Творец слёз - Эрин Дум

Глава 34. Выздоровление

Есть сила, которую невозможно измерить.
Это мужество тех, кто никогда не перестает надеяться.

На восстановление Ригелю потребовалось довольно много времени.
Прошло несколько дней, прежде чем он смог наладить цикл сна и бодрствования, столько же ушло, чтобы научиться полностью управлять движениями тела.
К Ригелю вернулась память, сознание снова стало ясным. И если в силу некоторых физических ограничений его тело первое время было приковано к кровати, то непокорный нрав Ригеля никаких ограничений не признавал. Ох и трудно же всем нам пришлось...
К тому же Ригель терпеть не мог, когда о нем проявляют заботу, в какой бы форме она ни выражалась. Возможно, потому, что из-за своей болезни он насмотрелся на клиники и на врачей, и, когда вырос, старался избегать новых встреч с ними и испытывал что-то похожее на отвращение к любому, кто приближался к нему с беспокойством в глазах. Так что, всеми силами выкарабкиваясь из комы, он не учел, что на выходе окажется в заботливых руках совершенно незнакомых людей, в частности медсестер.
За предыдущие недели все успели полюбить очаровательного молодого человека с внешностью ангела, с которым так несправедливо обошлась судьба и который упорно боролся за свою жизнь. Все медсестры отделения заботливо меняли ему повязки и смотрели на него как на прекрасного заколдованного принца.
Теперь, когда принц поднял веки, открыв миру два магнетических и неласковых волчьих глаза, воздух в отделении, казалось, потрескивал от электричества, что, как легко представить, не нравилось ни врачам, ни старшей медсестре, ни тем более Ригелю.
– Мисс Довер!
Меня кто-то позвал. Я была в одном шаге от двери в палату и, обернувшись, увидела идущую ко мне по коридору старшую медсестру.
– Добрый день!
Я зачем-то прижала к груди цветы и книгу, которые несла Ригелю. Старшая медсестра, крупная женщина с выдающейся грудью и сильными руками, уперлась этими руками в бока и посмотрела на меня довольно хмуро.
– Снова был скандал...
– О, эм... опять? – хихикнула я, но ей, похоже, было не до смеха. – Наверное, произошло какое-то недоразумение, – уже серьезнее сказала я. – Но его можно понять, ведь ему сейчас нелегко. В любом случае это он не со зла. Ригель – хороший парень. Он лает, но не кусает. – Я на секунду задумалась и поправила себя: – Бывает, конечно, что он и кусает, но исключительно в целях самозащиты. – Подумав еще, я добавила: – А вообще виной всему стресс.
– Стресс? – возмущенно повторила она. – Но он в полном объеме получает необходимый уход! – возразила она. – И даже больше!
– В этом-то и дело...
– Простите?
– Вы совершенно правы, – поспешно добавила я, – просто он, ну... как бы это сказать... он немного дикий, но... уверяю вас, он хороший парень. Вы даже не представляете, каким вежливым он может быть. Ему просто нужно время, чтобы ко всему здесь привыкнуть...
Старшая медсестра по-прежнему смотрела на меня хмуро, поэтому я вынула из букета и протянула ей великолепную ароматную лилию, сопроводив жест мягкой улыбкой. Перед цветком она не устояла и, поворчав, взяла его, а я очень обрадовалась.
– Пожалуйста, не волнуйтесь. Я уверена, что он будет вести себя прилично, и...
– Что ты делаешь?!
Я обернулась на встревоженный голос, донесшийся из палаты Ригеля, и недолго думая открыла дверь и вошла внутрь.
Стоявшая у его кровати медсестра выглядела взволнованной.
Залитая послеполуденным солнцем грудь Ригеля была стянута замысловатой повязкой, от бедер и ниже его закрывало одеяло. Под изогнутыми бровями чернели красивые глаза, готовые вот-вот поразить медсестру электрическим током в самое сердце.
– Все в порядке? – спросила я, увидев, что Ригель опирается рукой на кровать, вцепившись пальцами в одеяло, как будто собирается спустить ноги на пол.
