Творец слёз - Эрин Дум

Глава 28. Одна на двоих мелодия

Когда ты не увидишь света, мы вместе посмотрим на звезды.

– Аделина, как ты относишься к Ригелю?
Аделина опустила чашку. В ее глазах промелькнул знакомый огонек удивления.
– Почему ты спрашиваешь?
Может, Анна права насчет меня: я не умею скрывать эмоций и притворяться. По крайней мере, когда пытаюсь, у меня это плохо получается.
– Ника, – тихо сказала Аделина, – если ты имеешь в виду тот поцелуй...
– Я хотела бы знать, – перебила я, – мне нужно знать, Аделина. У тебя к нему чувства?
Я понимала, что никому не могу рассказать о нас с Ригелем, даже Аделине, которая знала нас с детства. Если о наших отношениях узнают, последствия будут катастрофические. И все же я не могла не задать ей этот вопрос. Она опустила глаза.
– Мы трое выросли вместе, – прошептала она, – Ригель – часть моего детства. И хотя я никогда не могла его понять, но научилась не судить о нем по его поступкам и жестам.
Неужели я чего-то не знала? Слова Аделины звучали для меня странно, потому что в Склепе я никогда не видела их вместе. Однако складывалось ощущение, что она хорошо знает и понимает Ригеля.
– Ригель многому меня научил. Не разговорами, а своим молчанием, потому что оно порой мудрее любых слов. Он научил меня, что некоторыми ситуациями нужно воспользоваться, а в других случаях лучше просто отойти в сторону. Научил, что мы не в силах изменить природу вещей, но можем проявить любовь к тем, кто нам дорог, пожертвовав собой и заботясь о них издалека. Любовь к чему-то или кому-то измеряется нашей способностью отказаться от притязаний и активных действий.
Аделина подняла лицо и посмотрела на меня голубыми глазами. Я не до конца поняла, что она хотела сказать, ее слова звучали загадочно. Возможно, когда-нибудь до меня дойдет их скрытый смысл, подумала я. Наверное, у Аделины были желания и мечты, которые она научилась сдерживать, предпочитая молчание словам.
– Поверь мне, Ника, – Аделина мягко улыбнулась, – то, что я испытываю к Ригелю, всего лишь глубокая, очень глубокая привязанность.
Было невозможно не поверить Аделине, ведь мы всегда доверяли друг другу. Пусть я не совсем поняла, о чем она говорила, но в одном я абсолютно уверена: Аделина никогда не станет надо мной насмехаться.
Так хотелось поговорить с ней откровенно, рассказать о наших с Ригелем отношениях, но я не могла. С одной стороны, я чувствовала необходимость поделиться с кем-то страхами и неуверенностью, с другой – знала, что не могу обременять Аделину тяжелыми секретами.
Я была один на один со своими чувствами. И Ригель тоже.
– Ну так как?
Я часто заморгала. Билли хмуро смотрела на меня.
– Извини, я немного отвлеклась, – сказала я.
– Я спросила, не хочешь ли ты позаниматься вместе, – бесцветным голосом повторила она, – у меня после школы...
– Я бы с радостью, но сегодня не смогу, – ответила я с сожалением. – Анна записала меня на прием к врачу, нельзя пропустить.
Билли секунду смотрела на меня, а затем кивнула.
В последние дни она была не похожа на саму себя: темные круги под глазами, потухший взгляд, раздраженное и одновременно равнодушное выражение лица... От прежней жизнерадостной Билли не осталось и следа. Конечно, я понимала, почему ей плохо. Они с Мики не разговаривали уже несколько дней. Каким бы простым ни казалось решение, я знала, что недостаточно просто взять трубку и помириться с лучшей подругой. В тот день между ними что-то сломалось. Сказанные слова затронули основу их отношений, и, чем больше времени проходило, тем больше становился разрыв между ними.
– Прости, Билли! Может быть, в другой раз.
Она снова кивнула, глядя куда-то прямо перед собой, провожая глазами сновавших туда-сюда школьников. И когда ее взгляд резко остановился, я поняла, кого она увидела. По коридору с рюкзаком на плече и, что странно, без капюшона на голове шла Мики.
