АБВ2. Жизни сестёр

5 января

    До рассвета оставалось три с лишним часа. Зимой светлело поздно, но это были всё те же пять тридцать утра, в которые вставали и летом. Я успела умыть лицо талым снегом в тазу (его предварительно, с вечера набирала и заносила в комнату, что избавляло от необходимости черпать воду из колодца), завязать отросшие волосы в короткий хвостик, надеть тобок и присоединиться к остальным ребятам «старшей группы» на площадке. Мастер Лео оглядел нас, вряд ли считая по головам – тут не прогуливали, - а просто, чтобы убедиться, что всё в порядке, все одеты, как надо, обуты, подпоясаны, причёсаны. Лог не был традиционным буддийским монастырём в классическом понимании, налысо тут не брились и в серых кашаях* не ходили. Но аккуратность, чистоплотность и ухоженность прививались не меньше, чем дисциплина и твёрдость духа. За растрепанный вид от мастера Лео можно было и палкой по спине получить, а мастер Ли регулярно напоминал, что воспитание начинается с мелочей, и пока ты не станешь точным и постигшим гармонию в быту, никакого воинского совершенства тебе не светит. Это была та сторона медали, с которой мне приходилось мириться, понимая её правоту. Я-то думала, что боевые искусства – это боевые искусства, и всё, но здесь необходимость вынуждала браться за то, что дома мне было чуждо: уборка, помощь по кухне, подшивание одежды. В основном хозяйством занимались Элия и Заринэ, но это не избавляло адептов от «нарядов вне очереди» под руководством девушек. Ещё мастер Ли преподавал нам некоторые азы медицины, как остановить кровь, как вправить вывих, как зафиксировать перелом, какими подручными средствами можно нейтрализовать действие слабых ядов. Меньше всего мне понравился урок о том, как отличить смертельную рану от не смертельной. Все молча осознавали, для чего это знание. Если кто-то из товарищей будет задет пулей, осколком бомбы или ножом, нужно наверняка знать, помогать ему или прекратить мучения. Но я тешила себя надеждой, что золотые последнее не практикуют. Если уж они из комы после взрыва вытаскивают своих соратников, значит, не оставляют ни в каком состоянии.
     Джоанна с мальчишками помладше, собравшись вместе со мной, ушла под руководство Нгуена. Хоть с ней никто из них и не мог разговаривать, но утреннюю зарядку провести вместе дозволялось. Мы же, более тренированные и взрослые, разминались пожёстче.
     Мастер Лео дал сигнал начала, и молодые люди (я среди них) выстроились в шеренгу, без толкотни, без сбоя, каждый чётко зная своё место. Первыми к наставнику были те, что считались лучшими – претенденты на весенний выпуск: Сону, Минхён, Усон. Возле Лео лежали луки в чехлах, самые настоящие, совсем как в древности, и колчаны со стрелами. Их было немного, в каждом по три штуки. Мы одновременно учились меткости и качали руки, до Лога я и не подозревала, что натянуть тетиву та ещё задачка! Сложность сочетания силы и меткости заключалась в том, что если стрелу натягивать до глаза, чтобы видеть, куда ею целишься, то она летит метров на триста. Если же натянуть её до уха, не имея возможности точно смотреть по направлению древка, то стрела летела в два раза дальше, но куда – это было ведомо мудрости избранных, овладевших техникой, я пока к ним не относилась. В закрытом спортивном зале нам давали стрелять холостыми и из пистолетов, с которым мне удавалось сладить получше, но обычай уметь стрелять из лука никто не отменял веками.
     Взяв оружие, мы все, один за другим, рысцой – именно не шагом, а лёгким бегом, потрусили за мастером к калитке, ведущей в поля. Мы преодолевали там обледенелый подъём, при этом должны были делать это быстро, не отставая от других, не задерживая движение, не спотыкаясь. Мне казалось это безумно сложным, и я осторожничала первые два-три дня, но потом поняла, что чем быстрее перебираешь ногами по склону, тем меньше скользишь. Но с мастером Лео в этом всё равно никто сравниться не мог. Лёгкость и изящество, с которыми он взбирался куда угодно, вызывали недоумение, смешанное с непониманием и восхищением, даже у юных и крепких парней, в два раза моложе него.
     Поднимаясь к полям, мы делали несколько кругов, просто бегали, тренируя выносливость, то с тяжёлыми рюкзаками, то без. Ноги утопали в снегу, вытаскивать их из него было тяжело, но зато ощущалось, как твердеют мышцы. После пробежки и нескольких упражнений, мы вытягивались стройным рядом, лицами к горе, резко возвышающейся, как каменная стена, между монастырём и просторами зимующего, голого сада. Высоко-высоко, почти на вершине, были установлены мишени. По очереди, выбирая себе приглянувшуюся, мы выпускали в неё все свои стрелы и, покончив со стрельбой, бежали эти стрелы доставать, то есть, карабкались по скале, покрытой льдом и снегом.
     Я истратила все «снаряды» и, не видя толком ничего в предрассветный час, подсвеченный белизной снега, зевнула, предугадывающая, что когда поднимусь, убежусь в своём криворучии. Не знаю, сколько нужно тренироваться, чтобы начать попадать в «десяточку», но пока у меня ничего не получалось. Июнь сидел у моих ног, ожидая, когда я тронусь за стрелами, чтобы присоединиться. Конечно же, пока не отстреляются все, никто в гору не лез – наконечники были металлические, острые, и продырявить боевого товарища ни у кого желания не имелось. Именно так. Тут не боялись, что попадёт в тебя, тут переживали, что попадёшь в друга. Вернон, стоявший рядом со мной, выбрал соседнюю с моей мишень, и ловко, быстро, от уха запустил свои стрелы.
- Как думаешь, попал? – спросил он у меня. Вопрос был бессмысленный, он был одним из лучших стрелков, и я пожала плечами:
- Ты ещё сомневаешься? Или на комплимент напрашиваешься?
- У всех бывают неудачи, я не столь... ээ... conceited.
- Чего? – ещё не до конца, несмотря на физическую активность, проснувшаяся, поёжилась на морозе я.
- Как же это... верный в себе?
- Уверенный, - поняла я. – Это ты-то? Да ты самый самоуверенный тип здесь.
- Не, я не такой, - подмигнул Вернон.
     Дождавшись окончания стрельбищ, мы с ним двинулись в одном направлении и, как я и думала, поднявшись обнаружили точное попадание стрел Вернона в цель, только одна из трёх немного отклонилась. Мои же не попали вовсе, и мне пришлось искать их вокруг, в снегу, одну сильно не долетевшей, другие живущие собственной жизнью вдали от мишени. Собрав «урожай», я подошла к другу, гордо щупавшему отверстия в деревянной доске, из которых вынул стрелы.
- Ты хорош, - оценила я.
- Ты тоже ничего, - с игривой усмешкой покосился он на меня.
- Иди ты, - пихнула я его в плечо, улыбнувшись. – Я косоглазая какая-то... да и вообще, кто в такой темноте попадёт? – Я осеклась. – Ну, кроме тебя, разумеется. И ушастый, и глазастый... ты ничью бабушку не съел, случайно?
- Бабушки не в моём вкусе, - расплылся Вернон. – Знаешь, у всех свои таланты. Я, maybe, в чём-то и хорош, но в спаррингах you've been winning more and more. Куда это годится?
     Я горделиво расправила плечи. По опознанному мною слову «побеждать» я поняла общий смысл фразы, да, это было правдой, в бою я делала Вернона всё чаще.
- Всё по справедливости, где-то ты, где-то тебя...
- Не скажи такого при Джунхуэе, опять начнёт меня западными ценностями подкалывать.
     Спустившись к остальным, мы опять выстроились гуськом и побежали назад, в Лог. Несмотря на холод, в горах доходивший до минус пятнадцати, а то и двадцати градусов, все ученики взмокли от усилий, подъёмов, бега. Раскрасневшиеся лица постепенно дополнялись улыбками, предвкушающими скорый завтрак. Голод после утренних занятий всегда был зверский. У меня вообще ощущение голода не проходило первую неделю ни на минуту. Летом такого не было, несмотря на не меньшую интенсивность тренировок. Но солнечный свет питает организм, который не выделяет столько тепла, сколько ему нужно зимой, а потому и тянет в основном пить, чтобы остужаться. Сейчас же, тратя силы и на то, чтобы защищаться от мороза, тело требовало дровишек – еды!
     Парни свернули к общежитию, вернее к душевым. Воду в деревянные бочки никто не наливал, она бы в них всё равно замёрзла, а потому душ заменяло обтирание снегом. Раздевшись там же, ученики растирали себя им, тающим на разгоряченной коже, насухо вытирались и облачались в чистые нижние рубашки, бельё, скидывая намокшие от пота одёжки в прачечную. И так ежедневно. Меня, проведшую огромное количество времени в пацанских кругах, в раздевалках спортивных секций, где преимущественно мужское присутствие, удивляло, насколько в этой глуши удаётся сохранять свежесть и чистоту, благодаря строгой личной гигиене. Ни в одном помещении не пахло скоплением народа, затхлостью и немытостью.
- Ну что, ты с нами? – шутя спросил Диэйт, головой указывая на душевые.
- Обязательно, но в другой раз.
      Я пошла к нашей с Джоанной комнате, тоже собираясь ополоснуться, но без лишних глаз.
     Когда я первый раз набралась смелости на то, чтобы обтереться снегом, я думала, что откинусь. Прохладный душ я принимала и дома, но чтобы прикладывать к себе лёд – это перебор. Готовясь к этому мероприятию, я посоветовалась с Чимином, как это сделать так, чтобы не заболеть и не подхватить воспаление лёгких? В своей обычной манере, он, естественно, сначала предложил свои услуги в качестве натиральщика, потом, уже без юмора, нормально объяснил, что нужно быстро и яро скрести кожу, чтобы она при этом разогревалась, потом обязательно тщательно вытираться и поскорее одеваться. Выжив после первого раза, я постепенно втягивалась, и вот, спустя десять дней, уже не стискивала до хруста зубы, чтобы не орать. Снег, и в самом деле, с приобретением привычки и терпения, даже грел. «Достигая предела, всё превращается в противоположность» - вспомнился мне разговор с Мингю. И вот студёный холод обращался в обжигающий жар.
     Джоанна, не рискнувшая приобщиться к подобным банным процедурам, уже была в нашей комнате. Она ходила по вечерам в столовую, где нагревала воду на печи и там же, за ней, мылась. Как ни странно, простуду подцепила именно она, и теперь ходила с насморком, дважды в день заглядывая к настоятелю, чтобы попить целебного отвара из трав.
     Я взяла таз, вышла на улицу, нагребла снега с горой, вернулась внутрь и, скинув с себя всё, принялась «мыться». Джоанна, захлопнув книжку, которую читала под свечкой, и сомкнув на груди укутывающее её одеяло, посмотрела на моё лихачество:
- И как ты только так можешь...
- Да тут как в любом деле – страшно только впервые... - Удержав пошлую ухмылочку, чтобы не перейти на разговоры не по возрасту, я зачем-то вспомнила Чжунэ. Не всегда первый раз – очень уж страшно. Важно верить в то, что делаешь, и тогда смелость найдётся.
     Джоанна помолчала и, решившись, задала вопрос:
- А ты же уже целовалась?
Ох, ну вот, я не хотела об этом, а она начала. Впрочем, школьница прожила полгода в кибане, что для неё могло остаться неизвестным?
- Да, конечно. – Я покосилась на любопытствующую. Мастера Эна в Логе пока не было, и мы о нём не говорили, но Самуэль по-прежнему держался поближе к девчонке. Замечает ли она это? Помнит ли, как он её провожал летом?
- А я ещё нет, - вздохнула Джоанна.
- Я тоже это не в пятнадцать сделала, так что... И вообще, Лог для этого не подходящее место, - напомнила я, - тут нельзя ничего такого, помнишь?
- Я знаю, знаю! – всполошилась Джоанна, словно я поймала её на какой-то мысли. Девичьи мечтания уже выстраивали картинку горячих объятий? Я верила в здравомыслие мастера Эна, грёзам Джоанны сбыться не суждено. – Я просто говорю...
    Зашмыгав носом, она вышла, чтобы высморкаться. В ней было больше энтузиазма, чем в августе, и мне было обидно, что, как это часто случается, когда человек настроился на хорошее и приободрился, жизнь щёлкает его, проверяя на выносливость, вот, Джоанне подкинула простуду, чтобы она не расслаблялась и не думала, что приехала на курорт.

    Приведя себя в порядок, я пришла в столовую до гонга, и была такая не одна. Если младшие мальчишки строго соблюдали указы и повеления, то кое-кто из старших, если освобождался, мог и сам прийти сюда, не дожидаясь сигнала. Элия возилась с готовкой, и я не пошла её отвлекать, только крикнув «Доброе утро!». Будильником она уже для нас не работала – вставали сами. За столиком мастеров, с Хо на коленях, сидел Ви, поглядывая на вертящуюся у печи жену. Он задержался в Логе, после того, как они вернулись из города, чтобы провести ещё время вместе, но вскоре должен был отбыть. Пока же он иногда подменял Нгуена, возясь с мальчишками, вёл им лекции, подобные тем, что вёл мастер Ли, только в более детской версии, кого-то учил грамматике. Ви признавался, что обожает детей и, выросший в детских домах, всегда мечтал набрать оттуда свору ребят и усыновить. Поэтому возможность возиться с оравой мелкотни для него была счастьем. Я то и дело видела, как какой-нибудь парнишка подбегает к нему с каким-нибудь вопросом или просит показать приём. Дети отвечали Тэхёну взаимной любовью. Даже вечно неугомонный и непослушный Шер раскрывал рот, когда тот ему начинал поучительные сказки рассказывать. Это было очень кстати, потому что забот с двухлетним чадом хватало на десяток взрослых, и ввести его в статичное состояние дорогого стоило. Заринэ, чей живот уже очень мешал сноровке и скорости, с которой мать должна гоняться за отпрыском, с ним не справлялась, предпочитая перестирать пятьдесят комплектов одёжек, а не играть в догонялки по лестницам. Недавно она чуть не поскользнулась на ступеньке, вовремя пойманная Лео, и с тех пор отказалась торопиться куда-либо, боясь повредить будущему ребёнку. Теперь с Шером в основном гулял отец или ещё кто-нибудь.
     Я уселась за интернациональный столик и, когда Элия пошла бить в гонг, подскочила с него, подоспев первой к раздаче. Парни всех возрастов повалили в столовую. Я вернулась на скамейку с тарелкой, вздохнув над отсутствием мяса и чего-нибудь сытно-жирненького. Я стала очень понимать Шугу и источник его постоянной ненасытности. Отварной рис, рядом с ним отварные овощи – морковь, стручковая фасоль, тыква, картофель. Горсть орехов, горсть сухофруктов – яблоки, курага, изюм, чернослив. Паровая булочка, чашка зелёного чая. Никакой соли, никаких специй, никакого сахара. Конечно, чем дольше я это ела, тем больше вкуса находила в каждом натуральном ингредиенте, но самым частым сном почему-то стало сновидение о пирогах Чжихё и чизбургере из Мака. Иногда мне хотелось урвать кусочек корма из плошки Июня, но я себя сдерживала.
- Что за кислая мина? – плюхнулся рядом, сдвигая меня к стенке, Вернон. За ним подтянулись другие. К нему подсел Ямада. Диэйт, Джунхуэй и Самуэль сели напротив нас.
- Наслаждаюсь едой, - ковыряя рис палочками, отозвалась я.
- Любая еда – это благо, - сказал Джунхуэй. – Только не познавшие голода и её полного отсутствия не ценят малости, тогда как в ней – кусок истинного счастья.
- Вот он, философ, родившийся вперёд остального человека, - хмыкнул Диэйт.
     В столовую вошли мастера. Чимин улыбнулся нашему столику, желая доброго утра, Лео нёс на руках Шера, заставляя своим авторитетным видом всех замирать и притихать, Ли, прихрамывая, двигался последним. Когда они приступили к трапезе – взялись за неё и адепты. Пришедшая Джоанна сидела за столиком вдвоём с Элией, Заринэ посещала столовую через раз, если не готовила сама, чтобы избегать всё тех же лестниц. В таком случае мастер Лео с едой сам отправлялся к ней. Он с подносом шёл вниз, Элия с подносом шла вверх – к дедушке и привратнику, чьё место сейчас занимал Даниэль. Ну, о чём я и говорила, если останусь одиночкой, в старости обо мне будет кому позаботиться. Шеру и Хо будет лет по сорок, когда мне будет шестьдесят, так что, я была права – обо мне будут печься внуки Заринэ и Лео. Благодать!
- А я пролетел, как всегда, с Рождеством и Новым годом, - цокнул языком Вернон, - скучаю по пряничным домикам и гирляндам.
- Через месяц будет Соллаль, его тут отмечают, - заметил Самуэль.
- Да и какое тебе Рождество? Ты теперь буддист, - хмыкнул Диэйт.
- Как говорил один дедок-missionary, живший на моей улице, - Вернон сложил молитвенно ладони и заглянул китайцу в глаза: - Иисус нужен всем нам.
- Прости, но раздел территории между борёкуданами** произошёл давно. Тут Пучхоним осин наль*** рулит, - резюмировал Ямада.
- Одно другому не мешает, - отмахнулся Вернон и заработал палочками. – Больше праздников – больше радости.
- Интересно, о чём сегодня мастер Ли будет говорить? – задумался Самуэль.
- О сексе, - не думая, ляпнул американец, - давно не говорили о сексе, пора бы вспомнить.
- Боишься забыть, что это такое? – улыбнулся чуть ехидно Джунхуэй.
- Не так страшно забыть, как вообще не узнать, - парировал Вернон.
- А я не вижу в этом трагедии, - пожал плечами Ямада, - по-моему, люди уделяют слишком много внимания простейшему процессу спаривания. Просто культ какой-то!
- Да вы – япошки, все сплошь perverts, конечно вам секс не важен, - жуя, возмутился Вернон.
- Золотые не имеют kokuseki, - надменно бросил взгляд японец.
- Каких ещё кокусеков мы не имеем?!
- Как это... - Ямада разровнял рис в тарелке, примял его тщательно, и на этом белом фоне выложил изюминками иероглиф. Получившееся развернул к китайцам.
- Гуодзи, - прочёл Джунхуэй. – Гражданство? Национальность?
- Да!
- Золотые – отдельная раса, согласен, - кивнул Диэйт, - по сути, национальность определяется не только по виду, но и по культурным традициям. Раз они у нас всех едины, то мы все и есть некая обособленная общность.
- Погодите, - проглотил рис Вернон, - но ведь бывают же, допустим, христиане – и американцы, и французы, и итальянцы. И буддисты – корейцы, японцы, китайцы...
- Ханьцы! – возвёл глаза к небу Джунхуэй. – Необразованный олух, нет национальности «китаец», мы с Диэйтом ханьцы!
- То есть, «американцы» никого не смутило? – спокойно спросил Самуэль. – Такой нации тоже нет.
- Себя пусть как хочет называет.
- Хорошо-хорошо, я не об этом. Я к тому, что иногда какие-то обобщающие традиции не стирают self... self-identification. Всё равно считаешь себя принадлежащим к какому-то «виду», что ли.
- А что в этом хорошего? – неодобрительно покачал головой Диэйт. – В этом, кстати, большая глупость верующих людей, ведь и Будда, и Иисус проповедовали равенство людей и ясно учили, что человечество едино. Они в своё время воспринимались не столько учителями, сколько революционерами. В жёсткой кастовой системе древней Индии философия Будды была как парад ЛГБТ в центре Тегерана или Исламабада. Христианство, насколько я знаю, тоже призывало объединиться колонизаторам-римлянам и местному населению Иудеи, или какой там страны, где оно зародилось,**** побрататься, так сказать. Сколько конфликтов на почве того, что люди считают друг друга какими-то разными. Глупости. Я считаю, что хотя бы в рамках нашего братства, все былые категории должны стираться. У нас не может быть в приоритете какой-то регион, какая-то страна, какой-то город. Мы космополитичны.
- Именно поэтому, - встряла я, - вы откололись от преимущественно корейских учеников, и образовали за отдельным столиком диаспору приезжих?
     Диэйт смутился. Теоретические светлые помыслы разбились о реальность. Он хотел всех воспринимать одинаково и быть незаинтересованным, но в близкие друзья себе выбрал тоже ханьца, и держался поближе к нему. Вот так и бывает с ненастоящими, неглубокими убеждениями. Провозглашаешь некие принципы и проповедуешь их, но когда дело касается тебя, почему-то они не применимы.
- Между прочим, - пихнул меня Вернон в бок, - кореяночка у нас за столиком есть, не надо bla-bla.
- Ага, именно что кореяночка, а не кореец, потому что я тоже тут вроде как из массы выделяюсь.
- Изначально так повелось, - оправдался Диэйт, - потому что мы плохо знали корейский... поэтому и общались с теми, кому было так же сложно и кого мы сами лучше понимали.
- Но теперь вы все замечательно говорите на корейском, и ничего не меняется. – Я посмотрела на виноватые лица парней, и сама же сказала: - А мне и самой этого не хочется, у нас такой классный интернациональный столик!
- К слову, если уж обобщать нас всех, как золотых, - вернулся к прежнему Ямада, - то по древнему уставу секс вне наших интересов...

    Расстелив свои коврики и рассевшись, мы образовали тишину, какой часто не бывает в обычных школах. Разве что в лекториях университетов или в день сдачи экзаменов. Да, на Сунын мы были немы, как рыбы, но и это не помогло мне справиться с задачей. Какое счастье, что всё закончилось, и я здесь, могу не становиться повторителем***** по настоянию Чжихё!
     Мастер Ли сел на низкий табурет по центру перед нами. Его длинные хакама, из-под которых торчали лишь кончики белых носков, не позволяли увидеть повреждённую ногу и, поскольку никто не знал, как именно он получил травму, среди адептов ходили разные легенды и слухи.
- Сегодня я хочу побеседовать с вами о понимании, - начал наставник. М-да, с сексом Вернон не угадал, и я заметила краем глаза, как он переглянулся, разводя руками, с Диэйтом. – Часто мы разговариваем с людьми, и ни с того ни с сего вдруг обнаруживаем, что спорим, доказывая что-то друг другу, не понимая друг друга. Иногда бывает и такая ситуация: нам кажется, что нас обманули, хотя человек утверждает, что у него и в мыслях этого не было, просто мы его не так поняли. Кто же прав и кто виноват? Я хочу порассуждать с вами вот о какой проблеме – о разных смыслах, которые мы вкладываем в произносимые слова и, соответственно, о тех желаемых смыслах, которые мы вкладываем в услышанное, трактуя по собственному разумению. Приведу пример. Возьмём на первый взгляд простое и всем известное слово «любовь». Кто хочет сказать мне, как он его понимает?
     Вернон, ликуя, поднял руку. Тема была близкой к тому, о чём он намеревался потрепаться. За ним руки подняли Себин и Ямада. Мастер Ли пошёл по порядку:
- Говори, Вернон.
- Well, любовь – это страстная привязанность, когда ты увлекаешься человеком, и ничего не можешь с собой поделать, думаешь о нём постоянно, скучаешь по нему, хочешь всегда быть с ним. Как-то так.
- Спасибо, Вернон. Себин?
- По-моему, любовь – это глубокое чувство в душе, которое рождается один раз в жизни, оно привязывает нас, заставляя трепетать, переживать за кого-то, стремиться заботиться о нём и стараться сделать его счастливым.
- Хорошо, Себин, спасибо. Ямада?
- Я считаю, что любовь – это временное заблуждение, вызванное определёнными процессами в организме: гормональными, в нейронных связях или с задействованием нервной системы.
- Спасибо, ребята. Спасибо за откровенность и точность формулировок. – Мастер Ли провёл глазами по аудитории. – Без лишних комментариев, вы услышали, как разнятся взгляды на одно и то же явление даже среди нас. Каждый понимает под словом «любовь» некое чувство, которое видит иначе, чем другие. Кто-то из вас согласится с Верноном, кто-то с Себином, кто-то с Ямадой. Может, у кого-то есть и четвёртый вариант – неважно, их может быть тысячи и, скорее всего, в вариациях так и есть. Кто-то вкладывает в понятие любви полное самоотречение, а другой – наличие уважения к себе, но при этом он согласен с теми, кто считает ревность непременным элементом любви, и первый с ним согласен в этом. Что-то совпадает, что-то – нет. Так вот, представьте теперь, что у молодого человека, скажем, с мировоззрением Ямады, завязывается разговор с девушкой с мировоззрением Себина. Они признаются друг другу в любви, и оба абсолютно искренне. Когда чувства немного остывают, юноша делает выводы, что гормоны встали на место, и любовь прошла. Девушка же при этом считает, что её обманули и не любили, ведь для неё любовь – это раз и навсегда. И если бы чувства прошли у неё, она бы продолжала делать что угодно, чтобы их возродить, не ссылаясь на гормоны, а виня обстоятельства или слабость собственного духа. Кто же прав и кто виноват? Конечно же, никто. Разве, говоря о любви, они обсудили по пунктам, кто и что под этим подразумевал? Они считали, по-своему, всё очевидным. Но мы не можем знать о каждом, встречающемся нам на пути человеке, какие смыслы закладывались в слова его семьёй, окружением, воспитателями. Джунхуэй, скажи, ты наверняка знаешь, что значит иероглиф «любовь»?
- Он содержит в себе четыре части, - подтвердил свою осведомлённость парень, - когти, крышка, сердце и друг. Можно трактовать как друга, вцепившегося в твоё сердце так, что оно оказалось закрыто от других.
- Да, именно так часто объясняют этот иероглиф. Любовь, начиная с древних времён, в Китае была в первую очередь дружбой, но такой, которая крепко-накрепко вонзалась в сердце. Но можно провести и любопытную аналогию. В Древней Греции существовало четыре слова, равно переводимые на другие языки, как «любовь». Однако сами древние греки чётко разделяли эти понятия и не путали, где какое слово употребить. Нам же, современникам, не жившим в тех реалиях и имеющим остаточные и обрывочные письменные источники, трудно уловить нюансы, и мы всё переводим так, как понимаем это сами, возможно, упрощая – любовь! Так вот. Эти четыре слова: агапэ, эрос, филия и сторге, различались, предположительно, вот каким образом. Эрос – плотская страсть, агапэ – жертвенное сочувствие к ближнему, им часто пользовались ранние христиане, передавая свои религиозные смыслы, поэтому до наших времён именно оно дошло в значении истинная, чистая и великая любовь, хотя не исключено, что это означало именно «жалость» или «сочувствие». Филия значила дружескую привязанность, сторге – некую родственную любовь, возможно, нежность, уважение и заботливость. То есть, у греков не было того самого, что мы сейчас зовём любовью, вкладывая туда сразу все эти смыслы. Недаром Платон, взявший откуда-то миф о половинках – или выдумавший его сам – был чуть ли не новатором, открывшим новое чувство, названное в честь него – платоническим. Он выработал пятый элемент, бросив в котёл все ингредиенты: жалость, страсть, верность и заботу, и получил «любовь». Если мы теперь посмотрим на иероглиф, то сможем увидеть и кое-что другое. Не историю о том, как дружба впилась в сердце. А четыре составляющих: когти – животную страсть, крышку или покрывало – заботу и нежность, сердце – жалость и сочувствие, и друга, олицетворяющего доверие и привязанность. Всё-таки, даже в самых удалённых друг от друга концах мира, когда-то давным-давно, люди приходили к одним и тем же выводам и умозаключениям. Поэтому им и проще было договориться и создать на земле благоденствие – это если верить в историю о существующем некогда золотом веке, осколки которого то и дело обнаруживаются там и тут.
- В виде нас, например? – хохотнул Дино.
- В том числе, - улыбнулся мастер Ли. – Почему я так заострил внимание на слове «любовь»? Потому что, господа... и дамы, - поклонился мне и Джоанне головой мужчина, и я зарделась, - для золотого воина – это основополагающее, важнейшее и центральное понятие, служащее ориентиром и маяком, и понимать его по-разному вы отныне не имеете права. Произнося слово «любовь», вы прежде должны твёрдо осознать, что имеете в виду совокупность сопереживания, уважения, верности, вечной привязанности, желания заботиться. Если хоть одного элемента в вашей конструкции не наблюдается, только посмейте произнести это слово! Хотите описать свои чувства, потрудитесь перечислить то, что испытываете – хотите заботиться или жалеете, хотите обладать физически или восторгаетесь и обожествляете, не надо упрощать и искажать тем правду! Я выпускаю золотых воинов уже лет двадцать, молодёжь, и упаси Будда мне узнать, что хоть один из них бросил это слово всуе, не понимая его глубины и величия. Вам это ясно?
- Да, мастер Ли! – хором откликнулся класс, и я в том числе. Чёрт, чёрт, в голове столько мыслей понеслось, что хотелось уединиться и обмозговать, но урок продолжался.
- А теперь перейдём к обобщению. Самая скучная, по мнению многих школьников и студентов, часть обучения – это зубрёжка терминов и понятий. Это кажется настолько ненужным! Казалось бы, ну зачем слово в слово знать, как расшифровывается то или иное понятие? Думаю, вы уже могли догадаться, зачем. Иначе расхождения в понимании друг друга будут продолжаться. К примеру, наши ребята с Запада, - мастер Ли улыбнулся Вернону и Самуэлю, - когда оказались тут, что вы сказали мне о нирване?
- Что это вечный кайф, который поймаешь, если правильно медитировать, - расплылся, потешаясь над самим собой, Вернон. В зале тихо захихикали.
- Да, именно. И это не ошибка Вернона, а ошибка огромной области, чуть ли не половины полушария, которая почему-то перевела или интерпретировала нирвану, как блаженство, вроде непрекращающегося оргазма или наркотического опьянения.
- Так и знал, - шепнул американец, - что-нибудь про секс упомянет.
- Это всё идёт, - продолжал мастер Ли, - от уточнения термина, звучащего как «прекращение страданий». Не углублявшийся в материал человек, мирянин, понимает прекращение страданий как радость и удовольствие, противоположное страданию состояние. Но в буддизме это не так. Нирвана – расщепление, отсутствие, это абсолютное растворение и угасание, чтобы не возвращаться после смерти ни в какое существование. И когда, бывает, приезжают западные паломники, и уже тут понимают, что их научат не, как сказал Вернон, кайфовать в ходе уникальных методик, а причастят к аскетизму и самоотречению, они возмущаются, мол, опять обманули и не то пообещали. И так повсеместно, везде и всюду. Не только между Западом и Востоком, но даже между людьми из разных квартир, хотя и соседних, возникает непонимание. В одной семье родители помогают друг другу, ухаживают за больными, навещают старых, и говорят, что это хорошо. Ребёнок у них вырастет, реагируя на человечность, отзывчивость и участие, как на «хорошо». А их соседи пропадали на работах, радовались премиям и зарплатам, дорогим подаркам, и ребёнок из их семьи вырастет, реагируя на карьеризм, деньги и роскошную жизни, как на «хорошо». В таких случаях очень редко, когда можно что-либо изменить. Заложенные до четырнадцати лет азы в человеке фактически не скорректировать. Именно для того, чтобы люди не сталкивались, выходя из дома, с совершенно неясными для себя созданиями, существуют общеобразовательные учреждения, кружки, секции. Это очень важно, чтобы там давали всем одинаковое понимание тех или иных вещей и предметов. Но семейное влияние всегда перевесит и школьное, и университетское, а потому, ребята и девчонки, на будущее, помните, что если ведёте серьёзный разговор, лучше всего вам знать, какие смыслы вкладывает собеседник в основные свои постулаты. Где он рос, как, среди кого? Не видя всей картины, вы не поймёте и половины.
- А лучше общаться только со своими, - сказал Сынгван, насколько я успела узнать, живущий в Логе уже лет семь, примерно с двенадцати. – К счастью, мы тут все одинаково воспитываемся, потому золотой золотого и поймёт всегда.
- Да ладно, тоже бывают склоки, - махнул рукой Хоши.
- Склоки – да, но идеологические расхождения – нет.
    Я подумала о том, как Чонгук не соглашался принимать меня, и были те, кто его поддерживал, отстаивая свою точку зрения перед другой частью золотых. Разве не идеологическое расхождение?
- Всякое бывает, - вздохнул мастер Ли, - но вопрос не в том, что возникла ссора, а в том, чтобы выйти из неё с достоинством и сохранив тёплые отношения. А этого, увы, не получится, если забывать, что каждый человек видит всё со своего ракурса, и слышит так, как позволяет ему слышать его опыт. Слепо верить в «своих» - тоже не панацея, Сынгван. Можно быть братьями-близнецами, - развёл руками мастер Ли, - но однажды получить от второго нож в спину. Жизнь – сложная штука, и терять в ней бдительность – опасно. Никогда не терять её – это и есть путь воина, иначе запросто перестанешь им быть...

Примечания:

*кашая – та самая ярко-оранжевая буддийская одежда монахов, но оранжевая (жёлтая или красноватая) она в Индии, Тайланде, Тибете и т.д., в странах же дзен(чань)-буддизма (некоторые регионы Китая, Япония, Корея), кашая других цветов, так, в Японии преимущественно чёрная, а в Корее – серая.

**борёкудан – группировка, банда

***День Будды (День рождения Будды) – государственный праздник в Южной Корее, приходится на май.

**** Авторская просьба, на фразы персонажей «я не знаю то-то и то-то» не присылать мне разъяснения и справки, как обстоит дело, потому что автор – не персонаж, буддист Диэйт, само собой, не знаток христианства; автор, в свою очередь, с биографией Иисуса знаком более подробно (хотя со свечкой, конечно, не стоял, как и возможные желающие поспорить на религиозные темы в комментариях)

*****чесусен – так называют пытающихся сдать экзамены второй раз на следующий год, дословно с корейского «повторитель»