Миша стоял перед зеркалом с перекошенным досадой лицом. Его толстое потное тело противилось белоснежной парадной рубашке, которую полчаса утюжила усердная мать. Задыхаясь под стягивающим воротничком, подросток расстегнул пуговицы и стянул с себя ненавистную одежду, оставшись в одних трусах, разглядывая рыхлое, бледное пузо. Настроение его поползло вниз, но отметки нуля так и не достигло. Сегодня один из лучших дней его жизни — выпускной вечер. Убойная пьянка в загородном кафе. Встреча рассвета помятых лиц и красных от бессонной, беспокойной ночи глаз. Но дело даже не в этом. Сегодня он уделает выпендрёжных одноклассников. Пока они будут трястись в автобусе, он поедет на новенькой подаренной отцом машине. И он будет не один. Рядом с ним на пассажирском сиденье устроится шикарная, длинноногая брюнетка, о которой мечтают все старшеклассники, и на месте которой хотят оказаться все старшеклассницы.
Он уже представил завистливые взгляды и реплики одноклассников. Расплывшись в широкой самодовольной улыбке, Миша распахнул дверцы шкафа, взял с полки широкие джинсы и чёрную футболку с черепом. Взбив уложенные матерью зачёсанные не бок волосы, подмигнул отражению и вышел из спальни.
— Миша, ты опоздаешь на торжественную часть, если сейчас же не пойдёшь одеваться, — столкнувшись с сыном в коридоре, предупредила Любовь Александровна.
— Не беспокойся мам, я уже выезжаю, — сказал Миша и наклонился к женщине, чмокнув её в щёку. Его последнее прикосновение к её бархатному, родному лицу.
— Но Миша не в таком же виде! — воскликнула Любовь Александровна.
— Мам, мне уже восемнадцать. Я совершеннолетний помнишь? — улыбнулся Миша и выскочил за дверь.
— Будь осторожен, — выходя на лестничную площадку, напутствовала она. — И будь неладен твой отец, за то, что подарил тебе машину.
— Я люблю тебя, — крикнул Миша, сбегая по лестнице.
— И я люблю тебя, — прошептала Любовь Александровна. Её снедало чувство тревоги и как выяснилось не напрасно. Сына она увидит спустя сутки в палате реанимации с замотанным бинтами лицом, сломанной в трёх местах ногой, с переломанной рукой и с трещинами в рёбрах. Он будет прибывать в коме и её слабое сердце не выдержит муки ожидания.
***
Миша остановился напротив окна комнаты Лужиных, посигналил два раза, вышел из машины, привалившись толстым задом к её блестящему отполированному боку. Сунув руки в карманы джинсов, придав себе напыщенности, задрав подбородок, глядел в открытое окно второго этажа, где трепыхалась серая тюлевая занавеска.
Через пять секунд в окне появилась голова Даши. Девушка облокотилась на подоконник, с которого облупилась белая краска, пробежала оценивающим взглядом сначала по Мише, после по чёрной «девятке».
— Очередной подарок папочки? — хохотнула Даша.
— Ага. Нравится? — встрепенулся Миша.
— Ни чё такая. Почему не иномарка?
— На иномарку я сам заработаю!
— Ха! Ну, удачи, — засмеялась Даша.
— Я не понял, ты едешь или пойдёшь к школе на автобус?
— Я?! На автобусе?! Издеваешься? Заводи свою ласточку, я уже бегу, — продолжала веселиться Даша, исчезнув в комнате.
Он сел за руль, прибавил радио. Надел солнцезащитные очки, поглядел на себя в зеркало заднего обзора, снял их. Даши всё не было и он, положив руки на руль, потея от жары и волнения, принялся разглядывать прохожих. С Дашей всегда так, обещает быть через минуту, а сама собирается полчаса.
Прослушав четыре песни и прогноз погоды, обещавший к вечеру дождь с грозой, Миша откинулся на спинку сиденья, испустив тяжёлый вздох. Он поднёс согнутую в локте руку к лицу, поглядел на часы. На торжественную часть они уже опоздали. Но Дашу она вряд ли волновала. Девушка терпеть не могла церемоний с нудной речью директрисы. Миша же наоборот, ведь на подобных собраниях умирающая от скуки Даша клала голову ему на плечо, разглядывала линии на его ладонях или просо дремала. А он вдыхал аромат её волос и мысленно умолял директрису не умолкать.
— Молодой человек, вы меня не подвезёте? — спросила Даша, открывая переднюю дверцу со стороны пассажира.
Миша вздрогнул, выпрямился, схватился за руль, уставившись на Дашу, точно увидел привидение.
— Ты что уснул? — Даша села в машину, захлопнула дверцу.
Пока девушка разглядывала салон, пристёгивала ремень безопасности и переключала радио, Миша позволил себе короткий вожделенный взгляд, пробежавший по длинным загорелым ногам, обутым в туфли на высокой шпильке. Её аппетитную фигурку облегало серебристое, блестящее платье без бретелей, едва прикрывающее ягодицы, что не оставляло волю фантазии и подчёркивало все изгибы упругого тела. Вытерев потные ладони о джинсы, Миша завёл мотор, тронулся с места.
Как он и предполагал, Даша не собиралась на торжественную часть. Перекрикивая радио, она велела ему ехать сразу в кафе. Откинув пышные завитые в мелкие кудряшки волосы назад, девушка заявила, что автобус с неудачниками они встретят на парковке кафе.
— Знаешь, — заговорила Даша, убавив радио, — Я думала, ты будешь в белоснежной рубашке с бабочкой и чёрных брючках. Ты меня удивил. Решил поиграть в бунтаря? Типа новая тачка новый прикид?
— Типа того, — улыбнулся Миша. Он взглянул на девушку, которая с задумчивым, серьёзным видом разглядывала его лицо. — Вообще я примерял белоснежную рубашку, — сказал Миша, возвращаясь к дороге. Пристальный взгляд Даши заставил его нервничать.
