В концовке Богоискательницы сияние побеждено а ты сам выходишь из яйца, где тебя встречает Хорнет. Что ты, выполнивший свое предназначение, будешь делать дальше?
Последние дни своего заточения Полый проводит в забвении: тусклые отголоски реальности, слышимые и ощущаемые им раньше, в один момент пропадают, оставляя после себя лишь ватное покалывание в разуме. Ему кажется, что он одновременно спит и бодрствует — точно призрак его теперь покачивается в цепях, а сам он ни в Грезах, ни в Храме, а где-то между. Испытываемое им ощущение похоже на то самое чувство, когда в нескольких миллиметрах от шеи, свистя, проносится острие чьего-то гвоздя.
Только длится оно словно вечно. И он не чувствует даже конвульсий, в которых все это время под звон цепей искажается, трескаясь и пуская на пол ядовитый сок чумного гноя, его тело.
Но в один момент он приходит в себя.
Он приходит в себя на липком от засохшего гноя полу, единственной оставшейся лапкой держась за растрескавшееся, но по-прежнему острое лезвие гвоздя. Гвоздь накрепко вбит в землю, а по ржавой стали подтекают разводы пустоты. Ему, кажется, наконец-то, спустя долгое время, становится больно. Хоть немного.
Флер забвения, подобный блужданию по беспространственному безвременью, медленно спадает с его древнего тела, и он, поднимая взгляд вверх, вдруг понимает: во-первых, он все еще видит только одной глазницей, а, во-вторых, сеть бледных чар уже давно ссыпалась с потолка, как облупленная краска. Боль в последней ладони очень-очень слабая, врата открыты, а от опухолей остались лишь слабо кровоточащие ранки-трещинки. А еще он не может фокусироваться — души нет.
Наверное, прос… _потерял_, пока висел в этой каменной тюрьме наедине с Лучезарностью и собственными галлюцинациями.
Кстати, о Лучезарности. Полый ее исчезновению не то чтобы не удивляется — он, скорее, вообще не осознает, что это произошло… что это, точнее, вообще возможно; он не знает, что думать и чувствовать на этот счет, и потому не думает и не чувствует ничего. То, что она погибла, было бы на его месте очевидным для любого, но думать, почему, как и зачем, он не намерен. Ему не до этого. Не до того, до чего, казалось бы, должно быть.
Потому что он слышит тихие шаги где-то в конце темного длинного коридора, более не запертого и не запечатанного. И то, что он все еще не один, ему куда важнее, чем причины гибели богини. Та все равно составляла ему компанию лишь от безысходности. И, если бы могла, убила бы при первой же возможности, каким бы ласковым и теплым порой ни казался ее голос. Однако понимание ситуации, пробывшее с ним до самого конца, все-таки помогло ему не привязаться к богине.
Или не помогло… раз он, сказавший себе, что не думает и не чувствует по этому поводу ничего, сидит сейчас в луже собственного гноя и размышляет, почему же ему ну-настолько-вот-сильно-все-равно-что-ха-тьфу и что ему так-хорошо-помогло-к-гадине-не-привязаться.
