По рукам и ногам

Часть 30

Дом Ланкмиллеров впал в какое-то тяжелое сумрачное оцепенение.
Может, это отчасти дополнялось и тем, что он опустел. Причем совершенно буквально. Вместе с исчезновением наложниц отпала надобность в приготовление еды в прежних количествах и в частой уборке. Поэтому по коридорам шныряло куда меньше людей в серых костюмах прислуги. Их наверное тоже отчасти распустили, отчасти продали.

Из всего дома о моем существовании помнила только Алисия. Она даже притащила ко мне в спальню целую коробку каких-то медикаментов. Доктор Фолиан даже разработал какую-то систему лечения, чтобы после того, как темно-красные полосы на моей спине заживут, не осталось шрамов. Как по мне – дело гиблое и дурацкое.
Все равно они останутся, шрамы эти.
Пусть даже не на спине.

Только поди объясни это рыжей. Она обещала «пытать» меня этими лекарствами в день строго по два раза, как и положено, а возражений даже не стала слушать.

Мне хотелось сбежать. Не так, как раньше: чтобы на свободу. А чтобы просто сгинуть к чертям, но главное, подальше от всего этого дерьма. Хотя на свободу тоже хотелось, что уж там. Но Ланкмиллер мне уже ясно показал, куда следует засунуть это свое хотенье. Тогда какое мне, мать вашу, дело, что он без раны кровью истекает?
Какое мне дело?
Какое мне дело?
Какое дело?!

– Если сейчас же не прекратишь, – неожиданно строго зашипела Алисия, – скажу Кэри, и он тебе руки к кровати привяжет.

Я царапала свои пальцы. И вот уже шестой след от ногтя – до крови. И десятое замечание от рыжей. Правда, впервые – действенное. Слова «Кэри» и «привяжет» подействовали на меня как два удара током. И я молча прекратила, не огрызаясь и не пробуя съязвить, что дело вроде бы не ее. Просто опустила руки и все.

Алисия неожиданно обняла меня, забыв, что прижимается к спине, которую только пару минут назад с осторожностью ювелира обрабатывала. Лбом уткнулась в плечо.

Я была бесконечно благодарна ей за то, что она не оставляет меня, когда так нужно, за то, что в душу не лезет. За то, что губы ее кое-как заглушают боль. Но мне решительно нечего было предложить взамен.
Этот Кэри, скотина, вывернул всю душу наизнанку, да так и оставил. А ты попробуй теперь чего из нее выдави.
Алисия ничего и не просила.

Когда она уходила, я оставалась одна и даже носа не казала из комнаты, лишь бы только случайно не столкнуться с Кэри. Он тоже не искал встречи, к счастью. Не до того ему было. Наверное, бухает, ох пардон, заливает раны сердечные вискарем, или что-то вроде того. Рыжая говорила, что ему стыдно показываться мне на глаза.
Ну что за глупости.

Ближе к вечеру она почему-то не пришла, и было уже где-то около полуночи, когда я, бездумно уставившись в мерцающий экран телевизора над кроватью, все еще ждала ее появления.
Я не искала неприятностей, но эти падлы нашли меня сами.

– Кэри, нельзя не спать третью ночь подряд! – послышался за дверью звонкий голос Алисии, и через секунду она втолкнула своего братца, куда больше походившего на ходячий труп, ко мне в комнату. – Раз тебе нечем заняться, займись-ка ты делом. В конце концов, это твоя наложница и твои обязанности. Заодно посмотришь, что ты наделал. А я, прости уж, еле на ногах держусь! В конце концов, – добавила она уже без всякой спеси и значительно тише, – мужик ты или не мужик? Нечего голову в песок совать... Все будет хорошо, – а это адресовалось уже мне, вскочившей почти что в панике, потому что, нет, она что, действительно собирается оставить меня наедине с мучителем?! Хочет, чтобы я схлопотала еще одну моральную травму вдогонку к и так уже искареженной психике?

Но Алисия скрылась за дверью, не успела я и рта раскрыть. Оставила виснуть свое до смерти пустое «все-будет-хорошо» в воздухе, когда и так ясно, что ни черта уже не будет.

Конечно, ноги эту прохиндейку держали прекрасно, тут ясное дело, она хотела братца отвлечь от мрачных мыслей, а в голову ей не пришло, что делать это с моей помощью чертовски плохая и просто бесчеловечная затея, для нас обоих. Да еще и в ту же комнату, где жила Элен. А тут все еще ее волосами пахнет.

Кэри неторопливыми шагами пересек комнату и сел на мою кровать. Все молча. Я сглотнула неожиданно подкативший к горлу ком и рассеянно опустилась обратно, только чуть подальше от него. Как будто ведром воды окатили. И даже телевизор на минимальной громкости в такой тишине казался оглушительным, и я выключила, чтобы почувствовать, как звенит в ушах. Кэри был словно где-то совсем далеко мыслями, а я забилась в самый дальный угол кровати, обняв колени, потому что подозревала, что он так и до утра просидеть может. Что же мне теперь, всю ночь мучаться?

– Алисия сказала, тебе нужно принять душ, – наконец мучитель поднял на меня взгляд.

– И сама могу, – буркнула я, вжавшись еще сильнее в огромную подушку у изголовья, – правда уже могу.

– Я не настроен спорить, – хлесткое, как любая из его пощечин.