– Я сказала, что ему пока нельзя вставать, – сказала покрасневшая медсестра, – но он меня не слушает.
– Я с ним поговорю, не волнуйтесь. – Я вежливо улыбнулась женщине, положила руку Ригелю на плечо и не без усилия уложила его обратно, чувствуя, как под моей ладонью напряглись его мышцы. – Нет причин для беспокойства...
Медсестра выскользнула за дверь, прихватив с собой поднос с пустой посудой. Когда мы остались одни, я мягко улыбнулась Ригелю.
– Куда это ты собрался, а?
Ригель смотрел на меня, как зверь, которого посадили в клетку. Тем не менее ничего грубого он не сказал.
Я спокойно расправила цветы в вазе, давая понять, что инцидент исчерпан.
– Как ты сегодня себя чувствуешь?
– Замечательно, – едко пробурчал он, – скоро у моей палаты повесят табличку, как в зоопарке.
Он был не в духе. Тот факт, что его снова застукали при попытке сбежать, хорошего настроения, вероятно, не прибавил.
– Ригель, нужно потерпеть, – деликатно начала я, расправляя лепестки, – ты в руках профессионалов, понимаешь? И было бы неплохо хоть иногда вести себя с ними вежливо. Или, по крайней мере, не враждебно, вот и все. Можешь хотя бы попробовать?
Ригель посмотрел на меня, слегка скривив верхнюю губу, и я ответила ему снисходительным взглядом.
– Мне сказали, что ты нагрубил медсестре. Это правда?
– Она собиралась засунуть мне в нос две пластмассовые трубки, – возмущенно прошипел он, – я сказал ей, кстати очень вежливо, что лучше пусть она воткнет их себе...
– О, Ника, рад тебя видеть!
В развевающемся на ходу халате, с папкой под мышкой в палату влетел доктор Робертсон.
– Добрый день, Ригель! – сказал он весело. – Ну как, суп был хорош?
Ригель вежливо улыбнулся:
– Сносный.
– Вижу, ты в хорошем настроении, – прокомментировал доктор, а затем задал ему обычные рутинные вопросы: чувствовал ли он сегодня усталость или головокружение, часто ли болит голова и так далее.
Ригель терпеливо отвечал, словно исполняя повинность, от которой ему не отвертеться.
– Хорошо, – сказал доктор Робертсон. – Вижу, что ты быстро восстанавливаешься.
– Когда я смогу отсюда уйти?
Доктор моргнул и посмотрел на него.
– Уйти?! Ну... Ключица будет в порядке через пару недель. И ребра еще пока не зажили. Придется еще немного здесь полежать. Здоровье – это не то, чем можно пренебречь, согласен?
Ригель бросил на доктора Робертсона бронебойный взгляд, и тот выдержал его, не моргнув глазом.
– И еще хочу напомнить, что, какой бы невкусной тебе ни казалась больничная пища, ее надо есть. Необходимо хорошо питаться, чтобы тело пришло в норму.
Я переводила взгляд с одного на другого, непонятно почему почуяв в воздухе запах противостояния. Ригель, казалось, изо всех сил старался держаться в рамках цивилизованного общения, как я его и просила, а доктор Робертсон, похоже, остался доволен своим пациентом.
– Я еще зайду попозже, – сообщил доктор и победоносно вышел из палаты.
Ригель со вздохом облегчения, больше похожим на рычание, откинулся на подушку, потом поднял руки и закрыл лицо.
– Еще пару недель здесь болтаться? Вот черт...
Я никак не могла привыкнуть, что теперь он много говорит. Несчастный случай, наверное, разрушил последнюю стену, за которой Ригель скрывал свою душу. После моих слов и того, что я для него сделала, Ригель наконец понял, что ему больше не нужно от меня прятаться.
– Ты целый месяц был в коме, – напомнила я ему, садясь рядом на кровать. – Наверное, врачу виднее, как должно идти лечение и что для тебя лучше.
– Мне точно было бы лучше, – сказал он сквозь зубы, – если б мне каждый день не меняли повязки без надобности.