— Почему передумал?
— Она слишком обтянула мой живот, — сделал откровенное признание Миша.
— Миша, а ты знаешь, что ты довольно-таки симпатичный?
— Издеваешься? — взглянув на Дашу, спросил он. Они выехали за город, и Миша прибавил скорость.
— Ничуть. Скинь весь этот ненужный балласт, и ты сам увидишь, — ткнув Мишу в живот, сказала Даша.
— Ты что предлагаешь мне расстаться с жиром? Ну, уж нет! Кто будет вызывать у меня отдышку? Кто будет препятствовать выбору классных шмоток, которые не шьют для таких толстяков как я? А кексики? Думаешь, я смогу с ними расстаться? — попытался пошутить Миша, чувству как сердце заходится в волнении. Она считает его симпатичным? Считает его симпатичным!
— Кексики! — засмеялась Даша. — Какой же ты забавный Медвежонок.
Загородное кафе «Русь» находится в пятнадцати километрах от Снежного, на берегу большого озера. Двухэтажное здание из красного кирпича с панорамными окнами и деревянной крытой верандой окружает лес. Территория заведения освещается коваными фонарями в ретро стиле. На мощёной брусчаткой площадке перед кафе имеется фонтан, выбрасывающий в небо холодные струи воды, которые с приходом темноты окрасились всеми цветами радуги, привлекая к себе подвыпивших, разгорячённых выпускников. Внутреннее убранство кафе выполнено в средневековом стиле. Под потолком с деревянными балками подвесные канделябры. Просторный зал заполняют столы из массива и стулья с высокими спинками. Стены из декоративного камня украшают бра в виде свечей. Не смотря на тридцатиградусную жару в зале «Руси» холодно и мрачно как в склепе.
Молодые люди, прогулявшись по залу, вернулись к машине в ожидании прибытия одноклассников.
Даша, поёжившись от холода, достала из сумочки пачку дамских сигарет, сунув «соломинку» в рот закурила. Она выпустила струйку дыма, попросила Мишу, прибавит радио.
— Кто выбирал это кафе? — спросила она, не обращаясь ни к кому конкретно, озвучивая мысли вслух.
— А мне нравится, — отозвался Миша.
Даша неоднозначно пожала плечами, устремила взгляд на отражающую солнечные лучи поверхность озера. «Красиво», — заключила она, с чем Миша не мог не согласиться.
Она не успела докурить, когда на дороге появились автобусы взятые школой в аренду. Один за другим они свернули на парковку, исторгая из своего душного, пропахшего бензином и пылью салона четыре выпускных класса и небольшой состав учителей.
Первой на асфальтированной площадке показалась Нина Степановна. Её строгий голос приказал ученикам выйти из автобуса, а колючий взгляд вонзился в Дашу, которая улыбнувшись учительнице, сделала глубокую затяжку и бросила сигарету в урну. Этот жест, а быть может нахальная улыбка Даши, заставили тонкие губы Нины Степановны вытянутся в едва заметную полоску. И пока из автобуса тянулась змейка разодетых подростков (девушки в вечерних платьях преимущественно постельных тонов, парни в строгих костюмах и липших к их вспотевшим телам рубашках), Нина Степановна подошла к Мише с Дашей, спросив по какому так сказать поводу, они отсутствовали на «линейке»? «Не знали, что явка была обязательной», — ответила Даша, глядя в глаза женщины готовой её придушить на месте. Оглядев подростков, Нина Степановна предсказала Даше далеко не светлое будущее. Признавшись, что в этом шокирующем публику платье она похожа на девушку лёгкого поведения, а Миша если не прекратит дружбу с такой безнравственной девицей как Даша, то в скором времени и его будущее затянет грозовыми тучами, учительница, велев классу не расходиться, отправилась к коллегам, что собирались «на разведку» в банкетный зал.
Пока завистливые одноклассницы, собравшись маленькой компанией, поглядывали в крошечные зеркальца, вынутые из сумочек, и обсуждали откровенный наряд Даши, парни обступили Мишу и его дорогой подарок.
Интерес к машине длился не более минуты. Подростки постучали ладонями по нагретому солнцем капоту, попинали по колёсам, без искренней радости поздравили Мишу с покупкой, после чего обступили Дашу, отпуская в её адрес всевозможные комплименты. Ершов даже позволил себе обнять Дашу за талию, шепнув ей что-то на ухо. Девушка убрала его руку и, вскинув голову, пошла с парковки к мощеной дорожке, ведущей в кафе, пригласив с собой Мишу. На вопрос, что Ершов ей сказал, Даша ничего не ответила, на её лице обозначилась загадочная улыбка, вызвав в Мише приступ ревности. За вечер он ещё не раз испытает это чувство.
Едва четыре выпускных класса и группка учителей разместились в зале, и под живую музыку принялись за обед, Даша, похихикав с барменом, принесла свой первый, но далеко не последний бокал с шампанским.
Вечер начался. Миша впервые не смог есть, его нервные пальцы поглаживали обтянутые джинсами колени. Даша, поставив себе цель, оторваться так чтобы запомнилось на всю жизнь, то и дело бегала от танцпола к барной стойке. Миша не сводил с девушки тревожного взгляда, ведь около неё точно кобели возле суки (единственное сравнение, которое в тот момент приходило ему в голову), крутились все парни, собравшиеся в зале «Руси». Он был уверен, что и строивший ей глазки бармен сорвался бы с рабочего места и присоединился к стае «кобелей», если бы не страх, что подобная выходка грозит ему увольнением.
Расслабился Миша, когда за окнами сгустились сумерки, быстрые композиции ди-джея сменились медленными, а пьяная Даша, отвергнув все приглашения на танец, подняв Мишу со стула, прильнула к его объемному брюшку, обвив руки вокруг шеи. Миша, едва не задохнувшись от волнения и восторга, обнял девушку за талию, лицом запутался в её пышных волосах, хранящих запах цитрусов и сигаретного дыма.