Она шла не одна, а вместе с какой-то девушкой, наверняка одноклассницей. Помню, я несколько раз видела, как она махала Мики издалека, так что я не удивилась, увидев их вместе. В ярко накрашенных глазах Мики промелькнуло смущение, когда она нас заметила. Помедлив секунду, она подошла, чему я была очень рада.
– Привет! – радостно пискнула я.
Мики опустила глаза в пол, что можно счесть за приветствие.
– Вот что я нашла, – только и сказала она, протягивая мне сумку с одеждой, которую я забыла в ее доме.
– Ой, – удивленно ответила я, – где она была?
– Эванджелина положила ее в мои вещи.
– Вот это да. Спасибо. Ой, подожди! – Я порылась в рюкзаке. – Вот... Это тебе!
Мики неуверенно взяла протянутый пакетик с печеньем.
– Это от Анны в благодарность за гостеприимство. За авто, макияж и босоножки... Мы вместе его испекли. Правда, мои слегка корявенькие получились, – призналась я, глядя на плоские сухие блинчики то ли овальной, то ли квадратной формы. – Но на вкус они вроде ничего, довольно мягкие, если разжевать.
Спутница Мики улыбнулась и сказала:
– На самом деле они довольно аппетитно выглядят.
– Надеюсь, – сказала я, оценив ее реплику.
Билли, стоявшая позади меня, смотрела на нас, не говоря ни слова.
– Не стоило. – Мики, казалось, не могла подобрать слов. – В этом не было необходимости.
– Ну ты чего? – Спутница игриво шлепнула Мики по плечу. – Специально для тебя печенье испекли, ты хоть спасибо скажи!
Мики хмуро посмотрела на девушку, но я увидела, как ее щеки покраснели под тональным кремом.
– Конечно, – буркнула Мики в привычной сварливой манере, и я поняла, что она и правда тронута. – Спасибо.
– Сама вежливость, – добродушно поддразнила ее девушка. – Ты сегодня не успела выпить кофе? Вы в курсе, что Макайла становится невыносимой, если не зарядится кофеином?
– Это неправда, – возразила Мики.
– Да ладно, так и есть! Ты просто звереешь, честное слово, – засмеялась девушка. – Если б я не знала, как ты устроена...
– С чего ты решила, что знаешь, как она устроена?
Мы обернулись. Билли скрестила руки на груди и угрюмо смотрела на Микину спутницу. В ее взгляде читалась враждебность. Никогда раньше не видела Билли такой. Казалось, она поняла, что произнесла эту фразу вслух, лишь когда мы к ней повернулись. Билли поджала губы, обошла нас и зашагала быстрым шагом по коридору.
Я смотрела, как Билли уходит, крепко обхватив себя руками, и подумала, что так она пытается удержать равновесие, чтобы не рухнуть в пучину отчаяния.
– Спасибо за печенье.
Мики накинула капюшон и пошла в противоположную сторону. Девушка проводила ее взглядом. Мы переглянулись, не зная, что друг другу сказать.
Пропасть между Мики и Билли стала еще шире. В конце концов в ней сгинет все: мечты, воспоминания и счастливые моменты. Ничего не останется. Только щебень и пустота.
Приемная у психолога была строгой и стильной. Тропическое растение в горшке оживляло темно-серый цвет стен, украшенных парой абстрактных картин, которые я рассматривала от нечего делать. Когда мне наскучило это бессмысленное занятие, я рискнула взглянуть на человека, сидевшего рядом.
Ригель сидел со скрещенными на груди руками, закинув одну ногу на другую, его губы сложились в тонкую линию. Он был раздражен. Очень раздражен. Его тело излучало досаду и немой протест против фразы Анны: «Раз Ника идет, почему бы и тебе не сходить? Возможно, от разговора с психологом будет польза».
Как ни старалась, я не могла представить Ригеля, сидящим напротив психолога, абсолютно постороннего человека, и честно рассказывающим о своих проблемах. Ригеля, который соорудил себе такую плотную маску, что она закрывала даже его сердце! Да, картина была такой же странной, что и та, которая висела сейчас передо мной на стене. Я снова скосила глаза на Ригеля: мужественный подбородок напряжен, верхняя губа слегка скривилась. Даже раздраженный он был чертовски красив.
