По рукам и ногам

Часть 48

  Я ведь даже не попыталась его остановить, за рукав удержать и потребовать объяснения прямо сейчас, сию же секунду. Меня понесло с вопросами, на которые я не ждала ответов, даже задавать их никогда не думала, потому что все и так было очевидно. Вроде бы. Знал меня, значит, раньше и ничего не сказал, подлец. Я теперь стояла напротив двери, перебирая в уме какие-то жуткие догадки и откидывая их в сторону одну за другой, пока эта самая дверь, отворившись, чуть не врезала мне по лбу.

– Осторожнее, – цыкнул Кэри больше устало, чем зло, и сунул мне в руки альбом, – вот на, полистай, полюбуйся.

Я чуть было не выронила и только потом узнала. Так это же тот самый, за штудированием которого Ланкмиллер меня поймал и оттаскал за шкирку, приклеив пару радостных эпитетов. Что, можно уже? Как-то резко ситуация переменилась. Я не спешила открывать, подняв для начала вопросительный взгляд на мучителя, пытаясь понять, чего стоит ждать и совсем ли все плохо.

– Сядешь? – Кэри указал на кресло перед своим столом. – Ты сначала глянь, а потом я объясню.

Все ещё не понимая ровным счетом ничерта, я втянула воздух и, воспользовавшись ланкмиллерским предложением, принялась копаться в альбоме. Чем быстрее я открою эту маленькую тайну, тем быстрее мы уладим возникшее недопонимание.

Сначала было все то же, что я уже видела. Счастливая Алисия, Кэри в недалекой юности в компании каких-то вовсе незнакомых мне людей. И так, пока среди калейдоскопа лиц я не наткнулась на собственное. Сначала я отпрянула, как ошпаренная, а потом поняла, что не в силах оторваться от этой фотографии, словно заворожённая. А рядом мужчина лет сорока, с пробивающейся сединой, походивший на Кэри, и тем не менее...

– Лицо знакомое, но вспомнить не могу. Кто это? – я не успела поднять глаза на Ланкмиллера, в голове будто открыли кран, и из него хлынули воспоминания, словно ржавая вода.

***

Только что дождь прошёл, и оттого было безобразно сыро и холодно.
Ночевать на улице летом не так паршиво, но все-таки уже середина августа и к утру особенно промораживает.

Куда-то делись все мои «товарищи по несчастью», и вечером, вернувшись из порта, я не обнаружила на месте ни единой души. После того, как «Змеиный зуб» начал эти облавы, стало совсем тяжко. Наша шайка заметно поредела, и будет совсем не удивительно если сегодня-завтра они наконец приберут к рукам и меня. Разве только стараются они не слишком, было бы ради чего, но я слышала, отец совсем уж дёшево меня пихнул.

Я ютилась на сухом клочке асфальта около кучи мусора у черного хода в кафе. В эту же кучу были запрятаны мои скромные пожитки, и надо бы их откопать, может, отыщется что-нибудь теплое, а то совсем мрак. Через четверть часа полиция начнёт разгонять нищебродов, и самое время подумать, куда слинять. Вон, последние посетители, конченые извращенцы, уже начинают вылезать из борделей.

Несмотря на холод, я проваливалась в сон, а потому шаги рядом с собой услышала слишком поздно, ну да это были не полиция, просто мужики какие-то, нечего и рыпаться.

– Не нужно им подавать, – приказным тоном велел мужчина в дорогом костюме заглядевшемуся на меня пареньку. – Сами не хотят работать, сидят, выпрашивают, развелось бездельников.

Я тихонько прыснула. Сказала бы, что никогда милостыню не прошу, но чего кривить душой, и это приходилось. Только на данный момент, единственное, чего я просила, так это вовсе не милостыню, а всего лишь согреться, и не у богатого дядечки, а у Вселенной. Вселенная, мерзавка, вняла моим мольбам с точностью до наоборот. О затылок, щеки, испачканные в чем-то руки одна за одной разбились крупные капли дождя, а через пару секунд он снова мерно застучал по крышам и тротуару, вынуждая меня пихать свою тушку ещё глубже под козырёк черного хода. Твою же мать, только ведь недавно кончилось это наказание, ну почему опять?!

Мужчина стоял на тротуаре у дороги в компании серьезного паренька и безнадёжно мок вместе со своим дорогим костюмом. Ждал, видать, пока за ним приедут, да только вот никто что-то не спешил за ним приезжать. Он принялся чихать, забавно потирая нос. Значит, был уже простужен, а тут ещё этот дождь.