– Ну, телесный контакт тоже полезен...
Ригель замер. Он убрал руку с лица и посмотрел на меня так, словно я сказала страшную глупость.
– Телесный контакт? – саркастическим тоном повторил он.
– Да, а что? – Мои щеки порозовели. – Мне кажется, когда тебя бинтуют, это расслабляет... как при массаже. Я знаю, для тебя это нелегко, но хоть иногда ты мог бы позволить кому-то проявить о тебе заботу, – пробормотала я, глядя на Ригеля.
Он пристально посмотрел на меня. Казалось, он с интересом обдумывает словосочетание «телесный контакт», но в отличие от меня вкладывает в него совсем другое значение.
Прежде чем он успел что-то сказать, я встала, поправила блузку и заправила волосы за ухо.
– Куда ты идешь? – спросил он так, словно я уезжала на другой конец света.
Я обернулась и поняла, что он все еще смотрит на меня.
– К торговому автомату, – сказала я и рассмеялась. – Куда, ты думаешь, я еще могу пойти?
Ригель бросил на меня косой взгляд, как будто опасался, что кто-то из докторов, воспользовавшись моим отсутствием, может запереть его в этой палате. Было странно видеть его таким уязвимым и нервным. Он вел себя как капризный ребенок, попавший в незнакомое, а потому враждебное место и требовавший вернуть его обратно домой. Я нежно улыбнулась ему, как маленькому мальчику, и убрала волосы у него со лба.
– Я куплю воду и вернусь. Полистай пока книгу, которую ты просил принести, о небесной механике.
Я прошла по коридору в вестибюль, где достала несколько монет и остановилась перед торговым автоматом.
– Ой, ты здесь! – услышала я знакомый голос за спиной.
– Аделина!
Она просияла в улыбке. На ней была струящаяся блузка цвета индиго, которая очень гармонировала с цветом ее глаз.
– Я принесла тебе ключи от дома. Анна сказала, что ты их забыла.
Она протянула мне ключ с брелоком в виде бабочки.
– Ой, спасибо, не стоило беспокоиться...
– Ничего, мне по дороге. Асия ждет в машине. Она проезжала мимо магазина и предложила подбросить меня до дома. С лилиями все в порядке?
– Спасибо, они очень ароматные, – радостно поблагодарила я ее. – Ты была права.
В ее глазах я снова увидела свет, который нас сближал.
Аделина больше не искала работу. Мероприятие в клубе «Мангровое дерево» увенчалось успехом, а цветочные композиции Анны так всем понравились, что в следующие дни телефон разрывался от звонков. Посыпались заказы и предложения о сотрудничестве, одно другого интереснее, и цветочный магазин Анны зажил новой жизнью, которую он давно заслуживал.
Но это еще не все: Анна с надеждой спросила Аделину, не согласится ли она у нее работать. Когда Карл увидел новую сотрудницу, у него нижняя челюсть отвисла до ключиц. Ну его можно понять. Парень тут же предложил красивой девушке свою помощь, но он не знал, что Аделина всегда отличалась редкой чувствительностью и способностью озарять своим светом даже мои самые серые дни; и я не удивилась, обнаружив, что она тонко чувствует цветы, а потому ей идеально подходила эта работа.
Сложно передать словами, что я почувствовала, когда однажды зашла в магазин и увидела их там вместе, смеющихся и разговаривающих.
Я мечтала, чтобы Аделина осталась в моей жизни. И теперь знала, что она всегда будет рядом.
– Асия не зайдет? – спросила я, глядя в сторону входа.
– Ой нет, она ждет меня в машине, – улыбнулась Аделина, покачав головой. – Ты же знаешь, какой нетерпеливой она бывает.
Пока я лежала в больнице, между ними завязалась неожиданная дружба. Когда Асия снова ко мне пришла, Аделина сделала так, чтобы она не чувствовала себя третьей лишней: они стояли у меня за спиной, каждая с прядью моих волос, и пока Асия возмущенно бормотала, что это невозможно, Аделина тихонько хихикала и показывала ей, как сделать косичку «рыбий хвост». Потом Асия приходила и без специального приглашения.
