Ямада, - почти у каждого воина был юный любовник, и это не порицалось.
Тишина щёлкнула, как будто кто-то включил её, нажав на кнопку. Парни повернули головы к Ямаде. Джунхуэй поднял палец и указал им прочь, к центральному проходу столовой:
- Из-за столика вышел.
- Да я же об историческом факте...
- Вышел!
- Да дайте мне договорить! – повысил голос Диэйт и, боясь, что мастера сейчас своё внимание обратят на нас, вжал голову в плечи, заговорив шепотом: - Если увлечение невинное, но глупое – рюшечки, бантики, культивирование в себе детского образа...
- Ну, если это little skinny girl, - повторил Вернон, сдерживая смех, - то и бог с ней, а если это...
- Да мы поняли уже, - остановил его Самуэль, - девчонкам можно всё, парням – ничего.
- Мне нравится его логика, - шутя, но с серьёзным видом заверила я, - пусть продолжает.
- Да он просто перед тобой рисуется, - подмигнул мне Диэйт.
- Нет, я правда так думаю! – опроверг слова товарища Вернон. – Женщинам можно больше, потому что они слабые, и вреда причинить мужчинам не могут... - Самуэль стал подавать ему знаки, чтобы он заткнулся и посмотрел на меня, хотя я молчала и ничего не делала, но, судя по всему, миф о слабых женщинах я своей персоной разрушала. К тому же, Самуэль был менее опытным в борьбе, чем я, и меня с ним в пару ставили крайне редко, потому что я его всегда побеждала. Мой американский друг наконец-то заметил сигналы и посмотрел на меня. – Well, не все девушки слабые, окей. Но по большей части-то они с мужчинами не совладают! Поэтому спрос в первую очередь с мужчин, к ним все требования, а за девчонками уж мы приглядим.
- А вот теперь не знаю, как относиться к такой точке зрения, - вздохнула я, - вроде бы всё разрешил женщинам, а при этом контролёрами поставил мужиков, как каких-то идеальных и доминирующих.
- Да нет же, мы не идеальные, наоборот, - пытался объяснить Вернон дальше, - мы должны себя воспитывать в десять, в сто раз строже, чем женщины! Потому что у нас от природы сила большая, чем у вас, а силу дуракам давать вообще нельзя.
- А что, если искусство – это побочный продукт жизнедеятельности? – задумался Джунхуэй. – Что, если оно в любом своём виде никчемно и не нужно? Оно приводит к разногласиям и расхождениям, но разве способно облагораживать по-настоящему? Или, опять же, объединять?
- В кружки по интересам, - улыбнулся Самуэль.
- А как же боевое искусство? – спросила я у Джунхуэя.
- О нём я как-то не подумал, речь же шла о музыке и всём таком.
- Вот Моцарт и Сальери! – осенило Вернона. – Действительно же, творчество породило зависть, и в результате было совершено убийство. Казалось бы, писать красивую музыку – что может быть прекраснее?
- Стать при этом гомосеком? – хмыкнул Джунхуэй. Ребята захихикали в кулаки, чтобы не оглушить столовую смехом. Вернон закатил глаза и вернулся к обеду. – Ну ладно тебе, продолжай, я пошутил. Не обижайся, янки.
- Да ну тебя, made in China.
- Знаете, я, пожалуй, соглашусь, - вмешалась я, - проблема не в искусстве, проблема в мужиках, впрочем, ничего нового, это я знала и до Лога. Вы на ровном месте найдёте из-за чего сцепиться...
- Ой, а девчонки нет? – прищурился Ямада.
- Вот, ещё и стрелки метаете, вместо того, чтоб отвечать за себя, - осадила я его. Он поджал губы и опустил глаза. – Мужчины агрессивны по своей природе и, да, вас надо воспитывать, очень хорошо воспитывать. И ремнём тоже.
- Тогда уж щелбанами, - улыбнулся Джунхуэй. У него никогда не бывало перепадов настроения, и я не видела, чтобы он заводился, хотя могло казаться из текста, что он горячится, но нет, поиронизировал и дальше спокойный, как удав. – Если агрессия врожденная, то её надо истреблять физиологически, ответственный за агрессивное поведение отдел мозга находится где-то в лобной доле, насколько я знаю, значит, надо бить прямо в лоб, глядишь, станем тихими, смиренными и пугливыми.