Они медленно кружились в мигающих огнях цветомузыки в толпе таких же подростков (разочарованные парни нашли себе новые объекты внимания, пусть и менее привлекательные). Он чувствовал её горячее, с примесью шампанского дыхание на своей щеке и обещал себе, что никогда не забудет этот вечер, этот танец и этот момент, когда внутренности содрогаются приятной дрожью бесконечного обожания к ней.
Все последующие танцы она дарила ему. Она смотрела и видела только его, не обращая внимания на окружающих. В какой-то момент он начал верить, что Даша, наконец, увидела в нём не просто толстого бесполого друга, а мужчину. Не зря же она, сидя в машине, сказала, что он симпатичный. Его уверенность возросла спустя пять медленный танцев и три Дашиных подхода к барной стойке.
Выпускники уже не сдерживаемые учителями (которые сами были слегка навеселе) высыпали из кафе на свежий воздух, устроив купание в фонтане. Даша, повиснув на плече Миши, ухмыльнувшись охранникам заведения, что вытаскивали из чаши с водой пьяных подростков, попросила Мишу проводить её до озера, кажется ей нехорошо. Придерживая девушку за талию, Миша прошёл по мощёной дорожке, огибая здание кафе, где свернул на тропинку, что через лес вела к пологому берегу озера.
— Медвежонок, — позвала Даша заплетающимся языком. Она сняла туфли, подошла к воде, её босые ступни зарылись в тёплый песок. — Посмотри как красиво, — сказала она, не оборачиваясь к стоявшему за спиной Мише.
Линия горизонта сверкала огнями видневшегося вдали города. Небо заволокло грозовыми тучами, которые отражались в озере, тёмно-синяя гладь пошла рябью от поднимающегося ветра. Он же шумел в кронах деревьев, заглушая музыку недовольным шелестом. И эта хрупкая пошатывающая фигурка Даши, клонившаяся к озеру. Как хочется её обнять, спрятать от накрапывающего дождя и набирающего силу ветра.
Он сделал к ней шаг, когда она обернулась и, улыбнувшись ему в темноте, поцеловала. В этот момент всё вокруг стало таким далёким, таким нереальным. Он задыхался от её страстных поцелуев, знал, что ему следует остановиться, Даша пьяна и наведает что творит, и когда она повалила его на песок, он вопреки своим желаниям попытался её вразумить, вызвав у девушки смех. «Медвежонок, я же знаю, что ты давно сохнешь по мне. Так стоит ли мне отказывать? Хочешь потом жалеть всю жизнь и кусать локти?». Разумеется, он не отказал, но уже тогда знал, что пожалеет, непременно пожалеет.
На его лицо, обращённое к небу падали первые капли дождя. Прижав подбородок к груди, он встретился с восседавшей на нём Дашей взглядом.
— Только ничего не говори. — Она поднялась, перешагнув его распростёртое на песке тело, натянула на ягодицы, задранное до талии платье.
Миша сел, застегнул джинсы. Он и не собирался ничего говорить. Не знал, что говорят в подобных случаях. Какую-нибудь банальность вроде — мне было хорошо с тобой? Или в его ситуации больше подойдёт — для чего всё это? Он не настолько глуп, чтобы поверить в любовь с её стороны. Она сделала всё быстро и профессионально, словно он был один из её папиков. Такой же жирный рыхлый ублюдок, вызывающий в ней отвращение. Сколько он должен ей заплатить?
Она подбирает брошенные туфли, садится на песок поодаль от него. Достаёт из сумочки сигарету, закуривает. Он чувствует себя униженным, оскорблённым. Но ведь и ей не лучше. Наверняка она жаждет скорее оказаться дома, запереться в ванной, где сможет смыть с себя его запах, его неловкие, жалкие прикосновения. Покинув ванную, она постарается забыть совершённую ею глупость, списав всё на алкоголь. Поначалу она будет делать вид что ничего не произошло, она равнодушна к Мише, он не вызывает в ней неприязни. Но вскоре она ограничит их общение пока и вовсе не прекратит его. Между ними ляжет пропасть, которую не под силу преодолеть.
Он ощутил неимоверную тоску и ненависть к себе. Дождь набирал силу, его холодные капли подействовали на Мишу отрезвляюще. Она пожалела его! Просто пожалела. Никаких чувств, никакой привязанности, лишь холодный расчёт. Обида вонзила свои ядовитые клыки в сердце, что минуту назад переполняло любовью. Она с самого утра знала, что снизойдёт до него и сделает столь великодушный подарок. Потому и наливалась шампанским. Она бы не смогла дотронуться до него, будучи трезвой. Он поднялся на ноги, и земля заходила под ногами.
— Даша.
Девушка обернулась, встала, отряхивая платье и ляжки от песка.
— Скажи честно, я настолько тебе противен?
— О чём ты? — изумилась Даша, втаптывая окурок в песок.
— То, что мы,… что ты,… что между нами было…
— А, это. Глупый. Ты мне совсем не противен. С чего ты вообще это взял?
— Я могу рассчитывать на дальнейшие отношения с тобой?
— Миша, я, понимаешь… — Даша смутилась, затеребила ремешок сумки.
— Зачем тогда?! — выпалил Миша, перекрикивая шум дождя.
— Идём. — Даша схватила его за руку и, утопая каблуками в песке, повела к тропинке. — Я не хотела тебе говорить раньше времени. — Она вышла на тропинку, повернулась к Мише, сжимая его ладонь в своей руке.
— Говорить о чём?