– Она не такая уж и вредина, – игриво прошептала Аделина.
– Да, правда, – согласилась я. – У нее немного резкие манеры, но Асия хороший человек. Она только и делает, что называет меня упрямой. – Я улыбнулась, вспомнив ее определения для меня: – Отчаянная, упрямая и твердая, как надежда.
– Это правда. Ты как надежда.
Я подняла лицо и посмотрела Аделине в глаза. Тон ее голоса не звучал так же легкомысленно, как мой. Нет, он был искренним.
– Я не смогла бы сделать то, что сделала ты.
– Аделина...
– Я не смогла бы находиться рядом с ним каждый день и никогда не унывать. Вставать утром и, хочешь не хочешь, улыбаться. Ты отдала ему всю себя... Ты говорила с ним каждый день и каждую ночь. Ты находила в себе силы продолжать, даже когда отчаивалась. Ты никогда не сдавалась. Это правда, что говорит доктор: только такой мощный свет, как твой, мог вернуть его из темноты.
От слов Аделины потеплело в груди.
– Доктор никогда такого не говорил, – возразила я.
Аделина хитро улыбнулась.
– Он сказал мне это по секрету, а я, видишь, все-таки проболталась.
Я опустила голову, глядя на свои пластыри – буйство красок.
– Асия здорово меня тогда поддержала. В моменты отчаяния она вытаскивала меня из пустоты. Теперь я знаю, почему Анна ее так любит... Она была права насчет нее.
Аделина ободряюще погладила меня по плечу.
На улице прогудела машина.
– Ой! Нужно бежать...
– Не зайдешь к Ригелю?
– Я бы с радостью, но Асия ждет! Может, завтра забегу после работы... Ты здесь будешь вечером?
Я радостно кивнула:
– Куда я денусь!
Я смотрела, как ее золотистые волосы колышутся в такт торопливым шагам. Она вышла на улицу, открыла дверцу машины, Асия, приспустив солнцезащитные очки, пробормотала что-то похожее на упрек, Аделина хихикнула, пристегивая ремень, и через несколько мгновений машины перед входом уже не было, ее как ветром сдуло.
Я возвращалась с улыбкой на губах, мои распущенные волосы не колыхались так красиво, как у Аделины.
Когда я добралась до палаты Ригеля, то увидела, что он уже не один. Рядом с его кроватью стоял поднос, и медсестра, которая принесла его, теперь поправляла простыню, чтобы трубочки капельницы не переплелись. Я вспомнила, что уже несколько раз видела ее в палате: она часто меняла Ригелю повязки. Когда эта молодая девушка, грациозная как лань, прикоснулась к Ригелю, у меня заныло в животе.
Ригель заметил, что она на него поглядывает, и собрался было ударить ее током, но в последний момент, видимо, передумал, в его глазах промелькнула искра. Он посмотрел на бирку на груди девушки, а затем подтянулся на руках, нависая над ней с приветливой улыбочкой.
– Долорес, ты, случайно, не знаешь, здесь где-нибудь можно раздобыть еду повкуснее?
Девушка покраснела и удивленно приподняла брови. Она попыталась ответить, но под его взглядом из нее вырывались только бессвязные слова:
– Прости, но я не... это не...
– Хм?
Медсестра подскочила, как будто рядом с ней что-то взорвалось. Она повернулась и увидела меня у двери. С пылающими щеками она прошла мимо меня и исчезла в коридоре.
Я уставилась на Ригеля, слегка нахмурившись. Потом подошла к кровати и поставила бутылку воды на прикроватную тумбочку, а Ригель грустно вздохнул, потому что его попытка разнообразить меню провалилась.
– Значит, подговариваешь медсестер на всякие махинации? – слегка обиженно пробормотала я.
Ригель раздраженно поправил одеяло.
– Я просто пытался быть вежливым, – пошутил он, даже не пытаясь звучать правдоподобно.