- Достаточно просто дружелюбными.
- Дружелюбие, так уж исторически повелось, распространялось у людей только на близких, тех, с кем они выросли вместе, кого знают давно, кто живёт с ними рядом. На человека из другого племени, другого рода, на пришлого всегда пробуждалась агрессия, даже тогда, когда люди ещё разговаривать не умели. Чужак – это враг, он другой, неизвестный. И большинство людей до сих пор, инстинктивно, испытывает неприязнь к тому, что появилось или родилось не на родной земле, отвращение к кухне других народов, отрицание чужих обычаев, осуждение чьих-то манер и нарядов, или даже ненависть, рождённую цветом кожи, разрезом глаз. «Не такой, как я» - главный аргумент для воинственных действий. Хотя бы потому, что иначе это ты не такой, как они, а быть ущербным никому не хочется, а как угадать, кто правильнее? Никак. Вот и проще избавиться от другого вида, чем прийти с ним к взаимопониманию.
Знания Джунхуэя и его рассудительность мне нравились. С ним всегда было о чём поговорить, с другой стороны, иногда я чувствовала себя недотёпой рядом.
- А почему же нельзя понять, что нет хуже и лучше? - вознегодовала я. - Просто все разные – и это нормально.
- Попробуй, объясни это людям, - засмеялся Вернон тихо. – Иерархия – тоже природная закономерность, она даже у зверей, птиц и насекомых есть. Поэтому люди делятся не только горизонтально по видам, но и вертикально по возможностям. А кому хочется сидеть внизу лестницы? А вдруг можно подняться на ступеньку, если твой род древнее? А вдруг ещё на одну, если твоя религия – правильная? А ещё на две, если твоя нация – самая избранная? А если ещё обосрать вкусы других и доказать, что ты понимаешь в чём-то больше, чем окружающие, то всё, считай ты на пьедестале.
- Выходит, стараться уравнять всех и сломить иерархию – это идти против природы? – стало грустно мне.
- Золотые этим и не занимаются, - сказал Диэйт, - мы боремся с насилием и действиями, ведущими к бедам, несчастьям и проблемам практическим, а не теоретическим, мы предотвращаем или наказываем за преступления, но менять и ломать идеи – не наше дело. Здесь, у нас, тоже есть мастера и учителя, наставники, которым мы подчиняемся. Не потому, что это где-то прописано, а потому что сами понимаем, что так надо, потому что доверяем им и осознаём в себе отсутствие того уровня знаний, какое есть у них.
- А на наши шутки не обращай внимания, - похлопал меня по плечу Джунхуэй, - Вернона я люблю, хоть он, горемычный, и америкос. – В него прилетела маленькая рисинка, но кинувший её Вернон и сам уже был весел.
- Узкоглазая морда, а я ещё подумаю, когда мы выйдем отсюда, прикрывать твою... спину или нет.
- Ты хотел сказать «задницу»?
- Нет, я забыл, как «спина» по-корейски.
- Да ладно, ты хотел сказать про мою задницу?
- Да ты достал за обед со своей гомосятиной, ей-богу. Может, ты сам?..
- Даже не надейся.
- Иди нафиг.
Я засмеялась в ладонь, теперь явно видя, что они вовсе не обижаются, и таково их регулярное общение. И это было удивительно, ведь по всему миру до сих пор часто люди разных национальностей и рас не могли найти общего языка, а здесь, за одним столиком, они дружили, уважали друг друга, и даже спокойно шутили над собой, что не перерастало в затаённую злобу. В Сеуле я много раз сталкивалась с нелюбовью к японцам, которым никак не могли забыть времена оккупации восьмидесятилетней давности, с запретом родителей встречаться с европейцами, потому что те – европейцы, и это было единственным, причем неисправимым, недостатком. Разве грех родиться с определённой внешностью? Некоторые стереотипы потрясали своей несуразностью.

Посуду после обеда мы убирали и мыли полным женским составом – вчетвером. Я рассказала Джоанне о беседе про искусство, подумав, что подростку, которому предстоит возвращаться в обычную сеульскую школу, полезно будет поразмыслить над подобным.
