Мистер Грей младший | Мистер Теодор Грей

The fall

Айрин

Во всём теле наслаждение и слабость, такая хрупкая и приятная... Я с трудом приоткрываю сомкнутые блаженным сном глаза и широко улыбаюсь, смотря на красивое лицо спящего рядом со мной дерзко-сексуального мужчины. Разглядываю его с нескрываемым бесстыдством, которое заключается в собственничестве и жадности — да, я ощущаю, как смотрю на него.

— Моё, — тихо шепчу, боясь пошевелиться.

Его длинные и густые ресницы трепещут, а губы приоткрываются во вздохе. Я плотно сжимаю ноги, на что тут же получаю острый укольчик в паху, напоминающий о развратной минувшей ночи. Чтобы не застонать от воспоминаний, я прикусываю губу, и, не отдавая себе отчёта, хватаю обеими руками лицо Теодора, тяну к груди, с силой и настойчивостью вжимаю его в своих девочек. Слышу хриплое мычание и ловлю трепет всем существом, изгибаясь...

Тед, не говоря ни единого слова, начинает терзать лобзаниями и ласками умелых рук, ловких губ мою грудь — и душа летит в рай, а ноги сцепляются на его ягодицах. Я чувствую с ним то самое животное желание, ту помешанность на сексе, на прикосновениях, поцелуях, ласках. Это не испорченность и не половое влечение; для тех, кто любит и любим — такое определение грязно. Мы просто хотим растворяться друг в друге, дарить друг другу и получать наслаждение, отгоняя прочь нелепые понятия, стыд, запреты. Его губы всасывают мои соски, с причмокиванием оттягивают их, а его шумное дыхание и эта предельная близость зачаровывают меня полностью: мне не выбраться из его властных объятий, не избавиться от страстных ласк, не сбросить с себя это крепкое тело молодого ягуара, или гепарда, или тигра... Такого большого, порывистого, быстрого, тяжёлого.

Порой, я хочу понять, как мои кости выдерживают этот сладкий, порочный набор мышц и рефлексов, гоняющихся по его телу при каждом едва заметном движении. А ещё чаще мне хочется понять: как он влезает внутрь меня?..

— О-о, да! — я застонала не только от представления, но и оттого, что Тед оставил мне глубокий, сочный засос у ореола соска; оттого, что рьяной член моего красавца потёрся о совсем влажную подружку; оттого, что его руки сжимали мои бёдра, точно металлические кандалы сдерживают преступницу-куртизанку — для того, чтобы арестант её оттрахал так, что... пар бы шёл из ушей. Я озвучила своё сравнение: на это Теодор тихо ухмыльнулся мне в грудь, выстрелив при этом глазами в глаза. Ток промчался по телу.

— Что же, куртизанка, — он произнёс это настолько низким, сексуальным голосом, что я непроизвольно оторвалась от подушки и, схватив его за шею, резко приблизилась к нему; он ухмыльнулся и продолжил, — Сейчас плохой коп очень здорово с тобой позабавится.

Мне оставалось только довериться его власти. С громким стоном я вцепилась в его волосы, ощущая, как потоки огня и желания бегут по моему телу. Дыхание моё резкое и прерывистое, путано-терпкие ароматы наших тел, свежих тюльпанов и натуральных свечей, коими была обставлена восьмикомнатная холостяцкая квартира Теодора, заполоняют сознание, разукрашивают его, вселяют в него вкус и краски. Поцелуи и ласки плавно, но стремительно уходили от груди всё ниже, и, вот, когда его губы уже там...

— О. Мой. Бог! — вскричала я, извиваясь, как змейка, на простынях... О, ловкость его языка!..