Я посмотрела на него с упреком.
– Тебе еще нельзя подниматься на постели, – напомнила я, глядя на его замысловато забинтованную ключицу. – Доктор сказал, что ты должен держать руку в неподвижном положении... Болит, да? – прошептала я, заметив, что на его скулах заходили желваки. – Ох, Ригель, ты же знаешь, лучше поменьше двигаться...
Ригеля не волновали сломанные ребра, а я хорошо помнила мучения, которые преследовали меня при каждом движении. Даже дышать было больно.
– Если хочешь побыстрее отсюда уйти, ты должен сохранять спокойствие, выполнять рекомендации доктора и прежде всего съедать все, что тебе дают, – заключила я, обозрев поднос.
Ригель бросил на него враждебный взгляд. На подносе стоял стакан воды и пакетик с яблочным пюре. Покрутив в руках пакетик, я открыла его, положила на поднос чайную ложку и поставила его рядом с Ригелем.
– Давай ешь.
Он посмотрел на пюре так, словно это яд.
И все же меня не покидало ощущение, что любое движение действительно причиняло Ригелю боль. Сегодня он позволил себе много вольностей, хотя никогда этого не признает.
– Нет, спасибо, – ответил он тоном, который разжалобил бы любого. Но не меня.
Я устроилась поудобнее рядом с Ригелем, взяла пакетик и зачерпнула ложкой золотую мякоть.
– Ты чего?
– Чем дольше ты будешь лежать неподвижно, тем лучше – так сказал доктор, верно? – Я мило улыбнулась. – Открывай рот.
Ригель недоверчиво уставился на ложку, зависшую перед ним, казалось, и правда не понимая, что я задумала. А когда наконец понял, что я собираюсь его кормить, в его глазах промельнула свирепая тень.
– Э, нет!
– Брось, Ригель, не будь ребенком, – выдохнула я, – давай!
Я поднесла ложку к его рту и посмотрела на него своим самым беспомощным взглядом. Ригель стиснул челюсти и покосился на упаковку, как будто раздумывая, выхватить ли у меня из руки пюре и забросить в дальний угол палаты или все-таки не стоит огорчать меня «нецивилизованным» поведением.
– Не упрямься, – промурлыкала я бархатно и призывно подергала бровями.
Ригель теснее сжал губы. Казалось, он изо всех сил пытался сдержать просившиеся наружу слова. Он переводил взгляд с моего наигранно милого и заботливого лица на ложку и обратно, словно взвешивая все за и против, и наконец разомкнул губы. Я ловко просунула ложку в узкую щель между зубами, пока Ригель смотрел на меня горящими, я бы даже сказала, пожирающими глазами. Поморщившись, он проглотил пюре.
– Такое ли уж оно невкусное?
– Да, – сердито ответил он, но я уже приготовила вторую ложку.
Он баловался, зажимал ложку зубами, как будто хотел ее перегрызть, но я проявила терпение и в результате скормила ему больше половины пакетика. В какой-то момент из уголка его губ вытекла желтая капелька пюре, и я заботливо подобрала ее ложечкой. Ригель и правда сейчас был похож на маленького мальчика.
– Ну все, достаточно, – в какой-то момент пробурчал он, выхватывая у меня пакетик и ложку и швыряя их на тумбочку, и, прежде чем я успела возразить, та же участь постигла и поднос.
– Ну, – тихо выдохнула я, – хоть столько...
Ригель скользнул рукой по моей талии и притянул меня к себе. Я уперлась в матрас, чтобы на него не упасть, но это было бесполезно: я оказалась в тисках.
– Ригель, – пробормотала я, застигнутая врасплох, – что ты делаешь?
Я порывалась отстраниться, но он обнял меня двумя руками и прижал к себе. Прежде чем я успела сказать что-то еще, он прижался губами к моему уху и дерзко прорычал:
– Ты же не откажешь мне в коротком... телесном контакте?
Я покраснела, его теплое прикосновение напомнило мне, как сильно я по нему соскучилась. Ригель уткнулся лицом мне в шею и вдохнул мой запах, поглаживая шею. Я почувствовала, как его легкие медленно раскрываются, наполняются воздухом.