- Хочу теперь сходить к мастеру Ли, покумекать с ним на эту тему, - подытожила я.
- Можно я с тобой схожу? – заинтересовалась девчонка.
- Конечно.
- Сегодня снова наш банный день, какое счастье, - пропела под нос Элия, убирая чистые тарелки в сторону, – так хочется поотмокать в горячей водичке.
- Я к вам попозже подойду вечером, - предупредила Заринэ. Шер вертелся возле неё на стуле, постоянно пытаясь стащить со стола то орех, то ложку, то палочку. Старшего сына увёл с собой отец, он им в основном и занимался с тех пор, как вернулся, а Шер ещё был маловат.
- О, все девчонки в сборе! – Услышав знакомый голос, я обернулась и увидела Мингю, вошедшего в столовую. Удержав на языке «какого чёрта ты тут делаешь?» я самостоятельно вспомнила, что сегодня пятница – выходной привратника. Только после этого мои глаза прозрели и стали разглядывать его, переодевшегося в обычный тобок, в каких тут ходили почти все, в том числе я. А он был хорош... Нет, то есть, я и до этого видела, что он красивый парень, иначе зачем бы стала с ним целоваться, но вот так, не упряхтанный в наряд сторожа, с чуть распахнутой ниже шеи и ключиц рубашкой, открывающей середину смуглой груди, он был вот прямо-таки очень хорош, я заметила прелести его фигуры, может, не все, но те, что определялись по силуэту точно. Улыбка белоснежностью перекликалась с тобоком, выделяясь на загорелой коже. Ему бы в рекламе жвачки сниматься. Впрочем, не уверена, что зрительницы захотят купить её, а не губы жующего жвачку парня.
Мингю приблизился к нам и сел на скамью, широко расставив ноги, как те негодяи в общественном транспорте, которым якобы мешает огромный член. Или яйца жмёт. Не знаю, Мингю тут никому не мешал, почему я подумала о детородных органах? Переборов смущение от того, что нас с ним теперь связывало, я всё-таки внутри испытывала некую гордость от того, что мы с ним целовались, и даже как-то немного хотелось бы, чтобы об этом узнали... Так, я что, хочу, чтобы мне завидовали? Нет, это плохо, плохо! Тем более, у Заринэ Лео, у Джоанны тоже любовь есть, кому тут завидовать, Элии? Но и она намекнула, что не совсем одинока.
- Покушать найдётся, барышни? – попросил он.
- Я не видела тебя в прошлую пятницу, - задумалась я.
- Так в выходной у меня вольный график. С утра отсыпаюсь, поэтому не успеваю на завтрак, прихожу сюда, когда все уже заняты своими делами, с обедом и ужином так же, прихожу, когда проголодался. Вот как сейчас.
- Ты, гляжу, вип-персона.
- Вот, держи, - пока я с ним болтала, наложила суп Элия, и поставила порцию с ложкой перед ним на стол. – Немного остыло, подогреть?
- Не надо, в желудке нагреется, я горячий, - посмотрел он на меня и повёл бровью. У меня по позвоночнику даже табун мурашек пробежался.
- Адептам всё равно нельзя горячее есть, - заметила Джоанна, - это разгоняет кровь, и они становятся менее адекватными, не держат себя в руках.
- А я уже не адепт, а полноправный выпускник, малышка.
Я ополоснула последнюю тарелку и, чувствуя, как градус внутри меня накаляется, а самообладание куда-то девается, вытерла руки и потянула Джоанну за рукав:
- Пошли к мастеру Ли.
- Чонён! – окликнул меня Мингю. Мне захотелось провалиться на месте. Вот теперь, минуту спустя, мне уже не хотелось, чтобы об отношениях между нами кто-то знал. – А потом ты что будешь делать?
- У меня дополнительные. С Чимином, - быстро бросила я и удалилась.

Постучавшись, мы дождались приглашения, и вошли в домик наставников. Мастер Ли, прихрамывая, спустился к нам и пригласил в маленькую комнатку за лестницей, после «музейной», которую нам показывал. Похожая на чайную, со сдвинутой задней стенкой, открывающей вид на крошечный прудик, два на два метра, обложенный гладкими камнями, комната блестела от чистоты и порядка. Низкий лакированный столик, за которым можно было расположиться только сев на пол, украшала шахматная доска с недоигранной партией.
