Лед небес

XXIII. Пробуждение

Неупокоенные духи, к которым Иммануил приобщился на земле, выслеживая Хлою, были на него похожи в том, что были настолько же мертвы, насколько живы. Но не все из духов, горевавших по ушедшей жизни, жаждали вернуться к ней в подобной форме.

Неупокоенные и не знали бы о том, что творится в загробном мире, если бы бог не открыл на них охоту. И если бы не было среди них тех, кто не радовался материализовавшемуся телу.

Они подозревали, что грешили, оставаясь на земле, но на небо попасть сами не могли; в памяти их всплывали образы тех, кого схватили, грозя карой за грехи. Кто-то из оживших духов, уподобившись Иммануилу, выискивал обходные пути в загробный мир; большинство же их предпочло таиться и наслаждаться вновь обретенной жизнью.

Но Иммануил не мог уподобиться им — ни в рвении к небу, ни в тяге к земле. Одно было оккупировано богом, а второе — Хлоей; первого он видеть не хотел, а оставаться со второй — не был достоин.

***

Хлоя была все та же — по ней и незаметно было, что она перенесла плен и пытки, если не считать измазанных кровью рукавов тех же тряпок, что были на нем. Иммануил и раньше видел в них Хлою, но по-другому начал воспринимать форму, когда сам примерил ее. И если ощущать ее на себе было уже привычно, то вот Хлою хотелось от нее избавить, пусть она куда увереннее справлялась с ролью служителя бога, нежели он.

Только вот бог, ее истязавший, называться господином ее не мог.

Хлоя пронзила Иммануила иглами холода, сравнимыми с его льдом, но ее лед пылал, и он догадался о причинах ее обиды — он даже не задержал на ней взор; молча удостоверился в сохранности ее тела и о душе не побеспокоился. Она ждала извинений, но их не дождется, какие бы покаяния ни раздирали его горло; стоит оступиться еще раз — и на путь истинный больше не вернешься.

Вслед за душой льдом заволокло его взгляд, и если бы отец его стоял сейчас рядом, любой бы заметил сходство их глаз, а Элохим был бы горд.

Иммануил истолковал Йохану свой план по убийству бога, а когда напарник спросил, как быть с Хлоей, — позволил себе грубое о ней слово. Эрхарт говорил о ней так, словно ее не было рядом, в третьем лице, и завуалированно упрекнул ее в побеге, хоть и не это вертелось на языке. От него не укрылось то, как его речи ее терзали, ведь прежде всего они терзали его, и чем больнее ему становилось от горечи Хлои, тем острее становились его слова, причинявшие все больше боли.