– Ригель, мы в общественном месте, – напомнила я, еще больше краснея.
– Ммм...
– Если кто-нибудь войдет...
Он медленно вытянул блузку из джинсов, открыв рукам путь к моему голому телу. Я затаила дыхание.
– Ригель, ты же не хочешь снова рассердить старшую мед... – Я задохнулась и от неожиданности широко распахнула глаза: он только что укусил меня за шею.
– Ригель!
Время залечило не одну рану.
Билли с Мики тоже дали мне повод для радости и возможность вздохнуть с облегчением. Случившееся со мной заставило их задуматься о том, что жизнь очень непредсказуема и глупо тратить время на ссоры и недоразумения. Они наконец нашли в себе силы поговорить, и, хотя ни та ни другая не поделились со мной подробностями разговора, я поняла, что буря миновала.
Однажды я даже видела, как они шли в школу, взявшись за руки. Глядя в чистые глаза обеих, я поняла, что этот жест лишь знак примирения любящих друг друга подруг. Тем не менее, внимательно всматриваясь в Мики, я не увидела в ней ни меланхолии, ни разочарования. Наверное, желание снова общаться с Билли, очень важным для нее человеком, превосходило любые желания сердца. Конечно, что-то изменилось и их дружба не была такой, как прежде, но, видя их переплетенные руки, я поняла, что со временем их отношения придут в равновесие и они всегда будут участвовать в жизни друг друга.
В один из дней я пригласила их к себе, чтобы вместе сделать домашку. И когда мы сидели за столом, я раскрыла им свое сердце, как книгу. Я все им рассказала о себе.
О том, как потеряв родителей, вошла в ворота сиротского приюта одинокая пятилетняя девочка; как мои дни в Склепе превратились в годы. Рассказала и о кураторше, которая вырывала из нас индивидуальность, как вырывают страницы из книг, которые не жалко рвать.
А потом я рассказала им о Ригеле, ничего не упустив, вспомнив все укусы и обиды, секреты и невысказанные слова, мгновения, которые, как оказалось, связали нас прочной нитью судьбы.
Я рассказала им нашу историю и поняла, что, если бы у меня была возможность что-то в ней изменить, то я не переписала бы ни странички. Даже если она грустная и нестройная, а для многих даже и непонятная... Мне нужна только эта история, другой не надо.
Больничные дела продвигались: Ригель шел на поправку. С него сняли повязки, и началась реабилитация. Не знаю, сколько цветов мне пришлось преподнести старшей медсестре в качестве извинения за пациента, при общении с которым постоянно возникали так называемые недоразумения.
Всех волновала дальнейшая судьба Ригеля.
Поскольку Ригель больше не был членом семьи Миллиган, он должен вернуться в Склеп, но Анна сделала все, чтобы его туда не отправили. Она позвонила всем, кому могла, сходила в Социальную службу по защите детей и объяснила, что, учитывая болезнь, от которой страдал Ригель, он должен жить недалеко, чтобы поддерживать с нами постоянную связь. Это поможет ему сохранять душевное равновесие, которое крайне важно для его общего самочувствия. В подтверждение Анна предоставила медицинское заключение, в котором подчеркивалось, что психологическое состояние Ригеля влияет на интенсивность и продолжительность приступов: в состоянии душевного спокойствия обострения случались редко и проходили быстрее, в то время как стресс лишь усиливал болевые симптомы.
Наконец, к большому облегчению для всех нас, органы опеки сообщили, что переведут Ригеля в приют Святого Иосифа – в тот, где жила Аделина.
«Святой Иосиф» находился всего в нескольких автобусных остановках от нас. Тамошний директор, коренастый мужчина, был, по словам Аделины, хоть и сварливым, но очень хорошим человеком. Глядя в ее искренние глаза, я не могла не порадоваться тому, что Ригель будет там не один.
Что касается школы, то Анна еще в самом начале оплатила весь год учебы, так что мы доучивались вместе.