В этот момент я заметила девушку, сидящую поодаль. У самого носа она держала журнал, но ее глаза смотрели не в него, а на Ригеля, да причем так пристально, будто хотела пробуравить в Ригеле дырку. Я, в свою очередь, присмотрелась к ней получше... И увидела, что глаза у нее карего цвета и располагаются они на очень красивом лице. Девушка была хороша собой. Очень хороша...
В груди у меня возникло какое-то беспокойное чувство, и я подумала, заметил ли он ее? Я взглянула на Ригеля. Он откинул голову к стене и слегка повернул, его взгляд был прикован к моей руке, лежавшей на его колене. Сама не знаю, как она там оказалась! Ригель был на взводе, но против моего прикосновения не возражал, словно его колено – самое правильное место для моей руки...
– До свидания! – послышалось из кабинета, и через секунду в приемной показался хорошо одетый мужчина, который придержал дверь, чтобы выпустить другого мужчину лет сорока. – Увидимся на следующей неделе, Тимоти, а если точнее, то...
Он рассеянным взглядом оглядел приемную и увидел меня и Ригеля.
– О, вы, должно быть, дети миссис Миллиган! – выпалил он, и я увидела, как на лице Ригеля дрогнул мускул. – Значит, вы уже пришли. Мисс, не хотите ли быть первой?
Я погрызла пластырь на большом пальце и встала. Психолог улыбнулся, пропуская меня вперед.
– По правде говоря, Анна еще не наша приемная мама, – робко уточнила я.
Доктор посмотрел на меня, признавая свою ошибку.
– Прошу прощения, – сказал он, – миссис Миллиган сообщила мне об усыновлении. Я не знал, что процесс еще не завершился.
Я сжала ладони, чувствуя, как они вспотели, и он заметил мою нервозность. У психолога был глубокий, проницательный взгляд, но внимание, которое он излучал, выражало не интерес, а сочувствие.
– Хочешь, немного поговорим? – спросил он.
Я нервно сглотнула, чувствуя, что мое тело возражает, но я старалась его не слушать, потому что хотела сделать это ради себя. Попробовать, даже если от страха сводит живот и реальность пытается раздавить меня. Я медленно кивнула, что стоило мне огромных усилий, возможно, самых неимоверных за всю мою недолгую жизнь.
Через час я вышла в приемную, вспотевшая и напряженная.
Я рассказала доктору немного о детстве, но умолчала о травмах, потому что всякий раз, когда я пыталась приоткрыть дверцу своего разума, из засады на меня набрасывались тревоги. Я смущалась, замирала и молчала. И все же нашла в себе смелость кое о чем рассказать запинающимся голосом. Психолог сказал, что я молодец и для первого раза все прошло очень хорошо.
– Мы можем снова встретиться, если хочешь, – любезно сказал он, – без спешки, например на следующей неделе.
Он не принуждал меня к ответу, предоставив возможность самой решить, состоится ли новый разговор. Затем психолог посмотрел на Ригеля.
– Прошу, проходи, – сказал он ему. – Проходи и располагайся.
Ригель посмотрел на меня, словно желая убедиться, что со мной все в порядке. Затем расправил скрещенные руки, неохотно встал и направился в кабинет.
* * *
Он вошел и первым делом подумал, что не хочет здесь оставаться. В последнее время он постоянно испытывал странное беспокойство. По венам, словно яд, разлилось обжигающее безумие, густое и сладкое, от которого вскипала кровь. Это из-за нее.
Непроизвольно он обернулся, чтобы найти ее глаза и запечатлеть их сияющий свет, удержать его хотя бы мгновение на своей сетчатке. Как будто ему всякий раз приходилось смотреть на Нику, чтобы убедиться, что она не сон и, если он повернется, встретится с ней взглядом; если прикоснется к ней, она не испугается; если проведет рукой по ее волосам, она никуда не исчезнет, а останется в его руках и будет смотреть на него, не сводя глаз.
Ника не сон, она настоящая. От этой мысли в венах бурлила кровь. Внутри бушевала буря. Она сотрясала его сердце, спрашивая, не сошел ли он с ума, не живет ли иллюзиями, и тогда Ригель поворачивался, чтобы посмотреть на нее, найти ее глаза, вобрать в себя их теплое сияние и хоть ненадолго усмирить бурю. Этот свет искуплял все страдания. И пусть его сердце оставалось мятежным, где-то в его глубинах что-то едва заметно пульсировало. Что-то нежное, что согревало его, таилось среди шипов и заклеивало цветными пластырями трещинки его души.
