Хоть дворец и назывался Раем, от обители безгрешных он был далеко, и поезда ходили мимо него. И светлым душам, достигшим высшего блаженства, не случалось узреть бога; он отдалился от них сам, потому что не был воплощением любви и света, как в это верили они — и как когда-то верил он.
Когда-то он верил в бога. Верил, что вознесется в Рай. Молился создателю и уповал. Пока не попал на небо.
А потом стал тем, в кого верили, чтобы больше ничья вера не была пуста.
***
Иммануил мог расстраивать планы бога, мог ворошить его гнездо и вытаскивать скелеты из шкафов, но не убить его. Потому что мир шепнул ему на ухо: смертный на небесах бессмертен, а смертен тот, кто уже мертв, как бы ни звучало это дико.
И подобраться к Элохиму так, чтобы взять его в заложники, не выходило тоже. Да и как тащить его к бреши в одиночку, чтобы лишить его жизни на земле, когда стражи и патрулей полно, а от леса никуда не деться?..
Нужно пустить Минкара со всеми внутрь, но бесполезно открывать ему ворота изнутри — только от хозяина уводил мир погоню, а всех других, кто крался ко дворцу, неизменно обнаруживали патрули.
Значит, Иммануил проведет его снаружи. Значит, он сбежит. Где-то отсидится, затеряется, минует бурю, а потом нагрянет, когда отец не будет ждать.
Но где же затеряться?
Он застыл у прохода меж мирами, образованного склоненными деревьями. Материя струилась, колебалась, разрывалась, приглашая его пройти; родной мир, что оплакивал намерения сына, тянул его туда теми же цепями, которыми приковывал к себе.
Как же так? Разве можно удерживать и гнать одновременно? Что с тобой, родитель мой?
Там тоже ютятся души. Там тоже царят страдания и смерть. Тот мир — наш с тобою общий. Но, очутившись там, разве ты вернешься?
Ах, так вот в чем дело. Глупый, глупый мир!
Клянусь. Я вернусь сам и однажды верну тебе свободу, но мне надо знать, что делается там. А сейчас я покину тебя ненадолго.
Мир убрал невидимые путы и, благословив, умолк. Материя, струящаяся из бреши, окружила принца нежным, вкусно пахнущим теплом. Он поддался ей и позволил себе в ней утонуть, а потом — очнулся.
Вдалеке развернулись горы, а под ногами — пропасть, в шаге от которой он чудом устоял. Так вот, как выглядят вживую горы! А такова — листва? А это — истинное солнце! И то, что струится из него — тепло?.. Так вот, каково оно!
Чувство, знакомое ему смутно, разлилось по ожившему телу блаженной негой. Иммануил ликующе смеялся, приветствуя жизнь, и ее мир мягко его окутал, разнося эхо смеха счастливым ветром.
Наконец-то свиделись! Я так долго тебя ждал! Что творится там, на небе? Как поживает мой загробный брат?
Улыбка сползла с лица, и смех растворился где-то в пропасти.
Он умирает. А мой долг — ему помочь.
Свежий воздух, полный тепла и аромата леса, вскружил Иммануилу голову, и он едва не свалился в пропасть. Брешь в таком опасном месте...
Скажи, а многие проходят через бреши, друг?
Мир зашуршал листвой.
Редко кому это удается. На ту сторону попадает только тот, кто сам — отчасти потусторонний, а любой другой не выживет, если упадет. На этой горе скрываются два прохода: один ведет в депо небесной железной дороги, а второй — к лесу, через который ты прошел. И отец твой тоже.
Радость омрачилась. Пронзительный зеленый цвет теперь не восхищал, как и великие просторы, и далекие луга. Все это когда-то так же видел бог теми же глазами.
Я хочу убить отца. А укрытия ищу у тебя.
К нему потянулись ветви, и закатный луч оттенил лицо.
Я сам — тебе укрытие, весь целиком. Избавь нас всех от самозванца-бога. И мы признаем тебя королем.
Иммануил опустил взгляд.
И без королей вам жилось спокойно.
Но и этот мир замолк.
И Иммануил, позабыв обо всех заботах, стал его вкушать. Он нежился в траве, мял руками податливую землю, и не колол его мстительный мороз. Обнаружил кладбище у подножия горы и помолился за души усопшего там народа, так сильно когда-то верившего в небо, что создавшего туда проход. Познакомился с жучками и прочими лесными тварями, берущими начало из перегноя, и благоговейно трепетал перед разнообразной жизнью, из смерти берущей начало.
Но не так блаженна жизнь, какой поначалу казалась, и вскоре это Иммануил поймет. А пока он наслаждался весенним лесом, не ведая о страхах и кошмарах, заполонявших мир, и закат уступал место ночи, надежно оберегающей секреты.
Движущееся солнце, свободное от завесы туч... Вот бы и на небесах так было!.. Солнце плавно пряталось за горизонтом, и Иммануил, вновь взошедший на гору, не отрывал от него глаз, хоть в них и рябило от буйства красок.
Ночь — это отсутствие света, говорили ему. И лгали. Даже лишившись солнца, небо не угасло и не лишилось цветов, а когда оно окончательно стемнело, его озарил другой источник.
Луна и звезды.
Наконец обретенное тепло рассеялось в серебряном свете ночи, и бледное сияние, наславшее прохладу, напомнило ему о доме, отчего сердце заныло виной и тоской.
Жизнь, как бы она ни манила, не позволит ему раствориться в ней: любая ночь укажет путь к дому, напомнит о мраке смерти своей темнотой и о ласковом загробном холоде, застывшем в небе льдом звезд.
Он восхищался живым миром, нежился в его тепле и поклонялся тьме, но не желание остаться возникало в нем, а вернуть на небо все, что у него отняли. И чтобы воплотить эту мечту в явь, было нужно свергнуть бога.
Почему из раза в раз Иммануил находил новые на то причины, если отец Ада и без того заслуживал давно? Неужели было недостаточно им мук причинено? Сострадания отец был лишен — значит, сам не дождется его.
Ночной мир замер, трепеща перед тем, в кого сам вселял трепет.
Душа Иммануила неотвратимо застывала льдом.