Я со вздохом отрыла с своих вещах старенький, здорово потрёпанный зонт.

– Ладно уж, – пробубнила я распахнув его над нашими головами, – чего вы будете мокнуть.

А на меня с такой безумной помесью чувств ещё в жизни никто не смотрел.

***

Машина ехала гладко, а окно все было дождём залито, и оттого ничего разобрать было невозможно. Да что там, для меня до сих пор глубокой тайной оставалось, как это вообще меня сюда затащили и зачем это было сделано.
Как бы то ни было, у него был восхитительный повод об этом пожалеть. Минут пять к ряду всех доставал громко урчащий живот, демонстрируя волшебную акустику дорогого авто и мою весьма строгую диету во всех возможных красках, разрушая неловкую тишину чем-то ещё более неловким.

– Держи, – не выдержав, мужчина вдруг попытался втюхать мне коробку какого-то печенья что ли.

– Я не голодная, – вздрогнула и прямо-таки зависла.

Ещё бы, во мне все на части разрывалось. С одной стороны, мы уже привыкли давно, что еда ни хрена не достаётся так просто, а с другой, я бы съела всю эту пачку прямо вместе с его рукой без малейшего зазрения совести.

– Тоже мне, – фыркнул кареглазый и буквально всучил мне злосчастную пачку, воспользовавшись моментом.

– Ладно уж, – милостиво буркнула я, принимая дар.

Чем вызвала непонятный мне дурацкий приступ хохота.
Я пялилась на пачку, как будто мне мозг отключили, а потом поймала себя на мысли, что улыбаюсь.

***

Дядька все же был неплохой, а кабинет у него чистый и светлый, как вечерние витрины магазинов на главной площади.

Может, удастся развести этого спонтанного «добродетеля» на «поесть», а потом слиняю, - от таких, как он, нечего ждать добра. Я до сих пор не понимаю, что в голову ему взбрело: привёз меня к себе домой, оставил в кабинете одну. Будто не ждёт, что обворую его и сбегу. Далеко сбегу, как же. У меня и так «Зуб» на шее висит, не хватало ещё этого мажора с его амбалами-охранниками. Долго он собирается заставлять меня здесь торчать, полнясь нехорошими предчувствиями?

Ведь без объяснений почти за шкирку заволокли сюда и велели ждать, не высовываясь. Я же планировала высунуться и эти самые объяснения все-таки стребовать. Только замерла у самой двери, вслушиваясь.

– А на кой он её притащил?

– Я откуда знаю, понравилась, может. Отведёт комнату и определит в гарем.

О-о-о, этого мне ещё не хватало, так безбожно нарваться...

– Её имя есть в сводках зуба, и по внешности подходит.

Меня словно по башке мешком вдарили. Имя! Я ведь своим с архебольшого дуру назвалась ему настоящим именем. Ляпнула и все, идиотка клиническая.

Не в силах простить себе этот очевидный просчёт и вовсю матюкаясь шёпотом, я разбиралась с тем, как в трижды проклятом кабинете пошире открыть окно.

Когда отворилась дверь, меня в «обители грязных развратов» уже не было.

***

Что-то стало все совсем печально. Наша и без того уже поредевшая в последние дни шайка распалась напрочь. Пропадать с концами начали и те, кого вовсе никогда не значилось в списках «Зуба», и решено было выживать теперь по отдельности. Чтоб уж если выследят, поймают, так хоть других на подставлять под удар.

А находить нас стали совсем уж часто, меня вот нашли.

– Ты почему сбежала, юная леди?

Голос донёсся из-за спины, и потому ничего удивительного, что был воспринят, как удар в спину. Я резко развернулась и с размаху без раздумий залепила в ответ, а мой внезапный посетитель совсем не ожидал столь тёплого приёма, потому и не увернулся. Разве только силы во мне едва ли хватало, чтобы сделать больно. Ему, бедному, оставалось только удивлённо хвататься за щеку и злопыхать возмущениями. Хотя как раз последнего я сделать не дала, заговорив первой.

– Ты что, следишь за мной, богатый дядечка?

– Роуз, давай без фамильярностей, – мой новый знакомый поморщился и сделал шаг навстречу, чем заставил отскочить, лихо вписавшись в лужу.

