НАУЧИТЬСЯ ДЫШАТЬ

Глава 8

Сущность человека складывается из его поступков, она — результат его выбора, точнее, нескольких выборов за всю жизнь.

Виталий Вульф

Любой физик скажет, что пустота невесома, боль невидима, горе неслышимо. Волков внес в серенькую, типичную для Москвы, да и для всей России, однокомнатную квартиру последние сумки. Чушь — вот что бы он ответил всем физикам мира.

Пустота давит на тебя, точно железные плиты, пропахшие насквозь парами ртути и мышьяка. Она расплющивает светлую часть тебя своей легкостью и воздушностью. Но за кажущейся эфирностью прячется коварный враг, который точит ножи, чтобы перерезать тебе глотку, выпустить фонтаны крови.

Тело Ивана тяжелым камнем опустилось на стул в кухне. Унылый пейзаж кремовых обоев с каким-то дурацким орнаментом из кружков, что сейчас двоился у него в глазах. Кисло-скучный интерьер квартиры не добавлял его меланхоличному, элегичному и понуро-минорному (если подумать о музыке) настроению бодрости.

Увидеть боль человеку не по силам. Но прочувствовать ее можно каждым наномиллиметром клеток своего тела. Сначала чертова горечь концентрируется где-то в одном месте и пульсирует, пульсирует, словно прострел в позвоночнике. Кажется, в теле образовалась дырка, однако, ощупав себя руками, приходишь к выводу, что порвалась твоя душа. И нитками тут не поможешь.

Накипь на чайнике. Скорее всего внутри тоже. Хозяйка, милая бабуля, оставила ему этот древний чайник со словами, что молодому и холостому чайник пригодится. Придется пользоваться уксусом. И эта пожилая женщина, сдавшая ему квартиру, умрет. Все умрут. Все дороги ведут... нет, не в Рим (если бы туда) ... в смерть.

Говорят, горе нельзя услышать. Ложь. Рыдания бывают очень громкими, точно остро заточенным лезвием вспарываешь нервные клетки. А они орут, срывая глотку, сливаясь в одну дребезжащую, омерзительную трель. Грусть затягивает свои тошнотворные песни, не попадает в ноты и разрывает вены, заливая твои руки кровью.

— Господи, что за идиотские мысли! Хватит жалеть себя, тряпка, — пробормотал Волков, вставая со стула и отшвыривая его раздражительным движением ноги.

Пепельное небо расстилалось старым, вытертым временем и невзгодами одеялом над Москвой. Над миром. Сколько уже в этом ахроматичном, бездушном небе человеческих душ? И не тяжело ли бремя? Живешь, умираешь, снова живешь, снова умираешь. Так мыслит это варварское, бесцветное небо. Оно в сговоре с дождем — ему плевать на всех.