Лед небес

XXII. Сон

Неизведанные тропы обернулись теми, что были давно знакомы; лес оборвался. За ним, на ровном снежном поле, укрытым кованым забором, чернел возвышавшийся дворец, осквернявший чистоту власти Элохима не хуже его сына. Но стражи по периметру почему-то поубавилось.

Иммануил нахмурился, проинструктировав Йохана:

— Вход в темницу — там, — указал он на ворота. — Скажи страже, что пришел допросить пленницу от дознавателя — тебе покажут к ней дорогу. В самой темнице препятствий быть не должно. Освободи ее, но не выходи, пока я не подам сигнал. Буду стучать в двери. Запоминай, как. На территорию я проникну сам, но еще надо дождаться ребят. По моим расчетам они вот-вот подойдут, если что-то не задержало их в дороге.

И мир в полудреме шепнул, что отряд уже рядом. Небеса предвкушали момент, когда наконец пробудятся, и тянулись к сыну своему и властелину даже сквозь сон, навеянный льдом. Ведь он поистине воссоединился с нами, и мы окончательно его к себе привяжем. Да и сам он никуда не уйдет после того, как своими руками разрушил связь, о которой втайне мечтал так, как не грезил и о мире в родных краях.

У дворца безмолвные крики духов не терзали Иммануила так, как раньше — ведь темница его стараниями была пуста и освобождена от стражи. Йохан спокойно в нее прошел, не вызвав ни у кого подозрений благодаря форме, и Эрхарт подобрался. Просто выжидать было не в его духе — хотя этим, казалось бы, он и занимался все время, проведенное подле Хлои; но сейчас время то казалось затяжным сном, от которого он пробудился так же, как пробуждались небеса. От иллюзорной власти они освободятся вместе — когда выдернут из иллюзии всевластья самозванца.

Иммануил, пусть и был одет как стражник, слиться с их толпой не мог из-за того, что его все знали, но его это не пугало. Главное — быстро от всех избавиться, чтобы никто не успел затрубить тревогу. Чем меньше стражи — тем больше шансов на успех у его отряда.

Иммануил пониже натянул фуражку, прикрыв ею отцовские глаза, и покинул лес расслабленной походкой, направившись к стражам по другую грань дворца. Пока он не приблизился, принца в нем никто не распознавал, а тот, кто умудрялся, в сознании не оставался. Статуи, которые с его ухода не менялись, равнодушно на него взирали, подпирая холодный дворцовый камень. Он не испытывал привязанности к обители бога, в которой родился, но, увидев стылых ее хранителей, почувствовал себя дома — они одни его понимали и имели право судить. Ведь пока они себе не изменяли, Иммануил успел множество личин сменить. Но они его не задержали.

Он расчистил себе путь вплоть до темницы, а когда остановился перед массивными дверьми, услышал сигнал тревоги, оповещающий о том, что дворец атакован. До слуха его донесся топот — вся стража, до которой он не добрался, помчалась на зов. Но усилиями Иммануила ее было меньше, чем быть могло. За своих смертных мертвецов он не сильно опасался, помня о трусливой натуре бога, не снабдившего серьезным оружием свою стражу из страха перед настоящим богом. Но Иммануил истинного сына бога не боялся, потому что в него не верил — как, в общем-то, и в самого бога. А даже если бы столкнулся с каждым, все равно бы не преклонил колени.

Ибо недостойно властелинов бросать свои миры на произвол судьбы.

Топот ног утих; шум переметнулся на другую сторону дворца, к парадному входу, куда ворвались мятежники, не таясь. Но Иммануил, терзавшийся недавно муками каждого духа, уже ничего не слышал; он закрылся от всех звуков — и внутренних, и внешних. Вокруг царила тишина зимы, которую он никогда так не ценил, как в миг, когда ее предстояло нарушить.

Медленно подняв руку, он застучал в дверь, за которой его ожидал Йохан с Хлоей, освобожденной в тот момент, когда Иммануил освободился от привязанности к ней.