– Я знаю, ты владелец судостроительной корпорации, держатель одного из самых больших гаремов на побережье, Вестон Ланкмиллер, – выдала я скороговоркой и вжалась в стену, – не подходи.

– Ну и характеристики же ты мне подобрала, – он снова расхохотался и
приблизился почти вплотную, игнорируя все увещевания.

– Мне знакома одна безумно красивая женщина, очень похожая на тебя и в девичестве также носившая фамилию Майер. Ты веришь в совпадения? Я мог бы устроить вам встречу.

– Руки, – огрызнулась я больше мрачно, чем испуганно, хотя что скрывать, страх в голосе тоже был.

Вест вообще очень самозабвенно гладил меня по лицу, приподнимая за подбородок, чтоб глаза видно было, пока я все пыталась прикинуть, куда бы увернуться, а оно все не прикидывалось никак.

– Роуз, ты больная на голову, я говорю о твоей матери, – вкрадчиво и серьёзно сообщил Ланкмиллер, опираясь о стену.

– Что за идиотизм, так только в фильмах бывает, – я наконец просочилась между ним и стеной, отойдя на безопасное расстояние. – Она бросила меня давно уже. Вряд ли будет рада видеть снова, и вообще это наше дело, чего вы лезете.

Стоит передо мной весь такой серьёзный, несёт какую-то чушь, в очередной дорогущий костюм одет, за углом, наверняка, целая толпа амбалов, поэтому и смотрит так спокойно. Так удивительно по-доброму, что черт бы его побрал.

– Мы едва знакомы, почему я должна вам хоть каплю верить. Оставьте меня в покое уже, как нашли только.

Я развернулась было спиной, думая смыться куда подальше и стряхнуть поскорей это странное наваждение, это что-то горящее и больное, но оказалась крепко схвачена за руку.
Понятное дело, принялась отпихиваться, а Ланкмиллер взял и рукав мой до самого локтя задрал, открывая миру малиновые синяки.

– Откуда? – этот его искренне-вопросительный взгляд меня просто выбесил.

Идиот.

– Что значит, «откуда», я на улице живу! Отовсюду...

Больше ничего сказать я не успела, потому что в следующий момент меня бесцеремонно закинули на плечо.

***

Под потолком висела большая лампа, декоративные ветки тянулись по бордовым обоям, увенчанные сверкающими цветами. Убранство было дорогое, если не сказать вычурное, и одним своим видом заставляло меня сидеть в кресле, словно проглотив здоровущий штык, и бояться дунуть на все это великолепие.

Во рту было сухо, а ладони вот промокли, наоборот. Честно говоря, я до сих пор слабо себе представляла, почему я вообще согласилась и для чего все это делаю, но сижу в этом жёстком кресле и как-то уже не сбежишь.
На самом деле ничего я не жду от этой встречи. Чему меня научил опыт, так это не питать иллюзий.

– Я понимаю, ты хотела совершенно новую жизнь начать, и я вот в неё как-то не вписываюсь.

Да я уйду через две минуты.
Мне просто хотелось взглянуть, какой ты стала. Действительно, необыкновенной красоты.

– Ну что ты, располагайся, выпей чаю, – маменька грациозно повела рукой, скользя по мне взглядом таким, каким обычно смотрят на совершенно чужого человека.

И тут её можно было понять, мы и стали другу другу чужими, давно уже.

– Мам, я...

– Сколько?

– Чего сколько?

– Сколько тебе нужно денег? Извини, у меня времени не так уж много, ты уже взрослый человек все-таки, так что давай по делу. Сколько?

Отрицательно качая головой, я выдавила из себя улыбку полумертвого человека, потому что это было все, что на что хватило моих сил. Очень горько пожалеть пришлось, что не согласилась на ланкмиллерское предложение мне платье прикупить. А так вышло, что заявилась я к матушке в своём потрепанном шмотье и одним своим видом денег прошу.

– Мам, отец... продал меня. Я не хотела о грустном, но... – но сама не знаю, почему вырвалось.

– Зачем ты врешь мне, Розмари? – вдруг прервала мать, щурясь и заставляя праведно возмутиться.

– С какого это вру?

– Продай он тебя, ты бы здесь не сидела. Или он тебя... Ланкмиллеру продал?! – она рассмеялась, откинувшись на спинку кресла, а потом вздохнула и все ещё с улыбкой заметила. – Да, сдалась ты ему.

