Сборник лучшего с шати от chuna

Верь

Да! Теперь — решено. Без возврата
Я покинул родные края.
Уж не будут листвою крылатой
Надо мною звенеть тополя.

Сергей Есенин

Медленно, медленно, медленно падает снег. 
Ты видишь время – я вижу свет.

Земфира — Гора

Иногда Виктору хочется выругаться, не тихо буркнуть под нос «какого черта», а трехэтажным матом покрыть весь мир, который с ним случался и случался, как дождливые дни в Петербурге.

Когда-то в детстве ему рассказали — мама или отец? — что существует такая любовь, что у тебя сердце будет выпрыгивать из груди от чувств, что будет тяжело проводить в одиночестве хотя бы минуту. Тогда еще маленький Витенька сиял от восторга и говорил, что у него обязательно так будет, и чтобы одно сердце на двоих, и чтобы обязательно со счастливым концом.

Сейчас Виктору почти тридцать, за спиной тысячи одиноких ночей, когда хочется обнять подушку и задохнуться от собственной никчемности, и попытки играть в любовь, когда «вот я держу тебя за руку и целую нежно, значит, мы любим друг друга». Он почти поверил, что у него единственная любовь — лед под острием конька, восхищенные зрители, слитный вздох, прокатывающийся по толпе, когда он прыгает в очередной раз, журналисты, толпящиеся вокруг с желанием вызнать секрет успеха. Виктор мог бы сказать — я бесконечно одинок, поэтому все мои чувства вкладываю в катание, поэтому так идеален, черт вас раздери.

А потом с ним случился Юри Кацуки — как случается выпасть снегу зимой. И Виктор жадно всматривается сначала в фигурку на экране, а после уже в лицо самому Юри — тот смешно щурит глаза, потому что без очков ничего не видит, сидит, сцепив пальцы в замок и не знает, о чем говорить.

Виктору правду говорили, нельзя и минуты провести где-то далеко, не рядом, не касаясь взглядом, не раздевая до кожи, не желая одновременно и целовать нежно в губы, и обнимать, и оставлять на худой светлой шее укусы, и вжимать в постель, отвоевывая себе право властвовать. В груди почти всегда что-то болит — даже дышать больно, словно легкие горят изнутри. Хочется сделать так, чтобы Кацуки смотрел только на него, не отводя взгляда, не желая видеть ничего другого. 

Кацуки смотрит — в его глазах восхищение ребенка, который смотрит на красивую куклу в магазине. Куклу ему купили, дали коснуться рукой, но любить он ее не будет — слишком красивая, слишком непригодная в быту.

Виктору хочется материться каждый раз, когда Юри смотрит на него, когда касается рукой, когда бросает неосторожные фразы: мальчик, одумайся, если я соблазнюсь — ты же сбежишь сразу. Виктор уверен, что Юри будет против, он на каждый намек вскидывается взъерошенным зверьком, уверенно говорит «Нет!», и Виктор слышит в этом слове «Нет, прости, так близко я тебя не пущу». Это и больно, и горько, но Виктор продолжает улыбаться тепло и бестолково, раз уж другого способа быть рядом не находится. Смеется, треплет по плечу и уверяет «я пошутил, не волнуйся».

Волнуется все внутри. Юри Кацуки — совершенно обычный, невротик даже, тщедушный юноша с клеймом неудачника, но Виктор вглядывается в него все сильнее с каждым днем и видит и страсть, и упрямство, и способность оказаться на вершине, и…

«Пожалуйста, верь в мою победу сильнее, чем я».

У Виктора сердце обрывается — оно и до того висело на гнилой нитке, а сейчас лежит, разбитое. Руки дрожат, как будто тремор напал, и Виктор впервые не знает, что делать: только кивает.

И верит.

Когда начинает играть музыка, Виктору хочется закрыть глаза и молиться-молиться: гребаный боженька, единый во всех своих проявлениях, пожалуйста, сделай так, чтобы все было хорошо, я не хочу уходить, если Юри облажается. Вместо этого он смотрит, вглядываясь до рези в глазах, смотрит-смотрит.

Толпа ахает.

В груди что-то лопается. Юри перекрутил, прыгнул неудачно, но Виктор видит прыжок, видит, как Юри неловко бросает взгляд в сторону Никифорова — и плевать на правила, плевать на дистанции, на то, что после будет. Есть только дурацкое сейчас, в котором у Виктора сносит крышу от одного осознания, что Юри исполнил его коронный прием.

И поэтому вместо объятий — поцелуй. Короткий, вырванный украдкой, чтобы пресса не успела заснять.

Юри улыбается ему неловко и смущенно, и во взгляде нежность и радость. Виктор хочет целовать его еще и еще, пока у Кацуки не опухнут губы, и обнимать, пряча голову на плече.

Вместо этого он улыбается, встает и подает руку.

Кажется, красивой кукле нашлось место в обычной жизни.