Когда закрывшаяся дверь скрыла от него Нику, такую маленькую, яркую и настоящую, он подумал, что даже если сейчас и не видит ее, она все равно рядом.
– Хорошо, Ригель... Ригель, верно?
Голос психолога вывел его из задумчивости. Он почти и забыл о нем. Почти...
– Насколько я знаю, ты в первый раз у психолога, – услышал он его слова, пока осматривал кабинет. Что-то на столе привлекло его внимание – картонки размером с книжную страницу, сложенные в две аккуратные стопки. На каждой – неопределенные фигуры из черных пятен.
– Интересные, правда?
Ригель посмотрел на психолога. Тот стоял рядом с ним, глядя на черные картинки.
– Это карточки Роршаха, – сообщил он, – вопреки распространенному мнению они не являются инструментом для оценки психического расстройства. Они нужны, чтобы определить, как человек воспринимает мир. Помогают в исследовании личности.
Он положил рядом несколько карточек с еще более замысловатыми фигурами.
– Кто-то видит в них гнев, уродство, страхи... Кто-то – мечты, надежды. Любовь. – Психолог посмотрел на него. – Ты когда-нибудь был влюблен?
Ригелю захотелось рассмеяться в той наигранной издевательской манере, что делала его похожим на волка. Был ли он влюблен? У него с любовью шла пожизненная битва. Они готовы разорвать друг друга в клочья, но и жить друг без друга тоже не могли.
Однако Ригель не рассмеялся, а вместо этого посмотрел на картонки с бессмысленными пятнами. О любви принято говорить как о сладком, нежном чувстве, которое радует сердце. По крайней мере, он не слышал, чтобы кто-то говорил о ее шипах, или о раковых метастазах в душе, возникающих от нехватки любви, или о муке безответного взгляда. Это беспощадная и болезненная штука – любовь. Ему ли не знать...
Ригель заметил, что психолог напряженно смотрит на него, как будто заинтригованный мыслями, промелькнувшими в его глазах.
– Что для тебя любовь?
– Жук-точильщик, – пробормотал Ригель, – его укусы никогда не заживают.
Когда он понял, что произнес это вслух, было уже поздно. Он говорил сам с собой, а не с ним. Вынул наружу то, что всегда носил внутри. И теперь психолог еще внимательнее смотрел на него, и Ригель чувствовал, как каждая клеточка его тела отвергает этот изучающий, а потому угнетающий и отталкивающий взгляд, от которого хочется немедленно укрыться.
Он потерял над собой контроль и открыл постороннему человеку нечто постыдное. Нет, это больше не повторится.
Ригель отвернулся и принялся блуждать взглядом по комнате, как зверь в клетке.
– Мне понятно твое состояние.
Ригель замер.
– Мое... состояние?
Значит, Анна что-то рассказала о нем этому типу. Ригель повел плечами, медленно поворачиваясь.
– Не волнуйся, – спокойно сказал психолог. – Не хочешь сесть в кресло?
Ригель не двигался. Он посмотрел на доктора, и взгляд его был острее булавки. Психолог ободряюще улыбнулся.
– Ты даже не представляешь, как иногда полезно поговорить. Недаром говорят, что слова позволяют увидеть душу.
Увидеть душу?
– Поначалу все немного напряжены, это нормально. Почему бы тебе не присесть в кресло?
Увидеть... душу?
Ригель снова посмотрел на доктора, затем ни с того ни с сего улыбнулся. Изобразил одну из своих очаровательных улыбочек и сказал:
– Прежде чем мы начнем, я бы хотел спросить вас кое о чем.
– Так-так, и о чем же?
– Только заранее прошу меня извинить, – начал Ригель, подходя ближе. – Это все от неуверенности, я ведь у вас в первый раз. Ну вы понимаете. К тому же я всегда с недоверием относился к так называемому доверительному подходу. Виной всему мое... состояние.
Психолог удивленно посмотрел на Ригеля, когда, вместо того чтобы сесть в кресло, он бесцеремонно шлепнулся на стул напротив.
– Мне просто любопытно, – предельно вежливым тоном сказал он, – вы не возражаете, если я задам вам один вопрос, доктор?