Она вроде ничего такого не сказала. Но меня это просто разбило. Очень легко, раз – и на тысячи частей.
И надо бы что-то объяснить. Оправдаться надо бы.

Я молча встала и, не помня себя, вышла из комнаты.

***

Вестон при виде меня вскочил, только я все равно не сразу его заметила.

– Ну и что там? – он пытался заглянуть мне в глаза, по выражению лица уже явно чувствуя, что «там» меня, как минимум, полчаса нещадно избивали.

– Мы не виделись с ней столько лет, а она спросила, сколько нужно денег, чтобы не видеть меня ещё столько же.

– Роуз, – Ланкмиллер что-то говорил, пока мы шли по коридору и ещё потом, на улице, а через несколько шагов понял, что не слушаю его, и затих.

Стало совсем тоскливо. Темнело, фонари зажигались уже, и до костей пробирала вечерняя прохлада, щупальцами заползая за шиворот и дальше по позвоночнику. Я кое-как высвободилась из хватки Вестона и, отойдя немного, все-таки обернулась к нему, честно пытаясь делать вид, что все по плану.
Ну и в итоге бездарный, больной, холодный вечер после пиздецкого дня-дна. А все я умничка, все испортила. Сил, блять, нет совсем.

А ведь пыталась улыбаться, пыталась втирать Ланкмиллеру чушь про «все в порядке, я ожидала». Пыталась так сильно, и не сразу поняла, что плачу, а когда поняла, с перепугу уткнулась в его рубашку.
Ну почему я такой слабый дурацкий идиот?

И этот совершенно чужой и малознакомый человек меня успокаивал.
Тихо гладил по волосам, баюкал, прижимая к себе, и как-то это все постепенно стало чуть более нежным, чем полагалось для возникшей ситуации. Он понял это первым и отпрянул тоже чуть более резко, чем полагалось.

А мне ещё тогда следовало как следует испугаться и сбежать очень-очень далеко. Но в голову так некстати ударила совершеннейшая придурь.

– Мне пятый десяток уже, тебе всего лишь пятнадцать...

И я прекрасно знала, что его это не останавливало никогда. Так, отговорка, значит.
Я пожухла.

– И ты меня отталкиваешь...

Хотя Веста как раз судить за это было бы просто верхом несправедливости. Но именно Вест мягко притянул меня поближе и вздохнул в макушку:

– Глупостей не мели.

***

А потом мы напились. Я – быстро и основательно, Вест – медленно и методически.

То ли это алкоголь быстро в голову ударил, то ли я от прикосновения чужих губ так с ума сошла, что мне не хватило ума отпрянуть, оттолкнуть, уйти куда-нибудь в конце-концов, что порывисто втянула воздух и приоткрыла рот, подставляясь.
Мы целовались так, как будто влюблены были без памяти. И мысли о том, что это все неправильно, что мимолётно до смешного, они раззадоривали только, разжигали внутри неумолимый выжигающий все пожар, вынуждая меня льнуть ближе, а его – притискивать, вдыхая запах моих волос. С головой затапливали тепло и дрожь.

Завтра это все кончится, растает, как мираж, словно и не было ничего. Но это завтра. Сейчас мне по телу до кончиков пальцев будто пускают ток, и лучшей смерти придумать сложно.

***

Конечно же, я сбежала. Снова. Едва на утро очухалась и поняла, что произошло, не дожидаясь «извини, так получилось» и «тебе уйти нужно», и мутных, слегка виноватеньких глаз, и прочих прелестей. Проверенным способом, через окно ланкмиллерского поместья, чтобы не видеть его и не слышать больше никогда, чтобы от души со злости пинать бордюры и орать о том, какая же я дура.

Все стало только хуже. Исчезать с улиц начали уже и те, кого никогда не было в реестрах «зуба». Все равно их никто не хватится.

– Мы были в доках, – Джина утёрла грязь со щеки и снова уставилась на меня. – Там они нас и нашли. Спустили собак, всех переловили за считанные минуты. Я в углу сидела за ящиками, а там такая вонь, что ни один пёс не сунется. Они работают на Ланкмиллеров и на «зуб». Точнее, заправляют всем этим первые, а перепродают вторым. Как будто денег мало от своих кораблей. Ты заметила, нам иной раз и пяти монеток для счастья хватает, а они идут на такое, хотя в жизни ни разу не голодали?