Он начал тут же ублажать мой клитор, с той превышенной умелостью и жадностью.
Я и опомниться не успела от хлынувших безбашенных оральных ласк, как он резко развернул меня за бёдра на живот, заставив оттопырить задницу ему навстречу, прося большего. Едва я почувствовала его дыхание, бившееся прямо в заветную точку, я нагло стукнулась попкой о его лицо, заставив его зарычать и впиться глубоким поцелуем в киску: во вход и клитор. Он вытворял то, что может довести до полумёртвого состояния за считанные секунды. Как только я не материлась в своём сознании, как только я не проклинала каждую букву имени этого секс-изверга от удовольствия... Его рот дошёл и до попки. Я рождалась и умирала заново, крича, хрипя и пища не своим голосом, чувствуя движения его мокрого и горячего языка, такого проворного и такого... М-м-м!..

— Мой! — сиплым рычанием сорвалось с моих губ, всё тело задрожало, затряслось.

От этого стона Тед поистине озверел: его губы и язык бесновались, вытворяя такие отчаяннные и смелые па, что я не могла поступать и чувствовать иначе, кроме как визжать, ломаться каждой частью тела на простынях, рвать его постельное бельё и подушки в клочья. Я сгорала в неописуемо смертельно-сладком пламени. Я терялась в его движениях, вдавливалась в постель и билась попкой навстречу, пока не стала наседать так сильно, что он сумасшедше-хрипло рыкнул и обеими руками принялся оставлять звонкие шлепки на моей заднице, отчего я становилась безумной и закусывала до крови губы, добела сжимая пальцы в кулаки... Когда один шлепок пришёлся по груди, а второй по клитору — при этом язык — О, Да! — находился внутри меня, — я думала что умру от передоза удовольствия, пока не наступил он сам. Пока этот смерч не нагрянул на меня, не накинулся на мою шею, лишая кислорода, разрывая меня изнутри, ведя искусными мелкими рубцами по сердцу.

— Грей, чёрт возьми! Ты же... Сукин сын! — прокричала я, бьясь в конвульсиях. Я тонула в поту, в удовольствии, что накрыло меня так грубо и так жёстко-о-о... О-о-о!

Он. Снова. Не дал. Мне. Прийти. В себя. Через одну-единственную секунду он уже был глубоко во мне, а мои волосы были в его кулаке, как и хрупкое плечо, за которое он придавливал меня грудью к постели. Мои пальцы сжимали изголовье кровати, до боли и посинения, щека вжималась в подушку, а иссохший желанием и наслаждением рот был широко открыт: я снова и снова срывала себе глотку. Он двигался так больно, так страстно, так грубо, что слёзы счастья и удовлетворения бежали по моим щекам. Эти слёзы были сладкими, и я впервые полноценно не стыдилась их, я отдавала ему себя. И, Боже, как много, как много брала...

— Мы, наконец-то, берём своё, — раздался зверинный рык мне на ухо. Он, точно, прочёл мои мысли. Теперь его грубый и терпкий голос перемалывал моё сознание, крошил его на мелкие кусочки. Я всё ещё не отошла от первого продолжительного оргазма и теперь от каждого его толчка ловила безумный экстаз, как и от его голоса, — Ты бесподобна, Айрин. Твои стоны... Вот, ради чего стоит жить, ради чего я живу... Боже, какая же ты узкая, Малышка. О, мой сладкий-сладкий ангел...

Его бёдра били мою попку с остервенением, от которого сносило крышу. Он наклонялся к моей спине и зацеловывал её, слизывал капли пота, очерчивал губами позвоночник, разбрасывая укусы на лопатках. Мне было то безумно горячо, то ледяная сумасшедшая дрожь сумасбродно бежала по моей спине. Я чувствовала, как все мои нервы оголяются тысячекратно. Когда же ещё один сильнейший водопад удовольствия прошиб меня, я с громким криком изогнулась дугой, ломая собственный позвоночник... И он кончил в меня. Кончил так, что я забыла, как дышать и с несколько секунд просто ловила губами воздух. Меня бросило в озноб, а Грей... мой любимый Грей, как одержимый, так же крупно дрожа, повалился на мою спину грудью и плотно прижался ко мне, утыкаясь сладострастным ртом мне в шею, сдавленно постанывая. Его руки были обвиты вокруг моей талии, а дыхание было поверхностным и учащённым. Сердце глухо билось в моём теле, с его сердцем в такт, и с уверенностью в эту секунду можно было сказать, что у нас оно одно на двоих...