- Присаживайтесь, - указал нам мастер Ли на циновки и опустился сам.
- Спасибо. Мы вас не отвлекаем от дел? – побеспокоилась я.
- Мои дела – это ученики, - улыбнулся мужчина, - если они ко мне пришли, то становятся самым важным делом.
Прежде чем открыть рот, я почему-то подумала, что именно о его личной жизни ничего не слышала. У мастера Хана осталась семья, у настоятеля была дочь и осталась внучка, у мастера Лео – семья, с Бродягой и Эном ещё видно будет, а вот мастеру Ли уже лет пятьдесят или больше (просто он молодо выглядит), есть кто-то у него? Но я пришла, чтобы спросить не об этом.
- Мы сегодня с ребятами заговорили об искусстве. Ну, знаете, кому-то одно нравится, кому-то другое. Захотелось понять, существуют ли объективные характеристики хорошего или плохого, а то мы договорились до того, что искусство, возможно, вообще не нужно, и оно только мешает жить.
Мастер Ли внимательно выслушал, посмотрев на меня добрыми, мудрыми глазами. Мне очень нравился взгляд этого человека, редко встречались настолько открытые, спокойные и добросердечные взгляды, в которых ощущалась теплота, в которых не было пренебрежения ни к одной высказанной мысли. На смену мастеру Хану пришло новое поколение мастеров, но если что-то случится с этим наставником? Кем его заменят? Я сомневалась, что в Тигрином логе имеется сопоставимая по знаниям и уму личность, поэтому даже думать не хотелось, что мастер Ли – не вечен.
- Есть такая фраза: «Искусство само по себе бессмысленно, но только оно придаёт смысл жизни», - начал мужчина. – В общем-то, это всего лишь одна из точек зрения, потому что не только внутри него есть различия и расхождения в приверженности людей, но и по отношению к нему в целом. Кто-то говорит, что искусство бесполезно, но не бессмысленно, а кто-то наоборот. Оскар Уайльд, весьма уважаемый писатель, считал, что искусство создано, чтобы влиять только на настроение, и в какой-то степени был прав. Он считал, что пытаться получить большее от искусства, ждать от него большего – глупо, и нужно только получать сиюминутное удовольствие от картин, книг, песен, а не искать в них глубокий смысл. – И почему я вспомнила, что Уайльд, вроде как, был гомосексуалистом? Ох уж эти споры за интернациональным столиком! – Я согласен с тем, что искусство влияет на людей, и чем они тоньше, чем впечатлительнее, тем большее влияние на них оказывается, но это не значит, что на невосприимчивых людей оно не влияет никак. Музыка, фильмы, изображения любого рода окружают современных людей, и иногда можно даже не замечать, как какие-то строчки, звучащие по радио, западают в душу и формируют мнение по тому или иному поводу. – Выдержав паузу, мастер Ли поведал историю: - В Тигрином логе был ученик, к несчастью, он погиб два года назад в перестрелке, он искал самостоятельно компанию, общество, организацию, которая помогла бы ему бороться с несправедливостью мира. Знаете, откуда в нём появилось это стремление? Он услышал песню Майкла Джексона «Им плевать на нас», а английского языка он не знал на тот момент вообще. Ему понравился ритм, он буквально влюбился в эту песню, и решил поинтересоваться её переводом. И до того впечатлился текстом песни, что, несмотря на очень юный возраст, переосмыслил всю жизнь, всё происходящее вокруг. Он задумался над этим. Итог его поисков – он набрёл на наших ребят, на золотых, и присоединился к нам. Отучившись несколько лет в обители, он успешно выпустился, не исчерпав в себе стремления к равенству людей, к борьбе за