– Заметила, Джи. Почему Ланкмиллер... – я огромным судорожным усилием вытолкнула воздух из груди, потому что, кажется, он там застрял.

Вест не святой, ясное дело, но почему все именно так должно было выйти? Выходит, от его рук мы... Тоже мне, помощничек, добродетель. Не соображая, куда вообще деть всю эту боль, я тихо сползла на пол старого сарая, пытаясь сдерживать идиотские поскуливания.

– Это точно? – уже оттуда придушенно спросила я.

– Они говорили между собой о женщине. О госпоже Ланкмиллер. Мол, она им головы пооткручивает, если недостача будет. Заведует ими. Тут большого ума не надо, что чтобы догадаться, что к чему.

Госпожа?..
Я уставилась на Джину с несчастным видом, с этим горьким «ну, добей меня уже» на лице.
Как водится, это было бы слишком гуманно.

***

Я снова стояла на ланкмиллерском пороге, смятенная и смурная, заранее прокручивая в голове все, что нужно было сейчас сказать. Охрана его меня пропустила за ворота, видно, он же и приказал, если вдруг. Я стояла на ветру и ждала, пока, въехав мне по носу, откроется дверь.

– Розмари, – на пороге наконец появился сам Вест, встрёпанный, усталый и удивленный.

Совсем близко, в шаге от меня. Руку протяни – дотронешься.

– Я люблю тебя, – вдруг выпалила, конченая, вместо всей заготовленной речи и сама же испугалась до смерти.

Просто я знала, что после столь пламенного нежданного признания, он меня либо втянет внутрь, либо выставит за порог. И это мгновение, пока он стоял, ошарашенный, было самым жутким, наверное, самым выворачивающим.

Потом меня за шкирку практически затащили в дом, вжали в чужую грудную клетку, пригладили по голове, дурную, жалкую, замёрзшую, мешающую проклятья со словами признания.

Вест стоял рядом, обнимал, а я все ещё беспомощно терлась к нему и бормотала испуганно, будто оправдываясь:

– Когда это успело произойти? Мы знакомы всего не более двух суток.

Он говорил, что все в порядке. Что так обычно и происходит. Он говорил, а голос дрожал из-за перебитого дыхания.

***

– В общем, вот так дела обстоят. Ты знал?

Я вывалила ему все, когда успокоилась. От начала и до конца. Всю жизнь с тех пор, как помню себя и до рассказа о доках. Я ради него и пришла к Ланкмиллеру. Просить, умолять о помощи. Сделать хоть что-нибудь, чтобы это прекратить. Не потому что я и сама когда-нибудь попаду к «зубу». Попаду, глупо питать иллюзии, все что я могу, лишь отстрочить. Но что другие
люди гибнут каждый день, десятками, никому до них дела нет, и я... Я просто хотела дёрнуть за ту ниточку, которая случайно оказалась у меня в руках. Я просто хотела Веста использовать. На этот счёт тоже глупо питать иллюзии.
По крайней мере, за этим я пришла. А вышло все в итоге совсем не так, как задумывалось.

– Не молчи, пожалуйста. Можно хоть что-нибудь сделать? – я подняла глаза с пола на стоявшего спиной ко мне Ланкмиллера.

Он наверняка сейчас подбирал варианты от «это не моё дело» до:

– Ты ведь можешь забыть о них, ты знаешь? Жить у меня, не нуждаться ни в чем, и никогда больше не вспоминать об этих людях, – он все это сказал, а сам даже не обернулся. Совесть мучила или что?

– Нет. Нет, Вест, так не пойдёт, прости, что побеспокоила, но мне нужно... – я и шага к выходу не успела сделать, как меня весьма бесцеремонно вернули на место.

– Хорошо, – вздохнул Вест, потирая переносицу, – я поговорю с Розой. Если вопрос в деньгах, то он решаем.

Я не успела толком ничего ответить, даже вникнуть в предложение, как Ланкмиллер вдруг грохнулся передо мной на колени, заставив подскочить от неожиданности. И только когда я потянулась к нему, он поймал мои руки, сжав в своих.

– Розмари, я человек не безгрешный, но если можешь, прости мне все мои грехи.

Я так и не поняла тогда, почему он это сказал. Наверное, просто чувствовал.

***

Чем ближе я подбиралась к трагедии, тем хуже становились воспоминания. Обрывочные, фрагментарные, я собирала их, словно мозаику, ранясь о каждый кусочек, но все равно возвращая его на место.