— Айрин, — прошептал он, когда в комнате воцарилась тишина, пахнущая сладким послевкусием наслаждения.

— Тед, — выдохнула я, едва дыша.

Он неуверенно, но быстро скатился с моей спины набок, его лицо снова оказалось напротив моего. Оно уже не было безмятежно-сонным, лёгкая ночная щетина уже не казалась просто нежной и милой, ибо я теперь остро помнила, каково мне было, когда его лицо было у меня между ног. Его влажная от пота чёлка растрепалась, в некоторых местах прилипла ко лбу. Красивые мужские губы налились от страсти, чуть потрескались. Его глаза: пьяные и глубокие, смотрели на меня с упоением, разносящим трепет по телу. Кончиками пальцев я убрала его чёлку со лба, провела по едва колючей щеке, нежно поцеловала его в скулу. Той же ватною рукою коснулась шеи и обведя пальчиком кадык, нежно коснулась его губами.

— Тебе хорошо, моя нежная? — тихо спросил он, улыбнувшись.
— Нет, — шепнула я, на секунду стерев его улыбку и тут же пожалев об этом, — Мне прекрасно...

Когда Теодор, казалось бы, облегчённо вздохнул и ободряюще улыбнулся, я тут же сжала его в объятиях и уткнулась губами в ушко.

— Любое моё «нет» тебе — никогда этим «нет» не является, — прошептала я, — Я так счастлива сейчас.
— Я тоже безумно счастлив, — пробормотал он, потираясь носом о мой, — Я люблю тебя, — моё сердце замерло.
— И я люблю тебя, — прошептала я.

Он чуть отстранился, чтобы заглянуть мне в глаза. Я обвела губами его подбородок, чуть прикусила его, дразня и желая.

— Теодор... — шепнула я, еле дыша.
— Я сегодня же поеду к отцу, — серьёзно произнёс он, — Я хочу попросить у него помощи с расторжением контракта.

Внутри сердца разлилось тепло. Я провела рукой по его щеке.

— Тот самый... о вашем браке? — уточнила я.
— Да, — кивнул он, — Твоя родная мать... Элена. Она, видимо, была серьёзно настроена против меня, поэтому и решила показать тебе больше, чем правду.
— В каком смысле? — я почувствовала, что руки мои холодеют, и я сжала его плечи.
— Боюсь, что ты очень мало знаешь, — прошептал он, — Слишком мало.
— Но теперь я могу узнать, — я пристально посмотрела ему в глаза.

Теодор тяжело вздохнул. Прижав меня ближе к своей груди, он лёг на спину и, гладя мои волосы, долго молчал и смотрел в потолок.