«Я не настроен спорить» следует воспринимать, как «все будет по-моему»? И охота ему со мной церемониться сейчас? Или сам понимает, что нужно отвлечься?
Понимает, конечно же.

– Хорошо, – я соскочила с кровати и покорно принялась стягивать с себя прозрачное подобие ночной рубашки.

Во взгляде Ланкмиллера даже скользнуло что-то вроде удивления моему быстрому согласию. А с тобой спорить – себе дороже.
Избавившись от одежды, я сразу же в душ поплелась. Не буду звать его и вытягивать из его пучины, и если хочет, пусть вытягивается сам.
Жажда контроля и власти, видимо, возымела верх над прострацией мучителя, и он решительным шагом направился за мной.

Понятия «душ» и «Ланкмиллер» совмещались отвратительно, и их союз, как правило выливался только в одно. Я порывисто вздохнула, поворачиваясь к нему спиной. Полюбуйся на свои труды, паскуда. И...

Надеюсь, ты не настолько ничтожен, чтобы скорбеть об одной, засаживая в другую?

Все та же табуретка и та же мочалка, только Кэри не раздевался, рассчитывая сделать все аккуратно. А я... Я просто хотела, чтобы было побыстрей. Его прикосновения, привычные и непривычные разом, которых я так боялась, оказались вполне терпимыми, даже успокаивающими. Ланкмиллер был необыкновенно холоден и деликатен, даже не отпускал привычных ехидных комментариев по поводу моей напряженности.
Он вообще делал все это, наверное, только потому что Алисия попросила.
В общем, я чувствовала себя, словно на приеме у гинеколога: ничего такого вроде бы, а неуютно невообразимо.

– Вид у тебя такой зашуганный, будто целый день бьют, – с какой-то непонятной интонацией сообщил Кэри, подавая мне полотенце.

– Не желаю слышать это от того, кто меня на днях в грязь втоптал, – мрачно парировала я.

– В том, что ты воспринимаешь слишком болезненно обычные вещи, не моя вина, – отрезал мучитель, подталкивая меня в комнату, пока я старательно пыталась завернуться в полотенце так, чтобы иметь потребный вид.

– А знаешь, тебе нужно в полиции работать, – истерично хохотнула я, забираясь обратно на кровать и уже предчувствуя, что сейчас я скажу что-то очень больное и горькое. – Придет к тебе потерпевшая: «Шеф, меня изнасиловали, сделайте что-нибудь». А ты ей: «Да ладно, вы воспринимаете слишком болезненно обычные вещи». А потом еще какой-нибудь юнец заглянет: «У меня любовь всей жизни пристрелили, найдите убийцу!». А ты в ответ: «Надо на цепь сажать было, средство безотказное. Да и вообще, забей ты на эту шлюху, что, на ней свет клином сошелся в самом-то деле?» Что ты так смотришь? – голос вдруг сорвался до хриплого и усталого, истеричные нотки угасли. – Ну ударь, если уж тебе от этого легче станет.

Я зажмурилась, ожидая, что за это-то он из меня точно дух выбьет.

Ладно, согласна, меня занесло. Но какого черта я вообще должна жалеть абсолютно-чужого-мне-человека? Сочувствие, сострадание, такт – это все для счастливых. А мне бы просто сейчас от боли не задохнуться.
У меня когда-то были железные нервы.
Я ничего никому не должна, и все в этом доме мне чужое.
Тогда какого, мать его, черта, боль, которую я причиняю ему, сразу же отзывается в моей грудной клетке?

Я подняла вопросительный взгляд на мучителя.
Он так и не ударил.
Даже не замахнулся.
Только выглядел так, будто его предали.

А во мне вдруг что-то щелкнуло, и я прижалась к Ланкмиллеру, прежде, чем успела что-то сообразить. И выдавила глухое, задушенное «прости» в черную рубашку. Хотя знала – не простит.
Да он и не должен был, в общем-то.

Кэри молча притиснул меня к себе.


– А кто это, Эмили Ланкмиллер?

Спина моя с горем пополам была обработана. И Кэри, чудом обнаружив в неразобранном чемодане и сразу же отдав в мое полное пользование сорочку поприличнее, опустился на кровать, положив голову мне на колени.

– Это моя мама, – сухо ответил он, прикрывая глаза.

– Я догадывалась...

– Отец ее очень любил. Думал, никого больше не сможет полюбить так. Оказалось, смог. И это свело его в могилу. Он предполагал, что его убьют, поэтому готовил меня к такому раскладу. Хотя, к этому, конечно, нельзя никак подготовиться. Просто я знал, что делать, если его не станет: куда звонить, какие отчеты требовать. Даже, где лежит завещание, знал.

– И как же ты это пережил? – а мои вопросы, может, входили в его сердце, словно колья. Только он отвечал. Потому что молчать было страшно.

– Секс, работа, работа, секс. Я исправлял ошибки отца, притирался в бизнесе, трахался и бухал. Прекрасно помогало знаешь ли. Здорово заглушало боль. И вообще, когда кто-то умирает, главное, как можно скорее научиться жить дальше. А года два назад этот постулат меня вполне устраивал.

– Ты просто... повзрослел.

– Может и так, – устало согласился Кэри.

Я откинулась на свою возлюбленную здоровую подушку, вертикально пристроенную у изголовья, потому что предчувствовала, что спать мне придется так. Дыхание Ланкмиллера постепенно выровнялось, и только в этом забытье лицо его приобрело оттенок какой-то детской безмятежности.

А завтра – будет больнее.