Как и в другие вечера, коих было бессчетное количество, мои шаги эхом разносились по пустому больничному коридору. И все же мне трудно представить, что завтра я сюда не вернусь.
Я остановилась перед знакомой палатой. Кровать была заправлена, стула у стены уже не было. Ничего не лежало на прикроватной тумбочке, и цветов, разбавлявших сплошную белизну, больше нет.
Вот и пришла пора отсюда уходить...
Стоя на пороге, я любовалась профилем Ригеля на фоне окна. Снаружи багровел закат, на стеклах блестели капли недавнего дождя. Облака пылали огненно-красным, и свет, разлившийся в воздухе, казался способным на все.
Черные волосы обрамляли задумчивое лицо, сильные плечи выделялись на фоне багрового неба – Ригель походил на обворожительного романтического героя, вопрошающего закат о своей судьбе. Я воспользовалась этим моментом, чтобы полюбоваться на него в тишине.
Я снова увидела его ребенком с ангельским личиком и огромными черными глазами.
Я снова увидела его семилетним, с ободранным коленом и моими лентами в руках.
А вот ему десять, он смотрит потерянным взглядом куда-то сквозь горящую свечу.
Я снова увидела его в двенадцать, метнувшего в меня настороженный взгляд исподлобья. Потом в тринадцать, в четырнадцать и в пятнадцать... Его дерзкая красота, кажется, не знает меры.
Ригель-недотрога, подавляющий всех своим интеллектом, запрокидывает голову и заливается безрадостным смехом. Ригель, который дерзко цокает языком и повергает в ужас одним лишь взглядом. Ригель, тайком наблюдающий за мной издалека глазами мальчика, в груди у которого бьется волчье сердце.
Ригель, такой утонченный, сложный, изломанный, загадочный и очаровательный.
Я смотрела и смотрела на него и не могла поверить, что он... мой. Что его волчье сердце молча носит в себе мое имя.
Я никогда больше не отпущу его.
* * *
– Ну вот и все... – услышал он.
Ригель повернул голову и увидел, как, спрятав руки за спину, к нему подходит Ника. Ее длинные волосы мягко падали на плечи, в бездонных глазах, как в колодцах, мерцали звезды. Она остановилась рядом с ним у окна.
– Скажи, Ригель, ты больше не убежишь? Ты со мной?
Ригель посмотрел на нее из-под ресниц.
– А ты со мной? – спросил он хрипло в ответ, потом прищурил глаза, словно от боли, и прошептал: – С таким... как я?
Ника приподняла уголки губ и посмотрела на него так, что его сердце забыло как биться.
– Да, и уже давно, – ответила Ника.
И Ригель знал, что это правда. Понадобилось много времени, чтобы это понять и принять.
Понадобились все ее мольбы, слезы, оклики и крики. Ее отчаяние, когда он уходил туда, куда она не могла попасть. Понадобились слова, которые она прошептала ему той ночью, чтобы он наконец понял все раз и навсегда.
Он спросил себя, а что было бы, если бы обстоятельства сложились по-другому? Если бы они не упали с моста? Он ушел бы, чтобы спасти ее от самого себя, и Ника никогда бы не узнала, что если он и совершал какие-то поступки в жизни, то совершал их только ради нее.
Возможно, однажды, через энное количество месяцев или лет, они снова встретились бы. А может, и нет, потеряли бы друг друга навсегда, и он как-то существовал бы дальше, представляя, как Ника взрослеет.
Но все сложилось так, как сложилось, и сейчас, пережив несколько мучительных недель, она здесь, рядом с ним.
И, глядя в ее глаза цвета плачущего неба, Ригель услышал, как сердце нашептывает ему нужные слова...