— Ну? — едва дыша подтолкнула я.
— Отец, Элена и Даниэль неплохо сработались пять лет назад, — наконец, произнёс он. Я вздрогнула, но говорить что-либо не решалась, — Контракт не был мною подписан. Моя подпись — умелая подделка моим отцом. На тот момент я ничего о договоре не знал, хотя, как понял после, был первым из Греев, кто держал его в руках... Если бы я был более сообразительным, а не дураком, желающим довезти в дождливую погоду девушку до отеля, я бы прекрасно знал, что из себя представляет контракт и не допустил бы этого всего... Но это ясно лишь сейчас, — он вздохнул, сморщившись, — Это первая ложь, доказательства которой были тебе представлены Эленой.
— Дальше, — шепнула я, сглотнув.
— Дальше: фотографии, которые...
— Да, не напоминай, — я сжала губы. Тед взял меня за подбородок и провёл по моим губам своими, заставляя приоткрыть их.
— Это ложь, — прошептал он мне в губы, — Самая настоящая ложь, называющаяся хитростью твоей матери и проворностью Даны. Последняя, по наказу Элены, напоила меня снотворным на вечеринке у Лайкартов, доставила меня, как ручную кладь в номер отеля, где уже людьми Линкольн были установлены скрытые фотокамеры. Я же был, как овощ, ничего не помнивший наутро. Однако я не был спокоен на том, что после этого вечера проснулся дома, в своей постели... Я позвонил в тот день Дане, решив взять с неё слово насчёт того, что ничего между нами не было. Она только расхохоталась и сказала, что мне «надо меньше пить». Тогда, по моей же воле мы пересеклись в кафе, где глядя в глаза она мне сказала, что «ничего не было». И я поверил. И это было действительно так, потому что всё, что она вытворяла для фотографий — обыкновенный муляж. И я... когда я узнал правду, я долго думал и не мог понять, почему ты так легко во всё это поверила и даже не пожелала меня выслушать, — в его глазах стоял безмолвный укор. Мне... нужно, очень нужно всё ему сказать.
— Это всё? — с надеждой, чуть слышно спросила я.
— Это всё, — монотонно повторил он.
— Нет, — я покачала головой, сглатывая. Теодор напрягся. — Понимаешь, Тед... Я поверила в тот факт, что расставание неизбежно, не только из-за контракта и фотографий.
— Из-за чего же ещё? — тихо спросил он.
— Я... помнишь, когда мы пытались ставить точку в последний раз, я сказала, что... не могу иметь детей. Наверняка, ты подумал, что это из-за профессии, которую я выбрала, но это не совсем так... Даже, совсем не так, — дыхание моё становилось неровным, резким, но я продолжала, — Я услышала этот приговор, когда... потеряла нашего ребёнка.

Лицо Теодора замерло. Я почувствовала, что моя нижняя губа дрожит и до боли укусила её, прося себя не разрыдаться.

— Я была так наказана за мысли об аборте, за мою веру в ложь. Элена, она... говорила, что я для тебя «развлекалочка», что «он и думать о тебе забудет, когда уедет учится», что «дети — это последнее, что нужно мужчинам, а особенно в восемнадцать лет»... Я была глупой, я верила. А сомнения упали, когда я увидела, что контракт тобой подписан, что ты нежишься от поцелуев Даны в грудь, наслаждаешься с закрытыми глазами, что тебе... будет легче с ней. Я верила в то, что ты будешь счастлив с Даниэль, а себя в ту пору хоронила. Но к аборту... была готова мало, — шепнув это, я судорожно выдохнула, и только сейчас поняла, как промокли от слёз мои щёки. Теодор нахмурился, точно от боли и вытирал их ладонями. — Я потеряла нашего ребёнка, когда потеряла тебя. Когда сказала тебе, что не хочу больше тебя видеть, когда... сказала, что нам нужно расстаться, — я всхлипнула и спрятала лицо у него на груди, уже открыто плача.

Он шептал мне: «тш-ш», гладил мои волосы, целовал в макушку и очень крепко, бережно прижимал к себе. Мне было страшно. Я боялась, что едва этот поток слёз прекратится, он поднимется с постели, скажет: «Извини, но мне нужна нормальная семья, дети», а потом... Потом — уйдёт. Сам. Впервые — сам. Впервые — без моего желания... Хотя, это всегда было без моего желания. Просто: без моих слов, ложных просьб и истерик безысходности.

— Ты можешь не расторгать контракт, — насилу успокоившись, прошептала я сиплым от слёз голосом. Теодор дёрнулся, сжав губы, когда я отстранилась и заглянула ему в глаза.