Мужчина положил подбородок на переплетенные пальцы.
– Слушаю тебя.
Ригель сдержанно улыбнулся, а потом спросил:
– Какова цель наших встреч?
– Способствовать улучшению психологического самочувствия и помочь личностному росту, – спокойно ответил доктор.
– Значит, вы считаете, что вашим клиентам нужна помощь?
– Ну... Раз они добровольно ко мне приходят...
– А если недобровольно?
Психолог спокойно выдержал острый взгляд Ригеля.
– Хочешь сказать мне, что ты здесь не по своей воле?
– Хочу понять ваш метод.
Доктор как будто задумался.
– После наших встреч люди нередко обнаруживают, что чувствуют себя лучше. Иногда человек создает вокруг себя реальность, в которой, по его мнению, он счастлив. Он не думает, что нуждается в помощи психолога. Но в глубине души ощущает себя пустым, бесполезным, как рамка без фотографии или осколок стекла.
– Если он не чувствует, что нуждается в помощи психолога, то как может быть верно обратное? – вкрадчивым тоном спросил Ригель.
Доктор сдвинул очки на нос.
– Это допущение. Человеческий разум очень сложный механизм, и не все в нем доступно для понимания. Сам Роршах как-то сказал, что душе тоже нужно дышать.
– И вашей тоже?
– Извини?
– Доктор, вы человек, как и все остальные. Вашей душе тоже нужно дышать?
Психолог посмотрел ему в глаза, как будто только сейчас его увидел. Ригель иронично улыбнулся, но лишь одними губами, его взгляд оставался строгим.
– Если бы я сказал вам, что на этих карточках я вижу мечты, травмы или страхи, вы бы смогли меня проанализировать. Но если бы я сказал, что ничего на них не вижу, что для меня это просто дурацкие пятна, то вы все равно выдали бы какое-нибудь заключение. Может, решили бы, что ничем не можете мне помочь, и дело с концом. Или я ошибаюсь?
Ригель ждал ответа, которого не последовало.
– Каким бы ни был мой ответ, вы найдете в нем что-то, что можно исправить. Как-никак любой, кто вошел в эту дверь, обречен на диагноз. Может, дело не в том, что чувствуют эти люди, доктор, а в том, как их заставляют себя чувствовать? Дело в вашей уверенности, что с ними что-то не так, что их нужно починить, ведь внутри они бесполезные, пустые и неправильные... как рамка без фотографии или осколок стекла.
На этот раз Ригель выдержал пристальный взгляд психолога.
– Пожалуйста, доктор, – сухо сказал Ригель, глядя на него из-под черных бровей. – Кажется, сейчас как раз тот самый момент, когда вы можете увидеть мою душу.
Молчание, которое он получил в ответ, подтвердило, что он одержал маленькую победу. Черта с два он позволил бы подвергнуть себя психоанализу. Ему этого хватило в детстве. Услышать еще раз, что он ходячая катастрофа? Ну нет, спасибо, он и так уже в курсе. Он не позволит очередному «доктору» выносить ему мозг. Тем более этому типу, который смотрел на него так, будто уже все о нем знал. От раздражения скрутило живот.
– У тебя отличный защитный механизм, Ригель, – сказал психолог спокойно и с некоторым сожалением, так как это был не комплимент. – Сегодня ты решил, что я ничем не могу тебе помочь. Но однажды, может быть, ты поймешь, что, вместо того чтобы защищать тебя, этот механизм тебя истощает.
* * *
Я подняла взгляд от чашки, которую держала обеими руками, и посмотрела на безмолвную фигуру передо мной. Ригель сидел за роялем. Волосы упали ему на лицо, а пальцы медленно и рассеянно скользили по клавишам. По дому разливалась неровная тихая мелодия. Так продолжалось с тех пор, как мы вернулись домой.
Когда дверь кабинета открылась, первое, что я увидела, было хмурое лицо психолога, следом показался Ригель, чье лицо было не веселее.
Всю обратную дорогу он молчал. Ригель, понятное дело, не из болтливых, но по его молчанию я догадалась, что встреча с психологом прошла не очень гладко.
Я подошла и поставила рядом с ним дымящуюся чашку, заодно напомнив, что я здесь, рядом с ним.
– Все в порядке? – мягко спросила я.