Раз и навсегда все понять можно было только так: каждый день чувствуя тебя рядом, слыша, как ты плачешь по вечерам. Я никогда не надеялся, что ты можешь меня полюбить. И это неудивительно, ведь, как ты знаешь, я человек-катастрофа. Мне казалось, ты сможешь стать счастливой, только если я тебя отпущу, наконец избавлю от себя. Со мной сложно, порой невыносимо сложно, я не умею быть таким, как все. Но ты заставила меня понять, что я ошибался, потому что теперь, когда ты все знаешь, ты действительно видишь меня таким, какой я есть. И, несмотря на это, не хочешь меня исправлять и не чувствуешь страха. Единственное, чего ты хочешь, – остаться со мной.
Однако этих слов Ригель не произнес. Когда сердце наконец затихло, он медленно закрыл глаза и прошептал:
– Я с тобой.
Ника улыбнулась, трепетная и яркая.
– Хорошо, – выдохнула она с волнением, которое, казалось, разрывало ей грудь. Ее взгляд как будто говорил: «У нас много времени, чтобы соединить наши недостатки и переплавить их в нечто прекрасное».
Ника сейчас была настолько красивой, что Ригель удивился, как ему до сих пор удавалось сдерживать жгучее желание прикоснуться к ней. Однако, прежде чем он успел это сделать, Ника протянула руку и сунула ему под нос то, что прятала за спиной.
Ригель смутился. Это была черная роза со стеблем, усыпанным листьями и шипами, почти такая же, какую он тогда положил в ее школьный шкафчик, а потом чуть не разорвал на части в приступе гнева.
– Это для меня?
– Цветок? – Ника игриво приподняла бровь. – В подарок тебе?
Ригель склонил голову набок, готовый обидеться. Он уже начал хмуриться, как вдруг произошло нечто совершенно неожиданное: уголки его губ поползли вверх, и впервые он почувствовал, как внутри него рождается что-то искреннее и стихийное. На его лице была не ухмылка, за которой он обычно скрывал боль, нет... В глазах Ники он увидел отражение своей сияющей улыбки.
Ника смотрела на него не дыша. Так проникновенно она еще никогда не смотрела. «Вот бы это длилось вечно», – подумал Ригель.
– Мне нравится, когда ты улыбаешься, – прошептала Ника.
Роза в ее руке дрогнула, и, видя Нику такой, с раскрасневшимися щеками, взволнованную, Ригель почувствовал непреодолимое желание прикоснуться к ней. Он погладил ее по волосам и привлек к себе. Прижал Нику к себе так крепко, что на секунду испугался, что может сделать ей больно.
Боже, ее волосы, ее запах и ее сияющие глаза, которые всегда смотрели на него без страха и с надеждой. Она его звезда.
Пока точильщик требовал попробовать ее манящие губы, Ригель думал, что готов рассказать ей обо всем, что всегда носил в себе, прямо здесь и сейчас. Теперь, когда все муки остались позади.
Рассказал бы, что все время любил ее, с самого детства. И ненавидел ее, потому что, как он думал, она его не замечала и не знала, что такое любовь. И ненавидел себя за это мучительное чувство, от которого было и хорошо и плохо одновременно, потому что распускавшиеся внутри него розы нещадно кололи сердце шипами, такими же, как у этой розы, которую Ника держала сейчас в руке.
Он мог бы прошептать ей на ухо столько всего, мог бы сказать: «Я люблю тебя до безумия». Но вместо этого, запустив руки в ее волосы, он сказал:
– Ты мой Творец Слез.
И Ника, такая милая, маленькая и хрупкая, улыбнулась через слезы, потому что поняла, что' ей сказал Ригель.
Ты причина моих слез и моей радости.
Ты наполняешь меня жизнью, благодаря тебе моя душа обрела способность чувствовать.
Ради тебя я готов терпеть любую боль, потому что звезды стоят того, чтобы шагнуть во мрак ночи.
Кто ты для меня, я до конца не смог бы выразить словами.
Он поцеловал ее, погрузившись губами в ее мягкие сладкие губы.
Ника обхватила его лицо ладонями, и Ригель подумал, что ее руки приносят ему облегчение от боли, источником которой могла быть только она одна.
Ее черная роза и все цветы, которые дарила Ника, напоминали ему о лепестках и шипах, которые навсегда останутся в его душе, потому что они всегда были частью его самого.