Тогда ещё не было никакого Шиффбау. Никто не думал, что на уме у маменьки именно это. Вест пообещал ей открыть счёт с очень приличной суммой. Я бы даже сказала, слишком приличной, какой-то более скромный человек мог бы жить на них до самой старости. Роза могла бы распорядиться иначе, вложиться куда-нибудь, что-то вроде того. Она встречала Вестона на корабле в пристани, чтобы меньше было свидетелей, разговор все-таки предстоял приватный. Конечно, по закону, делать то, что Роза делала, было нельзя, но если прикрывал «Зуб», то можно.

Они все никак не могли договориться о цене. Я сидела чуть поодаль, у самой двери и мечтала, чтобы меня никогда в жизни вообще в этой каюте не было. Но сама напросилась, так что поздно уже жалеть.

Дело затягивалось так, что за окном стемнело уже. Оба были пьяны уже и все походило на какую-то дурацкую семейную перепалку гораздо больше, чем на деловые переговоры. Тона все повышались, наблюдать было отвратительно, пока наконец это не переросло в самую настоящую пьяную драку. Все очень быстро случилось. Маменька толкнула Веста в грудь, тот не удержался на ногах и ударился головой об угол тумбочки. Роза ещё несколько секунд била его по щекам пощечинами прежде чем обернуться ко мне.

– И он вообще-то не дышит.

Очень быстро и очень по-дурацки.
Мне так больно и страшно, что я вообще ничего из творящегося вокруг не понимаю. Жизнь кончается, и начинается какая-то бестолковая суета.

***

Дождь хлестал по лицу, а я уже и так была насквозь промокшая, потому что до берега добиралась вплавь. Я выпрыгнула за борт, когда Роза приказала найти меня и привести к ней. Ей нужен был номер счета и я, которая уже ничего никому не сможет рассказать.

А потом он меня просто выгнал, Кэри. Молча выслушал моё захлёбывание слезами с истерическим заиканием напополам и выставил на дождь прямо за шиворот. И с его точки зрения очень даже правильно сделал. Правильно сделал. А на следующее утро меня в беспамятстве нашёл Чейс.

Теперь все начало вставать на свои места. Почему Ланкмиллер с таким редкостным удовольствием надо мной измывался, зачем маменьке сдалась моя драгоценная память и почему просто убить меня ей не можется.

Вся эта ситуация словно обухом по голове, тяжело и больно, ровно до тех пор, пока не думаешь о главном.

А главное ломает так, что я слышу хруст собственного позвоночника.

Я не чувствую, не вижу, не хочу этого понимать. Не хочу думать о том, что единственный человек, что был мне дорог, мертв уже два года как.

Я бы сказала, что просто, блять, не выживу без него. Но я выжила вот, просто дышала, ела, спала. Так, будто в моей жизни его никогда и не было. Но теперь перегородка сломалась, вообще все сломалось, и эта память с головой затопила, задушила меня. Я дёргано обернулась к Кэри.

– Ты правда считаешь, что... что это все моя вина?

– У каждого в этой истории своя вина, – мерзко и уклончиво ответил Ланкмиллер, он понял уже, конечно, что мне все вспомнилось, у него и взгляд серьёзней стал, и помрачнел изрядно.

– Считаешь, – убито заключила я, мучаясь от желания запихнуть все вылившееся на меня обратно в такие глубины памяти, из которых мне потом будет этого не достать. – Можем мы потом поговорить? Мне нужно... – перевести дух, прийти в себя, не сдохнуть? – немного времени одной побыть, чтобы улеглось.

Ланкмиллер ничего не сказал, только молча кивнул и к выходу направился. Может, распознал очередную ложь. Чтобы улеглось, как же. Немного времени мне хватит лишь на то, чтоб дышать снова начать по-нормальному. Грудную клетку спазмы сдавливали.

У самой двери я все-таки остановила его:

– Кэри, как ты пережил?

– Я уже рассказывал. Секс, работа; работа, секс. Секрет-то простой.

– А Элен?

– А мне кажется, я не пережил, – он рассеянно обернулся ко мне спиной, и из того, как говорил, было ясно, что это чертова гребаная правда. Самая настоящая. И я больше не удерживала его вопросами.

Когда мне так отчаянно кто-то нужен, рядом не оказывается никого. Ланкмиллер закрывает за собой дверь, потому что я сама его об этом попросила.