Ригель не повернулся, просто кивнул.
– Ригель, что случилось сегодня у психолога?
Я старалась быть максимально деликатной, потому что боялась показаться навязчивой. Я переживала за него и хотела подбодрить.
– Ничего особенного, – лаконично ответил он.
– Ты выглядел... расстроенным.
Я искала его взгляд, но тщетно. Ригель уставился на белые клавиши, словно перед ним раскрылся целый мир, видимый лишь ему одному.
– Он думал, что может в меня забраться, – пробормотал он, уверенный, что я его пойму. – Думал, что может пошарить у меня внутри.
– И в этом была его ошибка? – прошептала я.
– Нет, – ответил он, закрывая глаза, – ошибка – думать, что я ему это позволю.
Как бы мне хотелось сейчас не чувствовать жгучую пустоту в груди, но, к сожалению, я не могла контролировать эмоции.
Это и моя ошибка, хотела я признаться, но промолчала, опасаясь его ответной реакции.
Ригель замкнутый, сложный и не терпящий сентиментальности человек, но прежде всего он уникальный. Я давно поняла, что он установил барьер между собой и миром, барьер, который врос в его сердце, легкие и кости, став частью его самого.
Но я знала и то, что за этим барьером сияла вселенная, сотканная из тьмы и бархата. В эту редкую и прекрасную галактику я и хотела проникнуть – медленно, осторожно, не причиняя ему боли.
Я не собиралась его менять или, что еще хуже, исправлять. Я не собиралась изгонять его демонов, а просто хотела сидеть с ними под куполом из звезд и молча их пересчитывать.
Откроет ли он когда-нибудь эту дверь для меня?
Я опустила голову, охваченная страхами. Несмотря на то что мы сблизились, в некоторые моменты мы снова оказывались по разные стороны невидимой границы и не могли друг друга понять.
Я повернулась, чтобы уйти и ненадолго оставить его в покое, но что-то помешало мне отойти от рояля – рука вокруг моего запястья. Ригель медленно поднял лицо. Его глаза встретились с моими, и через мгновение я выполнила их молчаливую просьбу: села рядом с ним на табурет. Ригель обнял меня за плечи и привлек к себе. По позвоночнику пробежала дрожь, когда в следующее мгновение я почувствовала тепло его тела и ощутила такое яркое и сильное счастье, что у меня закружилась голова. Я все еще не привыкла к тому, что могу к нему прикасаться. Это странное и прекрасное ощущение всякий раз было для меня новым, ошеломительным и вызывало головокружение. Я уткнулась головой в изгиб его шеи, положила руки на его пульсирующую грудь. Ригель тихо вздохнул, как будто расслабляясь.
Я подумала, что, если бы мы были сделаны из одной и той же нежности, он наклонил бы голову и прижался к моей щеке.
– О чем ты думаешь, когда играешь? – спросила я через некоторое время, мой голос звучал так же тихо, как медленная мелодия, льющаяся из-под пальцев Ригеля.
– В эти моменты я стараюсь ни о чем не думать.
– И получается?
– Не очень.
Я никогда не слышала, чтобы он играл что-то веселое, радостное. Его руки рождали красивые, проникновенные, но очень печальные мелодии.
– Если тебе от этого грустно, зачем ты это делаешь?
Я смотрела на его губы, ожидая, когда он заговорит.
– Есть вещи, которые сильнее нас, – загадочно ответил он. – Вещи, которые являются частью нас и не могут быть отменены, даже если мы этого захотим.
Я смотрела на его пальцы, плавно скользящие по клавишам, и меня осенила догадка.
– Музыка напоминает тебе о... Ней?
Память о кураторше все еще порождала монстров в моих кошмарах. Ригель признался, что ненавидит ее, но все же носит в себе ее образ с детства.
– Музыка напоминает мне... кем я всегда был.
Одиноким, казалось, услышала я, брошенным в корзине у закрытых ворот... Мне захотелось, чтобы Ригель перестал играть. Я хотела вырвать ее из его души, освободить от этой женщины. Она должна оставить Ригеля в покое раз и навсегда. Мысль о том, что эта мегера с жестокими руками и злыми глазами одарила его своей любовью, мучила меня.
Она была болезнью. Ее забота и участие – унижением.
