Сунженский Хребет

Глава 4

IV

Ачалуки. Когда-то, в начале его основания, в этом селе поселялись люди чем-то провинившиеся перед своими родичами. Это было село изгнанников, подобных пушкинскому Тазиту. Может это и наложило особый отпечаток на характеры здешних жителей. Они живут рядом, под боком, по ту сторону Сунженского Хребта. Но сколько в них уверенности в своей уникальности! В глубине души жители Ачалуков уверены, что являются носителями некой истины, ведомой только им. Как знать, может так оно и есть.

В стародавние времена сюда бежали те, кто были за что-то прокляты и изгнаны своими сородичами; бежали кровники, надеявшиеся, что за Сунженским Хребтом они уберегутся от своих врагов; бежали также оступившиеся несчастные женщины, изгнанные из своих семей.

Что ни говори, над Ачалуками всегда висел какой-то злой рок. В чем это выражается? Об этом никто точно не знает. Жители села, к примеру, указывают на то, что у них застаивается засуха, когда в Назрани непрерывно идут дожди. Они могут указать и на то, что в их селе никогда не было в достаточном количестве полноценной питьевой воды. «Бог отвел от Ачалуков даже грунтовые воды», – мрачно изрекают они. Но почему-то никто не говорит, что тот же Бог дал Ачалукам бесценный источник минеральной воды. А в прошлом в селе даже работали нефтяные скважины. Рассказывают, что нефть была столь высокого качества, что местные трактористы без всякого риска для двигателей заправляли ею трактора.

Правда, нужно признать, что все эти богатства и в самом деле особенно не повлияли на жизнь местных жителей. Ачалуки так и остались селом благородных, но бедных изгнанников. Сторожилы села объясняют это тем, что они, являясь потомками переселенцев, не унаследовали от своих предков чувство укоренённости в своем селе; они, как эмигранты, которые старятся на чужбине, так и не распаковав до конца свои чемоданы.

Но вряд ли это верно. Ведь почти все грозненцы, происходившие из Ачалуков, не бежали от войны в Чечне в другие ингушские села. Если бы у них не было этого чувства укорененности, думаю они бы рассеялись по всей Ингушетии. Ачалукцы возвращались туда, где жили их деды, – пусть даже отвергнутые и изгнанные кем-то, пусть когда-то кому-то непонравившиеся, кому-то не угодившие; не того полюбившие; во время не убившие кровника; не так женившиеся. Пусть! Зато никто им не скажет, что они здесь чужие, что им нет здесь места. Потому и стали вырастать в этом селе, здесь и там, десятки двухэтажных домов.

Вот и родители Макки ни на минуту не раздумывали куда им переселяться из Грозного, – конечно, в родное Ачалуки, туда, где жили их предки, бежавшие от кровников из Ангушта в XIX веке, а затем в веке двадцатом, высланные в Среднюю Азию, где они и вымерли все от голода и лишений, кроме одной единственной семьи, осевшей в Грозном.

Что было делать отцу Макки, искусствоведу по профессии в Ачалуках? Где бы нашла себя тут ее мать, всю жизнь проработавшая в центральной республиканской библиотеке. Тем не менее, вопрос куда ехать из Грозного перед ними не стоял. Очевидно, испытав на себе весь ужас крайнего национализма, заполонивший Грозный перед войной, когда даже ингуши превратились в инородцев, они поняли, что главное для человека это его дом, который стоит на родной земле, там, где никто никогда не скажет, что ты здесь чужой, что ты живешь на чужой земле.

Чему было удивляться, что Макка, заработав деньги, не имела другой цели, кроме строительства дома в родном селе, ведь и она испытала на себе в Грозном, что значит человек без Родины.

После переезда из Грозного чувство родины все более и более просыпалось и укреплялось в ней. Она не была здесь переселившейся, и, тем более, – беженкой, хотя в Ачалуках у нее не осталось ни одного однофамильца. Местным жителям и в голову бы не пришло, что Макка здесь чужая. Ее красота и манеры горожанки резко выделяли ее из окружающих. Но это не отчуждало ее от односельчан, а делало ее одной из сельских аристократок.

Гапур как-то спросил ее: зачем она, одинокая женщина, строит дом, с кем она собирается жить в нем? Этот вопрос Макке показался бессмысленным. Но Гапур не унимался.

– Если ты выйдешь замуж, то кто из порядочных ингушских мужчин согласится жить в доме, принадлежащий жене. Если даже найдется такой, то что же это за мужчина? Его же всю жизнь будут этим попрекать. Да я первый скажу, что он вышел за тебя замуж! Купила бы себе квартиру в Карабулаке. В квартире женщине и одной можно жить. Да и ездить на работу тебе было бы легче. Карабулак – это середина дорог: от Ачалуков до Галашки и от Слепцовска до Назрани.

– Квартира это не дом, – мягко возразила Макка, – это всего лишь жилье.

Она давно уже поняла, что ингушский дом – это понятие, имеющее некий сакральный смысл. Но этого почему-то не понимал Гапур, который, кажется, ни на какой дом не променял бы свой передвижной домик на колесах.