— Помнишь тот москвич, Паша? Так вот он позвал меня к себе. Я собиралась бронировать завтра билеты, но он написал мне сейчас, что прилетел сегодня в Снежный. Представляешь специально за мной! Он вызвал мне такси, которое уже должно было приехать. Я не хотела тебе говорить раньше, потому что знала, что ты расстроишься.
Вот и пропасть. Это конец. Он её потерял. Господи, да ведь он её больше не увидит. Она уедет и никогда не вернётся в этот город с запятнанным прошлым в пропитанную перегаром комнату в коммуналке. Она больше никогда не сядет в его машину, не переключит радиостанцию, не прибавит звук. Чёрт! Она исчезнет в сомнительном будущем, так же как исчезнут из его жизни одноклассники. Она поменяет номер телефона, и он не сможет до неё дозвониться. Сев в такси, она умрёт для него.
— Даша, пожалуйста… — взмолился Миша, цепляясь за её влажные холодные пальцы.
— Не надо Миша, — оборвала его девушка. — Я всё решила. Я не останусь в этом долбаном городе. У меня будет лучшая жизнь.
— А я? Что будет со мной? Какая жизнь будет у меня?
— С тобой всё будет хорошо. Ты женишься, и у тебя родятся красивые дети. Только не закармливай их кексами.
— Я женюсь только на тебе!
— Миша, я люблю тебя, но мы не созданы друг для друга…
— Я похудею! Я скину всё это, — ударив себя в обвислое брюхо которое облепила промокшая насквозь футболка, выпалил Миша. — Ты же сама говорила я симпатичный.
— Даже очень. Но пойми дело не в этом…
— Тогда для чего ты меня сюда притащила?! Сжалилась над сраным неудачником, пускающим на тебя слюни?!
Даша высвободила пальцы из рук Миши, попятилась от него. Её пышные волосы в мелких кудряшках промокли и прилипли к лицу. Под глазами обозначились чёрные круги — подтёки туши.
— Это благодарность за дружбу, — говорит Даша. Она разворачивается и спешит к кафе.
Миша мгновение стоит в оцепенении. В голове у него, словно заезженная плёнка мелькает одна и та же фраза «Благодарность за дружбу». Она серьёзно?! Он бросается вслед за Дашей.
Выпускники прячутся от дождя в зале кафе. По мокрой дорожке, огибая фонтан, идёт Даша. Она видит шашечки на крыше такси, спешит к машине. За девушкой пробегает Миша. Он торопится, но не успевает. Он видит, как девушка открывает заднюю дверцу прибывшей за ней машины.
— Даша, — задыхаясь, зовёт он.
Девушка оборачивается, садится на заднее сиденье, и прежде чем Миша подбегает к дороге, дверца захлопывается, такси трогается с места.
Он зовёт её, провожая такси взглядом. Он набирает номер её телефона, но звонки остаются без ответа. Он бежит к своей машине, он догонит её, он её не отпустит. Но злоба вызванная фразой «Благодарность за дружбу» заставляет его вернуться в кафе, где он и напивается…
Лес по обе стороны дороги блестит от дождя. Свет фар отражается в мокром асфальте. На лобовом стекле сверкают капли влаги. Динамики разрывает «Пиратская станция». Миша сидит за рулём — толстый юноша с одутловатым лицом и мокрыми от слёз глазами. «Благодарность за дружбу! Благодарность. За дружбу». Миша трогается с места, быстро набирает скорость. «Даша вернись. Ты не можешь вот так уехать, бросив меня. Я тебя не отпущу». Стрелка спидометра превышает отметку 140. Слепящий свет фар встречной машины. Резкое движение Мишиных рук вправо и машина сходит с дороги в мокрую траву…всё гаснет. Тихо и темно.
Он приходит в себя спустя восемь дней комы. Первое что он ощущает это слепящий белый свет тяжесть в ноге, боль в теле и в лице, стянутом бинтами. Первый кого он видит — отец.
Мужчина склоняется над сыном, спрашивает о его самочувствии. Миша пытается что-то сказать, но острая боль в лице и тугая повязка не дают вымолвить и слова. Владимир Лукич просит сына не напрягаться. Он зовёт медсестру, которая приносит бутылку воды с торчащей из неё трубочкой. Просунув трубочку в прорезь повязки в области рта Миши, она, поглядывая на доктора, ждёт, когда Миша напьётся, затем выходит, оставляя сына с отцом наедине.
«Ты попал в аварию», — говорит отец. Его всегда спокойный даже меланхоличный голос дрожит. Владимир Лукич берёт сына за руку, и Миша чувствует — у отца дрожит не только голос, но и пальцы. Мужчина с добродушным, открытым лицом, проникновенным взглядом смотрит на сына, отводит глаза, крепче сжимает его руку. Он словно пытается что-то сказать, но не может подобрать слов или сил, а может и того и другого. Ощущение вины, снедаемое Владимира Лукича, висит в воздухе, Миша улавливает его горький запах и запах скорби. Отец клянёт себя за подаренную сыну машину. Для этого не нужно быть телепатом, простодушное лицо отца отражает все эмоции обладателя, впрочем, как всегда. Он всем сердцем ненавидит дьявольский автомобиль. Он считает виновником аварии бездушную железяку. Слепая любовь к сыну не даёт права винить безрассудство подростка или на худой конец алкоголь, гулявший в тот роковой вечер в крови Миши.
Угрызения совести Владимира Лукича будят в Мише ответное чувство сожаления. Потрясённый собственными душевными переживаниями, он поступил как эгоист. Заливая в себя алкоголь, а после, садясь за руль, он не думал о последствиях, и уж тем более о родителях. Он хотел вернуть Дашу, девушку, которая смешала его с грязью, наплевала в душу и разбила сердце. Стыдно признаться, но под действием спиртного он, представляя себя в роли супермена, планировал разобраться с треклятым москвичом, вырвать из его похотливых лап невинную Дашу. Он не собирался кончать жизнь самоубийством, как могло видеться отцу, вешающему на себя все смертные грехи, но лёжа на твёрдой больничной койке с воткнутыми в тело, иглами капельницы, превозмогая боль, мечущуюся под повязкой обтянувшей лицо, он пожалел что смерть, коснувшаяся его костлявой пятернёй, предоставила его дальнейшую судьбу жизни.
