Маленький интроверт внутри меня. Боль.

Глава 8. "Привычка".

Томас проел мне все мозги. Я не знаю, сколько мы еще просидим в этом треклятом холле больницы. Я вечно слушаю его нытье. С другой стороны, трудно представить себя на его месте. Томас Голден – однолюб. На его месте я бы выбрала другую. Парень весь трясется и постоянно из его рта вырываются душещипательные фразочки в стиле многих романтических мелодрам. Я не умею нормально успокаивать, для этого нужно прикасаться к человеку, говорить, что все будет хорошо...

Но я же не знаю, как все сложится. Вполне может оказаться, что она умрет уже завтра. И что тогда? Все мои слова – это ничто, они ничего не значат в данную секунду.

К нам возвращается Фредерик и вяло пожимает плечами. У него успокаивать получается в разы лучше моего. По крайней мере, Том его слушает и перестает трястись, а главное – донимать меня.

Не думайте, что я невероятно жестока, что мне плевать на подругу. К слову, Тина мне не подруга, она просто соседка. У меня нет друзей. Да, иногда я размягчаюсь, о чем сильно жалею и понимаю, что все надо исправлять. Рак – это серьезная болезнь, и такая тусовщица и явная пьяница, как Берт, явно могла узнать о своем состоянии совсем недавно, а заработать давно. Да, я грубовата для девушки, которая сидит и все еще ждет, когда же им скажут номер палаты, чтобы навестить Тину.

- Я попробую еще раз спросить, – шепчу Фреду и не дожидаюсь его кивка. Томас опять начинает нервно дергаться: припадочный, что ли? Нет, нет, я не жестокая. Медленно, словно раскачиваясь и только постепенно набирая скорость, подхожу к стойке приемной, за которой сидит девушка, явно не понимающая серьезности заведения, в котором работает. Пока сам не окажешься в тяжелой ситуации, не будешь воспринимать какой-либо диагноз со всей серьезностью. – Здравствуйте, к Вам подходил мой друг насчет палаты Тины Берт.

Она снова отвлекается на кучу других дел: то у нее что-то упадет, то ее телефон зазвонит, то мимо пройдет коллега, который редко сообщит что-то полезное. Когда она снова забыла обо мне, я занервничала сама: возможно, напряжение Голдена все-таки отразилось на мне, или это мое собственное напряжение? Стучу по столешнице, находящейся над головой работницы, и когда она поднимает свою рыжую головенку, наши взгляды оказываются на расстоянии двадцати сантиметров, и я мрачным и твердым голосом, который ни за что бы не узнала, произношу: