Кого бы ты вот даже не вздумала подчинять своей воле? И почему? Как относишься к гусеничкам? Ты можешь их заразить в принципе?
Коллекционер прятал их в банки, стремясь защитить... Это помогло бы от заразы?
______
Весь народ мотыльков сгинул во мраке, и Лучезарность помнила это всегда. Она могла отрицать это, могла не верить, могла даже разговаривать со своими детьми, словно они были с ней.
Да только не желала она врать сама себе. Больно было принимать правду, страшно и горько; но лучше уж так, чем путаться в паутине лжи.
Но однажды Сияние увидела — увидела глазами одной из своих рыжеглазых марионеток — их. Ничем не напоминали они мотыльков: ни крыльев, ни меха не было у них. Но в душах их горел такой знакомый, такой родной свет!..
Они были еще детьми. Они игрались с блестящими камешками и бегали друг за другом. Лучезарность следила за ними, и каждый раз в ее груди начинало теплиться давно забытое чувство.
Пусть бы все умерли от Чумы, пусть бы весь мир окрасился в рыжий, но богиня точно знала место, куда болезнь не проникнет никогда: маленькая пещера, затерянная в сети темных подземелий.
Гусенички росли, и самые храбрые из них даже начали потихоньку выползать из своего убежища. Но ни с одной из них ничего не случилось, и ни одна зараженная тварь не тронула их. Их отец — впрочем, на него, странного, так и не принявшего облик своих сородичей, Лучезарность внимания не обращала — думал, что это чистая случайность. Конечно, он и не подозревал, что его детей оберегает сам Свет.
Но однажды Сияние увидела, что убежище гусениц опустело. Белые фонари освещали пустые норы. Рыдания старика-отца отражались эхом от стен и возвращались к нему единственным ответом.
Богиня чувствовала похитителя: то был посланник пустоты. Но неужели черный Бог не побрезгует даже убийством детей, чтобы навсегда уничтожить свет и грезы?
Лучезарность осматривала мир глазами своих слуг, одного за другим, и так сильна была ее скорбь, что у давно мертвых тел текли янтарные слезы. Надежда придавала ей сил — надежда, что не все гусенички мертвы, что хоть кто-то вырвался из черных лап…
Она нашла их в башне, куда не мог попасть ни один ее раб. Они — все до единой — были заперты в банках, словно безмозглые светомушки.
Только вот светомушкам все равно, плясать ли среди листьев или за стеклом. А гусеничкам было страшно, и они плакали, и просили отпустить их. А тень стояла рядом — ужасная тень с безумными глазами — и смеялась.
Если бы Лучезарность могла подчинять разумы созданий пустоты, она бы заставила эту тварь выпустить всех пленников. А потом… Потом, наверно, можно было бы приказать ей убить саму себя. Да, хорошая судьба для нее.
Лучезарность заглянула во все окна башни и ужаснулась тому, что увидела: безумец собрал самых разных существ со всего королевства и запер в банках. Он хотел защитить их — так говорил он сам. Неужели не знал он, что стекло не спасает от Чумы? Ни стекло, ни камни, ни сталь.
Сияние подумала, что гусениц эта тень поставит со всеми остальными своими жертвами, и внутри у нее похолодело. Значит, малыши будут медленно умирать от голода, запертые сумасшедшим, а она, богиня, даже ничего не сможет сделать?..
Но, похоже, похититель не собирался оставлять гусеничек в башне. Взяв одну банку, он выскочил в окно и умчался в белые от праха Черва пустоши.
Много раз тень возвращалась и убегала вновь, забирая плачущих малышей. Она оставляла их там, где ни слуги Лучезарности, ни случайные путники не могли спасти их. Раздувшиеся оболочки были слишком неповоротливы, чтобы пролезть в тайники, а живые не могли ничего разглядеть в кромешной тьме.
А Сиянию оставалось лишь вновь рыдать — а ведь только высохли слезы, пролитые по народу мотыльков!.. — да ждать того, кто будет достаточно смел и ловок.