Миша, удивляясь собственной слабости, напрягся, сжал пальцы отца, мысленно прося у него прощения и умоляя прекратить изводить себя. Он расслабил руку и из груди вырвался вздох облегчения, словно он секундой ранее держал не кисть изнурённого хирурга, а пытался сдвинуть поезд с рельсов. Он прикрыл веки, набрал в лёгкие воздух, скривился от пронзившей рёбра боли. Чёрт подери! Есть у него на теле место свободное от боли?
Когда он открыл глаза, отец нашёл в себе силы взглянуть на сына.
Серо-голубые радужки с пульсирующими чёрными зрачками ощупывали осунувшееся лицо Владимира Лукича, его горькую улыбку, точно ища ответы на плавающие в каше заполняющей пострадавшую голову вопросы. Изуродованные свежим рубцом губы вымолвили отрывистое хриплое «ма-ма» и бедное сердце хирурга сжалось в мучительной пытке.
Когда Любовь Александровна Золина приехала в больницу, Владимир Лукич уже собирал лицо сына в операционной. Женщина в домашнем платье и тапочках, на плохо слушающих ногах вошла в коридор, опустилась на стул, беспомощно глядя то на медсестру, что её сопровождала то на двери операционной. Под высохшим напоминавшим наждачную бумагу языком, лежала тяжёлая таблетка валидола. Она не спешила растворяться и помогать загнанному сердцу женщины войти в нужный ритм.
Сколько всего Любовь Александровна передумала и сколько успела прочесть молитв во спасение единственного сына, Владимир Лукич мог только догадываться. Он вышел из операционной спустя семь утомительных неимоверно долгих часов, сопровождая каталку с сыном, которую два медбрата везли в реанимацию, а медсестра поддерживала капельницу. Вскочившая со стула Любовь Александровна проводив укутанного в бинты точно мумию Мишу, накрытого белой простынкой взглядом полным ужаса, повисла на руках бывшего мужа и в сознание больше не приходила.
Она провела в коме четыре дня, а после скончалась. Владимир Лукич, дежуривший у постели сына сутки напролёт попросил супругу заняться похоронами. Кроткая женщина без ропота и возражений устроила всё в лучшем виде. Сам он побывал на могиле первой жены спустя два дня после похорон, в тот день, когда Миша вышел из комы.
Он знал, что первой о ком спросит сын, будет его мать. Миша любил её больше отца и как бы Владимир Лукич не старался приблизиться к сыну, о каких бы чувствах не заявлял и какие бы не дарил подарки, Любовь Александровна занимала в сердце Миши первое место. Она в глазах Миши была не просто женщиной подарившей ему жизнь, он боготворил её. Потому, когда настал трудный момент признания, к которому Владимир Лукич не был готов даже спустя шесть дней переваривания информации, обдумывания и подбора подходящих слов, утомлённый бессонными тревожными ночами хирург решил действовать открыто. Услышав хриплое «ма-ма», глядя в молящие серо-голубые глаза, он стиснул бледную руку сына, поднёс её к своей покрытой трёхдневной щетиной щеке и сказал: Она не сможет прийти.
Он не слышал своего голоса, но по глазам сына, по тревоге, что заставила его приподняться на кровати (отец его быстро уложил обратно), Владимир Лукич понял — Миша его слышал.
Подросток не только слышал, он почувствовал скорбь мужчины. Ощущение чего-то страшного, необратимого заполнило душу. «Мама. Мама!» — превозмогая боль, повторял Миша, требуя у отца объяснений. Он вцепился руками в края матраса, дёрнулся, силясь принять сидячее положение. С криком отчаяния и ненависти к своему немощному положению, рухнул на подушку. В его странным образом похудевшем теле не было силы. Она ушла вместе с лишними килограммами. В голове творился бардак. Он считал, что очнулся на следующее утро выпускного, но подсохшее тело измождённое, будто постаревшее лицо отца давали понять, что пробыл он здесь не менее недели. Или больше? Месяц?
Отец вызывает медсестру и просит принести шприц с каким-то препаратом, название которого Миша не слышит, но понимает, что мужчина желает успокоить, быть может, усыпить разволновавшегося сына. Миша в отчаяние протягивает трясущуюся руку к отцу, хватает его за два пальца. Он не может их удержать. Стоит отцу потянуть на себя руку и Мишина упадёт на край кровати, точно верёвка. Владимир Лукич просит сына расслабиться. Он объясняет, что Мише противопоказано волнение. Но, несмотря на то, что возбуждённые глаза Миши прикованы к отцу, мужчина понимает, подросток его не слышит. Его волнует единственный вопрос и изо рта вырывается: «Где мама?». Слабые пальцы впиваются ему в ладонь. Владимир Лукич накрывает холодную пятерню Миши своей рукой. Он молчит. Тянет время.
Входит медсестра, и скорбное страдание на лице отца сменяет лёгкое облегчение. Пока он поглаживает пальцы сына, внушая, что всё будет хорошо, что он скоро поправится, а его искалеченное лицо Владимир Лукич приведёт в первоначальный вид, так что и шрама не останется медсестра делает Мише укол. И без того слабое тело Миши становится мягким и тяжёлым, словно у промокшей тряпичной куклы. Непослушные веки закрываются сами собой. За их бордовыми шторками бушует водоворот забытья, который Миша старается избежать. Он бросает на отца гневный взгляд. Какого чёрта ты меня усыпляешь? Я только проснулся!
