Пользователь не в сети

Глава 14

      — Мари, почему ты ни с кем не хочешь разговаривать?
Пара серо-голубых глаз смотрит на нее так искренне озабоченно, что Маринетт практически ей верит. Наваждение отступает быстро, когда взгляд девочки падает на блокнот для записей в руках у психолога. Конечно. Для этой женщины Маринетт Дюпэн-Чен — не более, чем очередной эксперимент, игрушка, инструмент удовлетворения собственных амбиций.
— А почему я должна? — Маринетт горделиво поднимает голову, отвечая практически возмущенно. — Они мне не нравятся. Почему я должна с ними разговаривать?
Психолог устало вздыхает. Кажется, они уже говорили об этом миллион раз, и каждый раз одно и тоже, снова и снова, по кругу.
— Но, Маринетт, ты ни с кем не общаешься... А это же так важно в твоем возрасте, иметь друзей...
Девочка на секунду задумывается. И почему ей все так хотят навязать этих так называемых «друзей»? Взрослые, видимо, не знали, чем все заканчивается. Что друзья уходят, предают, находят кого-нибудь интереснее и лучше тебя, а потом и вовсе начинают вести себя так, будто ты для них — пустое место. И хорошо, если все заканчивается благополучно, а не так, как у Маринетт...
Неприятные воспоминания заставляют ее поежиться. В этот раз вроде бы без приступа. По крайней мере, она не ощущает, что становится сложнее дышать. Может, эти «восстановительные» сеансы действительно помогают?
— Маринетт? — переспрашивает психолог, вырывая девочку из омута мыслей. — С тобой все хорошо.
— Лучше не бывает, — улыбается она в ответ. Для своего возраста она умеет очень хорошо врать. И вообще не по годам умна, как отмечают большинство взрослых. Маринетт данный факт, конечно, льстит, но не сильно помогает: не даром же мама с папой ее к психологу таскают.
Не будет же она говорить, что люди вокруг ее пугают. Они улыбаются, смотрят на нее как-то восторженно-фанатично, хотя Маринетт не хочет, чтобы на нее вообще смотрели. Ее мечта — накинуть на себя плащ-невидимку и скрыться от всего мира. Кроме, разве что, мамы с папой. Мама с папой хорошие.
Но даже когда мама начинала улыбаться, Маринетт становилось плохо. Она вспоминала его: такого безумного, жестокого, и вечно улыбающегося, словно клоун, сбежавший из цирка. Он приучил Маринетт, что, если он улыбается — значит, будет больно.
— Ну, хорошо, — психолог снова вздыхает. — Тогда, сделаем по-другому. Они же тебя все раздражают, да? Бесят прямо, не так ли?
Девочка опасливо кивнула.
— Тогда, делай так, — психолог закрыла глаза и сделала глубокий вдох.
— Э... И?
Ответа не последовало.
— Если я тебя не вижу, значит, тебя нет, — пробормотала девушка себе под нос так, что Маринетт ее едва расслышала. — Нет тебя — нет проблем. И из зарплаты, следовательно, мне не вычтут.

На долгие годы Дюпэн-Чен запомнила этот совет, и порой следовала ему, когда дела становились особенно плохи. Как, например, сейчас.
Душная аудитория заполнена под завязку учениками и густо ощущающимся ароматом чьи-то цитрусовых духов. Дышать действительно сложно: Маринетт едва справляется, выискивая взглядом окно, которое еще можно было бы открыть. Голоса вокруг громкие, встревоженные. Нетрудно догадаться, что является основной темой для обсуждения.
— А он ее...
— Фу, мерзко!
— Прямой эфир...
— А мне кажется, за мной тоже кто-то следил несколькими днями ранее...
Маринетт садится за парту и зажимает уши в надежде не слышать все это. Она чувствует себя ужасно.
Закроешь глаза — и их нет. Слышишь отголоски человеческой речи, но это все — эхо, а значит, все проблемы далеко-далеко.
Каждый раз, когда она думала, что готова принять удар, случалось это: она снова и снова прятала голову в песок, подобно страусу, и не хотела признавать тот факт, что с трудностями нужно бороться, а не убегать от них.
Из-за нее, из-за Маринетт, пострадал человек. И это продолжится до тех пор, пока она не высунет наконец голову из песка, не оглянется вокруг, и не поймет, что нужно что-то делать. Что она обязана исправить все то, что послужило последствиями ее безрассудных действий.
Она поднимает голову и открывает глаза. Рассматривает каждого серьезно-серьезно, силясь угадать, кому еще досталась роль жертвы, и кто — следующий на очереди. На очереди, которую она, Маринетт, собиралась прервать.
Ее рука тянется к телефону и ищет в Teligramm чат с Котом, ненастоящим, но таким нужным сейчас. Леди чувствовала, что он — тот, кто может ей помочь.
Только указательный палец касается кнопки блокировки, Маринетт чувствует чью-то руку у себя на плече.
— С тобой все порядке? — Адриан, не спрашивая разрешения, садится рядом. Дюпэн-Чен недовольно морщится, но не говорит чего-то привычно едкого. Адриан воспринимает это за хороший знак. — На тебе нет лица.
— На мне есть лицо, — отвечает Маринетт, тяжело вздыхая. — Просто временные трудности.
Ему совершенно не обязательно знать, что «временные трудности» рискуют превратиться в трудности постоянные, особенно после того, как какую-то ее подписчицу на тэмблере чуть публично не изнасиловали в прямом эфире. Ох, Агрест, смотрел бы ты на Маринетт так же, как сейчас, узнай правду? Нет, конечно же.
Они еще перекинулись парой-тройкой фраз, и Адриан отправился на свое место, оставляя Маринетт недоумевать, когда же в их отношениях наступил такой этап, что они смогли нормально поговорить? Вот чудеса-то.
Сам того не подозревая, он сумел ее успокоить. Маринетт больше не чувствовала дрожжи в коленях, из ее рук не норовила выскочить ручка, которой она записывала конспект. В каждом ее движении чувствовалась какая-то неведомая ей ранее уверенность. Это не ускользнуло от внимательного взгляда Альи, и подруга теперь заговорчески то и дело теребила ее за плечо, указывая на Адриана. Что в этот момент было на уме у Сезер, знал лишь Всевышний, но Маринетт пока закрыла на это глаза, решив сосредоточиться на своей цели.
Хакер вздумал играть? Так пускай сыграет с равным, а не издевается над слабыми, словно мальчишка-хулиган из соседнего двора.
Маринетт слушает учителя в пол-уха и ведет себя, как ни в чем ни бывало, когда пишет сообщение на неизвестный номер.