Он хотел что-то сказать, но я перебила его:

— Тебе нужна жена, с которой ты сможешь построить нормальную семью. Завести детей, для того, чтобы у тебя была опора, а у фирмы твоей семьи — наследник. Да и вообще, для настоящего счастья, Тед... Я знаю, что из тебя бы получился прекрасный отец, — я сглотнула комок, подкативший к горлу, — Знаешь, пять лет назад, в той суматохе мыслей, я нередко улавливала ощущение... ощущение того, что буду жалеть, если потеряю частичку тебя, что была во мне. Эта потеря казалась мне страшнее нашего разрыва. Ещё чаще я видела в своём воображении, как мы были бы счастливы с ним, или с ней... Нас трое. Нас было бы даже больше, чем трое, если бы только я могла...

Дальше говорить было невозможно. Воздух перехватило, а сердце болезненно стукнулось о грудную клетку. Я зажмурилась, пытаясь вжать в себя хоть несколько капель той прозрачной боли, той муки, что выливалась из меня на протяжении многих лет в небольшую жёсткую подушку. Я прижала дрожащую руку ко лбу, стиснула зубы, чтобы подавить рыдания.

— Я не могу тебе этого дать. Дана может. Если я не смогу почувствовать это счастье, то хотя бы ты... — выпалила я одним духом, на что Теодор снова произнёс полушёпотом успокаивающее «тш-ш», так нежно, так крепко, так сильно меня обнимая.
— Если я стану отцом, то матерью моих детей будешь ты. Ты слишком рано сдаёшься, отдаёшь меня, отставляешь своё счастье на второй план, желая моего... И в этом твоя ошибка, Малышка, — он положил руки на мои щёки. Посмотрев в глаза, начал стирать слёзы поцелуями. Проведя носом по моей щеке, он прошептал:
— Пойми, я не смогу быть счастлив, пока ты не будешь счастлива. Я не смогу быть хорошим отцом, если рядом со мной не будет такой жены, как ты... Я не желаю лучшей мамы своим детям. Не желаю, — горячо зашептал он мне на ухо, его слова лились бальзамом на мою окоченелую промёрзшую душу. Я обнимала его, безудержно счастливая, любимая и любящая, готовая на всё, что он предложит мне.
— Я не отступлю теперь, даже не подумаю, — просипела я.

Тед уткнулся лбом в мой, ободряюще мне улыбаясь. Его руки проскользнули по моим щекам, волосам, после чего легли на плечи и плотно их сжали. Он потёрся носом о мой.

— Я люблю тебя, — шепнул он.
— Я тоже тебя люблю, — пробормотала я, улыбнувшись.

Теодор провёл рукой по моей щеке, после чего очень быстро зашептал.

— Сегодня же я поговорю с отцом, он против моего брака с Даной и желанием отдавать пока компанию уж точно не горит, это я понял. Говорить напрямую с Даниэль... Мне кажется, что это выйдет себе дороже, поэтому я подумал, что точку влияния на неё найти будет весьма важно. И я подумал о Грейсоне Гриндэлльте...
— Ты хочешь поговорить с её... отцом?
— Нет, Айрин. С её отцом будет говорить мой отец и твоя мать.
— Элена?! После всего того, что она сделала, чтобы разлучить нас, ты хочешь, чтобы я просила её о помощи?
— Я знаю, что сделал отец. Сперва я был так зол, что стал для своей семьи отшельником, живущим неизвестно как и где. Потом хотел мстить. Теперь, я думаю, что самый страшный удар, который я нанёс физически — это удар отцу. Потому что сейчас... сейчас я вижу в нём человека, который может меня поддержать. Думаю, он чувствует, какие эмоции на самом деле я испытываю к Дане и... Думаю, что... Он поймёт меня. Сегодня, Детка, нам нужно сделать очень важный шаг. Тебе — поговорить с мамой, а мне — с папой. Результат мы получим уже завтра.
— Ты думаешь, что от них многое зависит? — прошептала я.
— Я думаю: заварили кашу — пусть расхлёбывают, — Теодор широко улыбнулся. Я не смогла сдержать смеха и впервые почувствовала невероятную лёгкость...