— Миша, мама…она… — шепчет Владимир Лукич. Его голос обрывается, застревает в горле. Он сжимает пальцы Миши с такой силой, что подросток отдёргивает руку. — Она мертва…
Миша начинает трясти головой ещё до того как Владимир Лукич произносит это страшное признание. Он не верит. Он не хочет верить. Его мама молодая полная сил женщина! Она не может умереть. Не может уйти вот так, не дав возможности Мише попрощаться с ней. Отец лжёт! Он разыгрывает Мишу. Это какой-то медицинский трюк. Шокировать больного, чтобы он скоро шёл на поправку. Но с Мишей он не сработает. Какой смысл ему стремиться покинуть больницу, если дома его больше никто не ждёт?
— Её сердце не выдержало, — говорить Владимир Лукич. — Ты же знаешь у неё слабое сердце.
Миша продолжает мотать головой. Повязка вокруг глаз намокла от слёз. Владимир Лукич берёт сына за голову в попытке утихомирить. Уши Миши, что скрывает повязка, пронзает жгучая боль. Он жмурится и замирает. Меланхоличный голос отца шепчет бессвязные утешающие речи. Он убаюкивает. Миша проваливается в глухую темноту, которая вскоре сменяется размытыми картинками меняющими друг друга, словно узоры калейдоскопа. Он будто сидит на карусели с заевшим механизмом, которая с каждым новым кругом набирает скорость. Взволнованная мама, скорбящий отец, убегающая от него Даша, хохочущие лица пьяных одноклассников. Все они закручиваются в жутком смерче, гуляющем у него в голове; смерче вызывающем необъяснимый ужас, отвращение, желание вырваться, оказаться в палате наедине с болью, но только не здесь в мутном водовороте искажённых образов.
Спустя два дня Владимир Лукич забрал сына в свою клинику. Последовали операции по восстановлению лица. Миша, винивший себя в смерти матери отказывается от еды, проявляет равнодушие ко всем манипуляциям отца. Ситуацию усугубляет собственный вид подростка, когда Владимир Лукич сняв повязку, обнажил изуродованное, опухшее лицо Миши. В палате, куда был помещён Миша, зеркала отсутствовали. Владимир Лукич считал, что всё предусмотрел, но как оказалось не всё. В день первой повторной операции шёл сильный дождь, небо заволокло серыми тучами, в палате горел свет и Миша увидел своё размытое отражение в оконном стекле. Окрестив себя Квазимодо, Миша впал в уныние, приняв факт уродства как наказание, за безрассудство, приведшее к потери самого близкого человека — мамы. В своей замкнутой апатичной скорби, он напоминал амёбу, не проявляющую интереса к жизни, позволяющую делать с собой что угодно.
Отец, корпевший над лицом сына, наблюдая положительный прогресс, вызывавший в нём радость и гордость от проделанной работы, как мог, развлекал Мишу. Он купил сыну ноутбук, засыпал дисками с играми, музыкой, фильмами. Покупал книги и журналы. Приносил его любимые кексы (к которым Миша не притрагивался, а его тучное тело исчезало буквально на глазах). Скудная фантазия Владимира Лукича себя исчерпала. Игры Мишу не интересовали, в музыке он предпочитал Рихарда Вагнера особенно заслушивался «Танго смерти» и «Воплощения Ада и Рая». Фильмы его раздражали, — в них не было изуродованных лиц, — крайне редко он смотрел ужасы. Потому прибавляя звук ноутбука на полную громкость, прокручивая вышеупомянутого классика, Миша уходил из потерявшей смысла действительности в насыщенный полный событий мир книг.
В один из таких дней, когда отец подбадривал Мишу скорой выпиской, в палату пришла незнакомая тогда сестра Полина. И после того, как юная особа со слезами на глазах выскочила из палаты, безучастный к существованию Миша, стирая слёзы злобы, обиды и ненависти решил, жить не ради, а вопреки. А когда впервые увидел своё новое лицо в зеркале, он принял решение взять фамилию отца. За неделю до аварии, он подал заявление, и по документам, которые давно были готовы он вот уже как три месяца являлся Гелёвым а не Золиным. Но внезапная кончина материй, случившаяся по его вине, заставила Мишу ещё раз взвесить все за и против. Оставив фамилию родительницы, он считал, что выкажет покойной дань уважения и любви. Проблема в том, что зеркало отражало незнакомого худого парня с идеальными чертами лица, не имеющего ничего общего с Мишей Золиным. Незнакомец, чьё лицо являлось работой выдающегося хирурга, имел полное право носить его фамилию.
***
После выписки Миша отказывается от предложения отца, подвезти. Он избегает машин. Его преследует навязчивая идея: едва я окажусь в салоне автомобиля, как случится авария. Он позиционирует себя ангелом смерти. Человеком, имеющим чёрную метку. Он и в автобус не спешит садиться. Страх, что по его вине пострадают десятки невинных людей, заставляет провести на остановке более часа в каком-то тревожном ожидании.
Миша покрывает голову капюшоном (он стесняется своей внешности, особенно розового шрама), сбегает с остановки, точно террорист, оставивший под скамейкой бомбу. Хоть в его случае бомба, он сам. Он кутается в пальто, прячет руки в карманах. В спину дует холодный ветер, бьёт мелкая крошка снега. Он спешит на кладбище. Путь неблизкий, но он готов пройти сотню километров. Только вот собачий холод и надвигающиеся сумерки заставляют воспользоваться транспортом.
Оказавшись в автобусе, Миша забивается в угол задней площадки. Проезжающие мимо автомобили заставляют его внутренности вздрагивать и съёживаться. Он цепляется за поручень, опустив подбородок к груди, закрывает глаза. В темноте за веками идёт проклятый дождь, играет «Пиратская станция», стрелка спидометра приближается к ста двадцати, ста тридцати, ста сорока… Его плеча касается рука кондукторши. Миша едва не вскрикивает. Он расплачивается за проезд, садится на освободившееся место. Глаза больше не закрывает. Разглядывает носки ботинок, прикованных к грязному резиновому покрытию пола.