то, чтобы никого не ущемляли и не лишали таких же прав, какие положены кому-то другому. Вот так иногда искусство влияет на людей. – Мы с Джоанной не решались вставлять никаких замечаний, знали, что сказано ещё не всё. – Можно ли после говорить, что оно влияет только на настроение? Мальчику было лет десять, когда произошёл духовный переворот, он не мог сознательно копаться в искусстве, ища его глубину и смысл, ему всего лишь полюбилась песня. Я вот сам, например, в детстве слушал в основном Стиви Уандера, - засмеялся учитель, - а у него всё про любовь, да про девчонок, как я мог вырасти злым и вредным? – Я улыбнулась его автобиографическому отступлению. Он ещё немного молча что-то повспоминал, а потом подсобрался, и продолжил серьёзнее: - Но есть и другие примеры, когда кто-то, как убийца Джона Леннона, прочёл книгу – в данном случае «Над пропастью во ржи» - и сказал, что там ему увиделось указание совершить преступление. Что это? Недостаток книги? С чего бы, ведь прочли её миллионы, а убийцей с подобным объяснением стал лишь он. Анализируя такие ситуации и случаи, легко впасть в заблуждение, что искусство делится на созерцательное и деструктивное, хорошее и плохое, но не стоит обманываться. В одном и том же произведении разные люди найдут разное, а о чём это говорит? Что оттенок добра или зла не в искусстве, а в человеке, и в зависимости от того, какое в нём начало побеждает, плохое или хорошее, он находит свои смыслы в чём бы то ни было. Кого-то картина с изображением жестокости отвратит от насилия и научит, как не надо делать, а кого-то потянет последовать примеру. К сожалению, намного меньше тех, кто делает правильные нравственные выводы, большая часть думает: «Я тоже хочу попробовать».
- Так что же, - убедившись, что мастер Ли закончил, сказала я, - искусство, грубо говоря, безлико, никак не окрашено, безоценочно? Оно, как алтарь в нашем храме, служит зеркалом?
- По тому, как человек реагирует на него, безусловно, его можно лучше понять. Мелодии, кинофильмы, танцы вытаскивают из души людей что-то личное, запрятанное, что они в другой момент не могли бы или не хотели раскрывать, но наблюдая за их взаимодействием с искусством, мы наблюдаем за их духовностью.
- И если она пустовата или глуповата? Следует попытаться объяснить их неправоту? – полюбопытствовала Джоанна.
- Драгоценные мои чада, вы знаете, что желая изменить мир, нужно начать с себя? – Мы кивнули. Я испугалась, подумав, что он обяжет нас подстраиваться под всех и каждого. – Если нам продемонстрировано вольно или невольно содержание души человека, и оно нам не нравится, никто не держит нас с ним рядом и не привязывает к нему насилу. Ваше право выбирать своё окружение. Зачем кого-то вразумлять, что ему нравится что-то, что не нравится вам? Найдите тех, кто разделяет ваши интересы. Умные люди говорят: «Даже самая нелепая и пустая мысль, озвученная публично, найдёт своих почитателей». И это действительно так, от этого никуда не деться. Вы в течение жизни увидите множество людей, которые будут в восторге от посредственного, низменного, грубого, бессмысленного и даже неприятного. И их, скорее всего, будет больше, чем вас, впрочем, и вы не застрахованы от того, чтобы увлечься чем-то не всегда хорошим и правильным. – И хотя взгляд мастера Ли скользнул по нам обеим, я аж в спине вытянулась, уловив намёк на Чжунэ, словно мои мысли и чувства знали и читали, как по открытой книге. – Порочные и разрушительные объекты обладают своим шармом, они рождают соблазны.
