Remember

Глава десятая и призраки будущего

    К сентябрю Поттер понял, что не хочет возвращаться.

      Вообще.

      Никогда.

      Что готов послать к чертям будущее, свое, других, вместе с балансом и всей прочей фигней. Что готов остаться здесь, в чужом времени, под чужим именем и прожить чужую жизнь, если в этой жизни с ним будет Том.

      Это, конечно, был чистой воды эгоизм. Но Поттеру было откровенно наплевать.
   Тем более, что прошло уже больше года, а ни намека на возможное возвращение так и не случилось.

      И он расслабился.

      Он так устал постоянно дергаться, бояться, мучиться вопросом — рассказывать Тому правду о будущем или нет — и ждать какого-то мифического «третьего удара», что в конце концов его отпустило. Потому что здесь и сейчас все было так хорошо, насколько вообще могло быть. И казалось невозможным представить, что все это может вдруг в один момент оборваться.

      И они с Томом начали строить планы.

      О том, чем будут заниматься после окончания Хогвартса, о возможных профессиях, о путешествиях по миру, о необходимом магической Британии прогрессе…

      Учеба шла фоном.

      Поттер по-прежнему играл в квиддич, Том все больше увлекался артефакторикой, на дворе стояла красивая золотая осень, и к ноябрю Гарри чувствовал себя совершенно счастливым.

      Он настолько четко и ясно представлял себе совместное с Томом будущее, что в конце концов поверил в него. И даже Диппет с его предостережениями и напоминаниями о свойствах времени не мог убедить его в неизбежности возвращения.

      Небо над Хогвартсом казалось безоблачным…

***

    — Ты понимаешь, что я не отпущу тебя?
      — Не отпускай.

***
      С Томом не было просто. Потому что Том сам был совсем не простым. Вообще-то, более сложный характер, чем у него, надо было еще поискать.

      И Поттер простым не был.

      И не обходилось без притирки характеров, ссор, вспышек взаимного раздражения и прочих радостей.

      Но было и другое… Доверие. Жгучая нежность. Желание сделать так, чтобы другому было хорошо. Можно ли было назвать это любовью — словом настолько затертым и часто используемым, что оно обесценилось?