Он выходит на конечной остановке, запахнув пальто, втянув шею в плечи, идёт по дороге к воротам кладбища. Снег валит хлопьями и поросшую бурьяном пустошь накрывает белой вуалью. Сокращая расстояние до ворот, Миша начинает волноваться, он представляет мать, встречающую его у распахнутой калитки, с синим лицом и серыми кругами под глазами, «Это ты меня убил», — говорит она и улыбается жуткой перекошенной сарказмом улыбкой. Идиотские фантазии заставляют остановиться. Он вглядывается в белую пелену, ища глазами её хрупкую фигурку. И когда его взгляд натыкается на очертания поджарого охранника вышедшего из сторожки, Мишин живот сводит спазмой. Будь он меньше ростом и повяжи вокруг бёдер куртку, которая издали, сошла бы за юбку, Миша лишился бы чувств.
Охранник, пролистав книгу регистрации захоронений, указал Мише место, где покоится его родственница, предупредил, что скоро закрывает ворота, попросил не задерживаться. Миша, поблагодарив мужчину, вышел из тёплого домика сторожки в пробирающий до костей холод. Он брёл по утоптанным тропинкам между могил, ища нужную. И сколько бы он не кутался в пальто, его трясло с такой силой, удивляло, как он из этого пальто не выпал.
Дальнейшие события стёрлись из его памяти. Он «очнулся» в машине отца. Свет фар, гуляющий по мокрому асфальту и капли растаявшего снега на лобовом стекле привели в ужас. Он дёрнулся, упёрся руками в переднюю панель, оставляя на бежевой поверхности грязные отпечатки. Он взглянул на руки испачканные землёй, на пальцы с содранными ногтями, под ними запеклась кровь, перевёл взгляд на отца, который заметив вновь проявившуюся активность в сыне, сбавил скорость.
На вопрос что с ним? Почему его руки в грязи? И как он оказался в машине отца? Владимир Лукич рассказал правду, в которую Миша не может поверить до сих пор.
По словам отца, Миша, упав на колени у могилы матери, умоляя покойную простить его, впал в истерику, пытался выкопать женщину. Владимир Лукич, не дозвонившись до сына, отправился к нему домой, и когда не обнаружил его в квартире, сообразил, где может его отыскать. У ворот кладбища он встретил охранника. Спросив: видел ли он парня лет восемнадцати? Мужчина ответил, что за ним и шёл. Сказал, парнишка задержался, а ему нужно закрывать ворота на ночь. Так они вдвоём и застали Мишу вгрызающегося в могилу матери.
Миша отцу не поверил, пусть и не помнил, что именно стряслось на кладбище. Мужчина явно преувеличивал. Да, у Миши содраны ногти, но ведь это не значит, что он пытался добраться до гроба покойной! Он мог приводить могилу в порядок, разбивать замёрзшие комья, например. Он может себя обманывать сколько угодно, провал в памяти даёт такую возможность, ведь Миша не помнит что выкрикивал, когда отец и охранник оттаскивали его от места погребения Любови Александровны.
На следующий день Миша лежал в постели с температурой под сорок, в квартире с завешанными чёрной материей зеркалами. Грязный пол хранил отпечатки ступней Миши и его отца, а все горизонтальные поверхности покрывал толстый слой пыли.
Охваченный горячкой, Миша ворочался на постели, то забываясь тяжёлым сном, то просыпаясь от содроганий лихорадки. Прибывая в «сознании» Миша просил, нет, он умолял мать забрать его к себе, где бы она ни была. Его желание жить «вопреки» утратило свою магическую силу, едва он оказался в квартире, что со смертью матери превратилась в холодный склеп. И если на секунду поверить истории отца, которая произошла накануне вечером на кладбище, то вряд ли Миша желал выкопать покойную, он стремился похоронить себя заживо. И это не было проявлением жалости к себе. Он призирал себя и свою ничтожную жизнь. Он видел себя убийцей собственной матери, отсюда и мысли о смерти, о самоубийстве. Он считал, что недостоин жизни, не достоин «нового лица». Он должен был остаться Квазимодо. В окружающих он должен был вызывать лишь одно чувство — отвращение. Он должен был стать изгоем общества, маргиналом, при виде которого женщины хватали бы детей и разбегались по домам. Он не имел право на счастливое будущее, о котором твердил отец.
С приходом темноты (Миша не знал точного времени), раздался звонок в дверь. Он повторялся на протяжении двух минут, чередуясь с грубыми ударами, после чего в замке зацарапал ключ и с тревожным: «Миша ты дома?», в комнату ворвался Владимир Лукич. После короткого ощупывания пылающего жаром лица и лба Миши, Владимир Лукич приказал ему немедленно собираться, так как отец намерен увезти его к себе. Миша отказался, и когда мужчина попытался силой поднять сына с кровати Миша осыпал его проклятьями выказав нежелание видеть счастливых женщину и дочь, которым повезло гораздо больше, чем ему и его матери. Владимиру Лукичу ничего не оставалось, как предупредить жену — сегодня он ночует у сына. Съездив в аптеку, он сделал Мише два укола, после чего прикорнул в кресле, вскакивая каждые два, три часа, проверяя температуру сына.
Миша проснулся от стука посуды в кухне и запаха куриного бульона. Он поднялся с постели. Свинцовая голова пульсировала болью. Истощённое длительной голодовкой и недоеданием тело не хотело слушаться. Он шёл, шаркая ногами и опираясь рукой с опухшими исцарапанными пальцами о стену. Ожидал застать в кухне отца, но к своему большому удивлению, увидел там женщину. Нет, как бы ему этого не хотелось, крупная дама, стоящая к нему спиной, не была его матерью. Женщина оказалась сиделкой нанятой отцом.