Получается, Ригель все детство был заложником ее любви, эта мысль выводила меня из себя.
– Тогда почему? – спросила я тихо. – Почему ты продолжаешь играть?
Зачем срывать корку с раны, чтобы она снова закровоточила?
Ригель задумчиво молчал, словно собирал слова для ответа. Я любила его молчание, но и боялась его.
– Потому что звезды одиноки, – с горечью произнес он.
Непонятные слова... Ригель пытался дать мне ответ, но он говорил на тайном языке, ключ к пониманию которого хранился в его сердце, по-прежнему закрытом от меня.
Я хотела знать о нем все. Все! Его мысли, мечты и страхи, желания и стремления. Я хотела войти в его сердце, как он вошел в мое, но боялась не найти туда пути.
Вероятно, Ригель не знал, как еще выразить себя. Может, это единственно возможный для него способ открыться мне – через слова, обрывки фраз, фрагменты мыслей, которые я могла бы собрать воедино и наконец прочитать зашифрованное послание сердца и понять его смысл? Хоть бы с этим справиться...
Я должна дать ему понять, что он прекрасный, необыкновенный и умный. Просто красоту его души надо уметь видеть, она открыта не для всех.
– Знаешь, что я говорила себе, когда мне было грустно? – Я опустила голову и посмотрела на свои пластыри. – Неважно, как сильна боль, поверх шрама можно нарисовать улыбку.
Я накрыла руку Ригеля своей. Он перестал играть, когда почувствовал мое прикосновение, но через секунду снова начал перебирать клавиши, и мои пальцы следовали за каждым его движением. Под нашими руками рождалась робкая мелодия, и мое сердце трепетало.
Мы играли вместе. Медленно, неуверенно и немного неуклюже, но вместе. А потом мелодия вдруг превратилась в быстрый, живой и сбивчивый поток нот. Чтобы не отставать, моя рука неловко тянулась за его рукой, наши запястья соприкасались. Мы играли, гоняясь друг за другом, касаясь друг друга, и мой смех смешивался с мелодией. Я смеялась, смеялась сердцем, душой и телом.
Вместе мы стерли грусть из музыки. Стерли Маргарет. Стерли прошлое. И, возможно, отныне Ригель больше не вспомнит о Ней, когда будет играть. Он вспомнит о нас. Наши руки, соединенные вместе. Наши переплетенные сердца. Эту мелодию, полную несовершенств, ошибок и изъянов, но и смеха, и удивления, и счастья. Пластыри на моих пальцах, соприкосновение, запах моих духов.
Вместе мы можем победить страхи из прошлого. Даже без слов, ведь по сути музыка – это гармония, рожденная из хаоса.
Мы с Ригелем были одной мелодией, самой красивой и таинственной.
Ригель остановился. Его пальцы зарылись в мои волосы. Он медленно откинул мою голову и посмотрел на меня. Его глаза блестели, как два смеющихся полумесяца. По моему сердцу разлилось тепло и передалось моей улыбке. Казалось, Ригель вглядывался в каждую черточку моего лица. Он смотрел на меня так, будто в мире не было ничего, на что стоило бы смотреть так же.
* * *
В хрупких вещах таится красота, которую он никогда не сможет постичь. В них есть что-то, что делает их эфемерными и редкими. Ника такая же.
Непостижимо, как настолько хрупкая девушка умудрилась сломать его защиту, вместо того чтобы сломаться об нее самой. Непостижимо, как ей удалось войти в его мир, будучи замкнутой внутри самой себя.
Какая же она красивая, Ника с детскими глазами и румяными щечками, с милой улыбкой и смехом, который разрывает душу. Единственная, кто имеет над ним власть, особенно когда улыбается вот так, как сейчас. Ника, чье дыхание он слышит, Ника, которая позволяет прикасаться к себе, которая прогоняет из его головы все мысли, когда просто смотрит ему в глаза.
Ника не избавила его от мучений – она их смягчила. Его страдания, болезненные, предельные и неправильные, вырывались наружу жестокими словами и поступками, от которых, в свою очередь, страдала сама Ника. Но она успокаивала их лаской, и боль утихала. Ригель хотел Нику всей душой, даже если там царил хаос.
