Черта

Часть 6

После ужина двумордый неожиданно вымыл посуду, а потом с задумчивым видом заявил, что пойдет осмотрит дом. Кацуки покосился на него с подозрением, но останавливать не стал.

Как-то они дохрена расслабились, подумал он, выкладывая на стол под лампу содержимое рюкзака. Перебрал вещи, рассортировав по отделениям, проверил колбы с горючкой на осадок, пощелкал зажигалками и, критически осмотрев нашитые на куртку щитки, взялся за починку.

Когда он закончил, часы показывали два часа ночи. Зимой и в межсезонье в это время было прохладно, иногда даже холодно — особенно вдоль побережья. Твари становились медленными и сонными, поэтому они втроем старались бодрствовать, перемещаясь. Кацуки это давалось тяжело. Когда-то у него был режим, да и вообще он оставался жаворонком, в отличие от придурка Деку. Двумордый был самым удобным: ему, казалось, плевать на человеческие потребности, он мог спать в любое время дня или ночи и так же легко сутками не смыкать глаз, если была необходимость. Кацуки ни разу не слышал, чтобы он жаловался. Это бесило.

Вот и сейчас веки потяжелели, но уходить так рано Кацуки не хотел. Мало ли.

Рации лежали там, где Тодороки их оставил, и не подавали признаков жизни. Кацуки потянулся к своей и покрутил частоты. Послушал шипение, глядя, как бессмысленно моргают цифры, и переключился на вещание. Сначала сказал пару ласковых в эфир на постоянной частоте Деку. Потом повторял то же самое на других, пока не надоело.

В тишине этого дома, когда рядом больше никого не было, одинокие звуки его голоса казались слишком громкими. Лишними и неловкими, как заевшая запись. Мир теперь молчал, а у тварей был довольно чуткий слух, поэтому они с Деку и Тодороки старались разговаривать только в надежных укрытиях. Сейчас вместо чувства безопасности Кацуки остро ощутил подбирающуюся к горлу тревогу. В голову тут же полезло, что скоро придется привыкать говорить с самим собой, чтобы не свихнуться, и он поморщился.

Блять. Как будто не о чем было больше думать.

— Бакуго, — позвал Тодороки из коридора.

— Чего тебе?

Когда Кацуки выглянул, прислонившись плечом к дверному косяку, двумордый топтался по коврику рядом с кладовкой. Показав под ноги, сообщил:

— Здесь должен быть подвал.

— Это тебе твои архитектурные познания подсказали? — язвительно поинтересовался Кацуки.

— Нет, — Тодороки мотнул головой, — я его слышу, там пустоты. Но ты прав. Такой фундамент, можно догадаться.

Кацуки цыкнул.

— И нахрен он тебе сдался, если там пусто?

Тодороки поднял на него бликующие в темноте коридора глаза. Посмотрел — опять со своей пробирающей до костей рептильной внимательностью — и спокойно ответил:

— Если найдем вход, сможешь закрыть меня там. Или, если он достаточно холодный, сохранить труп. Мидория может быть жив, тогда мое тело вам пригодится.

Почувствовав, как все вокруг заволакивает кровавым туманом, Кацуки резко втянул носом воздух и сжал кулаки в карманах так сильно, что ногти впились в ладони. Неприятные ощущения немного отрезвили. Он и сам понимал, что психовать из-за того, что двумордый говорит правду — тупо, но ничего не мог с собой поделать.

Больше всего злило, с каким спокойствием тот планировал свою смерть. С какой голой, невыносимо выпендрежной практичностью уже разделывал себя чужими — его и Деку! — руками.

И с каким равнодушием решал за Кацуки, что он будет делать после. Гребаный ублюдок.

Никто, черт возьми, не имел права за него решать.

— Это будет уже не твое дело, — зарычал он. Слова вырвались клокочущей яростью, но двумордый это проигнорировал.

— Внутри дома должна быть лестница или люк. Может быть дверь где-то на участке, в гараже ее нет. Вдвоем найдем быстрее. Поможешь мне?

Кацуки резко выдохнул. Громко подумал: «Что же ты своим мутантским супер-чутьем не поищешь, раз такой предусмотрительный, не додумался, а? А?!». Потом добавил еще: «Тупой упертый ублюдок, чтоб ты поскользнулся на своем тупом самомнении и сдох не так, как запланировал». Сверху приправил: «Если ты думаешь, что я настолько идиот, чтобы вестись на развод от деревянного истукана, ты ошибаешься!»

И промолчал.

Потому что умение молчать, которое ему пришлось выработать за годы выживания, не раз помогало сохранить им всем жизнь. Хотя сейчас очень хотелось заорать Тодороки прямо в его красивое спокойное лицо. Встряхнуть его как следует, вывести из себя, заставить...

Заставить тоже испытывать эти чувства. Почему только Кацуки они достались? Почему он один вынужден был переживать, словно всеобщая нервная мамаша?

Набычившись, он в два шага оказался рядом с Тодороки. Толкнул плечом, заставляя подвинуться с дороги, и рявкнул уже у лестницы:

— Я сплю наверху.

— Почему? — глупо переспросил двумордый, и Кацуки зло фыркнул.

— Потому что пошел ты, вот почему, — лаконично ответил он, точно зная, что тот услышит. И с размаху захлопнул за собой дверь в комнату с плакатом.