Последующие две недели, она ухаживала за Мишей, сюсюкала с ним точно с годовалым младенцем, готовила полезную еду, навела чистоту в квартире. Он в благодарность избегал её общества, закрываясь в комнате, если требовалось отвечать, отвечал грубыми репликами. А когда терпеливая бедняжка попыталась открыть зеркала, Миша взорвался нецензурной бранью так, что женщина, утешаясь, просидела в ванной полтора часа.
Зеркала были обнажены спустя год. Миша к тому времени избавился от навязчивой идеи покинуть мир живых, правда, вины за смерть матери с себя не снял. Его казалось было потерявшее чувствительность после операции лицо, приобрело более мягкие черты, а красный шрам стал едва заметной бледной полоской. Если раньше он избегал зеркальных поверхностей, то сейчас, словно Нарцисс не мог оторваться от собственного отражения. Правда, в отличие от влюблённого в свою внешность мальчика, Миша не любовался скрупулёзной работой хирурга, он пытался привыкнуть к себе новому, найти в незнакомце что-то от себя прежнего. И он нашёл — глаза. Но их затмевала яркая внешность искусственной красоты. Да его бы родная мать не узнала,… будь она жива.
***
У Миши началась новая жизнь. Незаметно для себя он менялся, будто подстраиваясь под новое лицо, внешность. Он считал, что пережил некую метаморфозу, превратившись из жирной симпатичной гусеницы в красивую худую, а в будущем подтянутую бабочку. Он преодолел страх автомобилей и, сдав первую сессию, получил от отца в подарок «Ваз 2112» (которую буквально выпросил). Рука Владимира Лукича дрожала, когда он вручал сыну ключи от машины, но уверенная улыбка Миши помогла ему совладать с эмоциями.
Да, Миша начал новую жизнь, перечеркнул прошлое. Он думал так поначалу, пока не заметил, что дверь в прошлое оставалась приоткрытой. Из неё сквозило болезненными воспоминаниями, которые по ночам вырисовывались в кошмарные сны. И разве мог он забыть Дашу? Девушку, которая в его фантазиях жила в столице в шикарном пентхаусе. Она виделась ему в вечерних туалетах в изысканном, богатом обществе. Она разъезжала на лимузине или кабриолете, тратила сотни тысяч рублей на покупку платьев, два раза в год отдыхала на Средиземном море. Она была счастлива, и Миша для неё остался одноклассником, которого вспоминаешь лишь, когда открываешь школьный альбом. О таких говорят: А, точно, это же тот парень, как его? Мы ещё вместе сидели за партой.
Воспоминания о ней вызывали приступ гнева. Сжимая кулаки, Миша издевался над собой, играя в некого садомазохиста. Он любил повторять: ты получил благодарность за дружбу, чего тебе ещё нужно? А нужна ему была сама девушка. Он верил, что его новая внешность денди (закроем глаза на маленькую полоску шрама) повысит его в глазах меркантильной Даши, а значит и шансы на завоевание её любви возрастут. Он пытался ей дозвониться, но девушка, переехавшая в другой город, сменила оператора. Тогда Миша отправился в коммуналку, где проживала семья Лужиных. Так случилось их повторное знакомство с Александрой Лужиной, матерью Даши.
Женщина, с трудом ворочая языком, не признала Мишу, о чём ему и сообщила. Миша принялся оживлять воспоминания алкоголички, рассказывать о толстом друге, что посещал её дочь, и когда нерадивая мамаша воскликнула, что помнит добродушного толстяка, Миша признался, что это он только похудевший. Александра Лужина сидела на кровати и качалась из стороны в сторону, точно находилась на морском судне. С выражением недоверия на опухшем, помятом лице она минуту разглядывала Мишу, после чего сказала, что он стал много красивее. Миша поблагодарил хозяйку комнаты и перешёл к интересующей его теме. Он попросил у Александры номер телефона Даши, на что женщина, оскорбляя дочь последними словами, велела Мише убираться. Парень двинулся к двери, когда женщина заревела в голос, жалуясь на пустоголовое, неблагодарное дитя, что оставило её без средств существования. Пока Даша где-то развлекается, её бедная матушка живёт впроголодь. Мишу так и подмывало сказать: где ты была, когда твоя малолетняя дочь ради денег легла под похотливого извращенца? Но он, бросив на женщину холодный взгляд, молча, вышел из комнаты. Вернулся он спустя полчаса с двумя большими пакетами продуктов. Пропустив мимо ушей слезливо-сопливую благодарность, он убрал портящиеся продукты в холодильник, остальное выложил на стол и, пообещав вернуться через пару недель, ушёл. Он заботился о матери Даши на протяжении года, до того момента, когда в прихожей не столкнулся с незнакомым мужчиной сообщившем о смерти женщины.
Зачем он это делал? Не из жалости, к алкоголичке умевшей находить деньги на водку, но не сумевшей себя прокормить. И конечно не в благодарность за дружбу. Скорее всего, это был жест подаяния. Каждый раз, забивая продуктами полки старого холодильника, Миша думал о маме, которой уже ничем не поможешь. Он хотел верить, что его незначительное добро скажется на загробной жизни Любови Александровны. Ухаживая за одной матерью (пусть и такой никчёмной как Александра Лужина), он искупал свой грех перед другой. Как бы он не менялся и что бы ни делал, вина в смерти мамы не покидала его. Она вгрызалась в сердце, сидела там саднящей занозой, лишь изредка подслащая горечь, разливаемую по венам.
YOU ARE READING
ЗА МАСКОЙ НОВОГО ЛИЦА
RomanceВся жизнь Михаила Гилёва переворачивается в один вечер, вечер выпускного. Избалованный папиными деньгами, но отнюдь не вниманием юноша, попадает в аварию, которая уродует его лицо до неузнаваемости. Пластическому хирургу не удаётся восстановить преж...