Он заметил, что сильно сжимает ее. Это происходило само собой, он не мог себя контролировать. Ему хотелось обнять ее, почувствовать ее, крепко сжать ее в своих руках. Он не умел быть нежным, но у нежности – ее имя, которое он так часто повторял про себя.
Ника прислонилась виском к его руке, спокойная и безмятежная, какой он даже во сне не надеялся ее увидеть. Она смотрела ему в лицо без страха. И когда ее улыбка снова заставила его сдаться, Ригель понял, что слов, которые существуют для выражения того, что он чувствует, никогда не будет достаточно.
Она самое прекрасное, что с ним когда-либо случалось. Ригель сейчас знал только одно: он будет защищать ее от бед и несчастий – ежеминутно, каждое мгновение, пока может.
* * *
Губы Ригеля сомкнулись на моих губах, и по телу пробежала приятная дрожь. Я растворилась в его тепле, пока он целовал меня и его пальцы перебирали мои волосы. Я коснулась его ключицы, затем нежно обхватила его за шею. Рот ко рту, губы к губам, мой робкий ответ, его вдох, мой выдох. Мне нравилось, когда он так вздыхает: медленно, таинственно, как будто и сам не хочет себя слышать. Ригель еще сильнее запрокинул мою голову, властно прижимая меня к себе. Я становилась воском в его руках от его горячего, судорожного дыхания... Руки порывисто гладили меня, как будто хотели дотронуться и до моей души, но в то же время и боялись этого. Я не понимала, почему он дрожит, и, пытаясь передать ему свою безмятежность, нежно гладила его затылок, плечи, мягко посасывала его губы. Он обхватил меня крепче, и влажный звук его поцелуя смешался с хриплым дыханием, его горячий язык обжег мой рот.
Ригель не целовал меня – он медленно пожирал меня. И я отдавала себя ему на съедение, потому что только этого и хотела. Я неосторожно прикусила его нижнюю губу, и он застонал, приподнял меня и усадил к себе на колени. Я обхватила его бедрами, и он гладил их, гладил жадно и порывисто, а потом сомкнул руки у меня за спиной и прижал теснее к себе.
Его горячий и ненасытный рот овладел моим, ошеломляя, не позволяя вдохнуть. Я прильнула к Ригелю, и его властные руки прижали мои бедра к паху, отчего у меня перехватило дыхание. Голова кружилась, было трудно дышать. Ригель начал тереться об мои бедра, и я испытала нечто, похожее на панику, но это ощущение сопровождалось сладкой дрожью во всем теле. Ригель так крепко прижимал меня, как будто хотел слиться со мной. Горячее ощущение нарастало, и, когда он опять прикусил мои губы, я не смогла сдержать стон. Я обхватила его плечи и сильнее стиснула ноги.
Рука Ригеля на моем бедре.
Его натиск и дрожь.
Губы, судорожное дыхание, язык, стоны...
Не знаю, что с нами было бы, если б нас не прервали. В дверь позвонили, и я резко подскочила. Мы оторвались друг от друга. Ригель уткнулся губами в ложбинку у моей ключицы. Его руки все еще обнимали меня, а мышцы на ногах слегка подрагивали от напряжения. В отличие от меня Ригель умел себя контролировать. Его мощное тело размеренно вибрировало, в то время как я просто-напросто не чувствовала своего, я будто онемела и не знала, как привести себя в чувство.
Когда в дверь позвонили снова, я поняла, что мне пора выходить из сладкого ступора. Ригель неохотно отпустил меня.
С горящими щеками и растревоженным сердцем я пошла открывать дверь.
– Анна! – воскликнула я, обнаружив ее в прихожей. Я взяла у нее из рук огромный пахучий букет цветов и понесла его на кухню, пока она, отдуваясь и пыхтя от усталости, шла следом с пакетами, полными продуктов.
– Ну и денек! Столько клиентов! Сегодня не было ни минуты передышки...
Пока Анна выкладывала покупки на стол, я поставила цветы в вазу и невольно залюбовалась ими. Как всегда, они были прекрасны. Анна заметила мой восхищенный взгляд и лучезарно улыбнулась.
– Что, нравятся?
– Очень красивые, – ответила я, завороженная их красотой. – Кто-то сильно обрадуется.
– О нет, Ника, они не для доставки, а для тебя. – Анна посмотрела на меня сияющими глазами, а затем сообщила: – Подарок от твоего парня.