Не знаю, о чём задумалась Джоанна, но я догадывалась, потому что и сама на минуту уплыла куда-то не в ту степь. Вот мы говорим об искусстве и – оп! – я вспоминаю своего бывшего парня. Чёрт возьми, у меня есть бывший! Ничего себе, внезапное открытие. Мастер Ли вывел нас из дум:
- Если всё-таки говорить хоть о каких-то ориентирах, то к нашему золотому учению относится поиск гармонии, отсутствие крайностей. Первая крайность – это массовая культура. В большинстве современных, капиталистических стран, она определяется коммерческой сообразностью. То, что хорошо продаётся, то и создаётся. А что требуется людям? То, что удовлетворяет их инстинкты: еда, секс, отдых. Если вы присмотритесь к медийным – недавно узнал это продвинутое словечко, - похвастался с улыбкой наставник, - медийным продуктам, то заметите, что они каким-либо образом отражают что-то из этого, пусть ненавязчиво и незаметно, но в содержании оно будет. Но такое коммерческое искусство ничего не даёт и не питает ни разум, ни душу. Есть другой вид массовой культуры, но он существовал в основном в государствах с тоталитарным режимом, он был направлен не на получение коммерческой выгоды, а на получение послушной толпы, верящей в то, к чему её агитировали, в идеального лидера, в правильную идеологию, в необходимость бескорыстного труда, да много чего ещё. В общем-то, признаки обеих массовых культур – это простота, доступность, примитивизм и однотипность. Часто они тесно сплетены с пропагандой. – Мы увлеченно следили за ходом мыслей наставника. И хотя понимать его для меня было трудновато, я очень старалась. Зря, всё-таки, так плохо училась в школе, лучше бы понимала суть каких-то слов. – С одной крайностью разобрались. Теперь другая крайность – недостижимая культура для избранных, полная индивидуальности и уникальности. Она может быть недоступна по разным причинам: слишком дорого стоит, слишком сложна для понимания или ещё что-то. И обо всём этом провозглашается: оригинальное, единственное в своём роде, только для знатоков и элиты! К чему это приводит? Люди разобщаются, дробятся на мелкие стайки, каждая с собственным мировоззрением и удивительно высоким самомнением. Доходит до разобщённости поштучной, где каждый первый считает себя шедевром, представителем некоего искусства, подобных которому нет. Вот эти две крайности – единоличие и стадность, чрезмерная сложность и перегиб простоты, перемудрить и недомудрить. Ни та, ни другая крайность, как правило, в веках не остаётся и в истинное искусство не превращается, а искусство вечно. И истина – всегда побеждает, - настолько убежденно произнёс мастер Ли, что я ему безоговорочно поверила. Да! Время всё расставляет по местам.
- Обидно только, - вздохнула Джоанна, - что истина может победить когда-нибудь в далёком будущем, когда нас уже не будет. Вот папа боролся за правду всю свою жизнь... - оборвала она фразу, нахмурившись и напрягаясь, чтобы не пролить ни слезинки.
- Если то, за что он боролся, победит, и это увидишь ты, или твои дети, Джоанна, то вся жизнь Тэя будет не напрасной, каждый его день будет шагом в пути, приведшем людей к добру, счастью и благополучию.
- Да, вы правы, - закивала девчонка, на всякий случай потерев глаза. – Вы очень правы.
«А у вас есть дети?» - снова захотелось спросить мне, но я опять не стала. В личную жизнь монастырских обитателей не лезут, и вопросы о личном вообще задавать некрасиво, поэтому я стала подниматься и кланяться:
- Спасибо, что ответили на мои вопросы, мастер Ли.

Мы вышли из прохладного домика на улицу, где всё ещё припекало. Утомившиеся за последнюю неделю ребята сидеть в беседке сегодня не собирались, решив вздремнуть. Поэтому, расставшись с Джоанной, я пошла прямиком к спортивному залу, на дополнительные занятия с Чимином. Где-то над головой вспорхнули маленькие крылья, и в сосновых ветках началась птичья перекличка. Я остановилась, заслушавшись нежным и приятным щебетанием. Сверху спускался Нгуен и, заметив моё вдохновлённое лицо, поднятое к верху, остановился рядом.
- Хорошо поют, да?
- Ага! Здорово! Я такого в городе никогда не слышала. Что это за птички, интересно?
Нгуен замолк, прислушиваясь. Потом поднял палец, будто на звук можно было указать.
- Вот, слышишь... свист чередуется с эдаким... как бы его назвать? Будто на кнопку тыкают в компьютерной игре.
- Или кроссовки по паркету скрипят...
- Это клёст. А второй, что с ним сливается, но менее звонко – чекан.
- Ты ещё и в птицах разбираешься?
- Что ещё делать, сидя в монастыре? – просиял он, пошутив: – Тут и орнитология становится увлекательной.
Он пошёл дальше, и я, опомнившись, тоже продолжила подниматься. Дойдя до спортивного зала, я отодвинула дверцу, да так и вкопалась на пороге, не успев его перешагнуть. Рядом с Чимином стоял Мингю, и мой тренер произнёс:
- Заходи, тут появился желающий с тобой тоже позаниматься.
- Да ну нафиг, - ляпнула я и, сделав шаг назад, задвинула дверь обратно.