1958

j

Жить без ног, существовать (правильнее сказать) есть самое ужасное препятствие, которое только мне преподнёс этот мир. Если раньше я сам мог спуститься в магазин за кремовым печеньем и сладкой водой, то сейчас я даже не в состоянии открыть балкон и любоваться звёздами, как это делала ты каждую ночь после очередной изнуряющей работы.

А ещё понял, что лишил себя самого дорого на свете: твоего приезда в город, твоего запаха духов в моей спальне и сладостных поцелуев. Ты хотела приехать, тебе почти дали долгожданный отпуск, хоть и на пару недель, но я уговорил остаться тебя там. Сквозь свои слёзы и боль в ногах, сказал, что так будет лучше, но не сказал, почему, повесив телефонную трубку.

Наверное, это стало ещё одной причиной, почему все сложилось иначе, не так, как хотели мы оба, двое до ужаса влюблённых друг в друга людей. В моих снах, в моих мифических и сказочных снах, мы гуляли и много пушествовали. Сегодня, например, нам удалось побывать в Голландии, родине красных тюльпанов, угоститься булочкой с корицей и горячим кофе и поговорить на ломаном французском с каким-то фотографом, а ещё удалось насладиться компанией друг друга. Клянусь, я так не хотел просыпаться, лишь не прекращать этот чудесный сон, в котором ты, Галатея, держала меня за руку и говорила, что любишь меня за все.

А сказала бы это, когда узнала, что мне ампутировали ноги? Этого, к сожалению, уже никто не узнает.

Утром я сел и заплакал, но не громко и надрывистл, а тихо, настолько тихо, что испугался той тишины, которая образовалась в пять утра и семь минут. Раньше был птицей свободного полёта, а сейчас зависим от того, чтобы меня накормили, постирали одежду и сходили в магазин. Хорошо, что я успел обзавестись друзьями, иначе бы  просто сошёл с ума, медленно, но точно бы сошёл.

Я понимал, насколько непросто Мэриленд, которая вместо перерыва на обед мчится на другой конец города, чтобы, в первую очередь, разогреть мне обед, убрать постель и проверить почтовый ящик. Также Боб после семи часов вечера забегал ко мне, рассказывал, как дела на заводе. Меня тошнило от одного лишь упоминания этого мрачного здания, но я молчал, потому что итак не с кем говорить целыми днями.

Понимал, что я лишь обуза для своего друга и сводной сестры, но ещё большей обузой буду для тебя, Галатея. Только представь, мы не сможем ходить в кино, не сможем как обычные люди гулять по парку, а я ещё молчу о том, как ты будешь справляться с детьми, когда у тебя муж-колясочник, с ограниченными возможностями, словно ещё одно дитя.

Знаю, ты сказала, что мы прорвемся, но я хотел лучшей жизни для тебя, мой луч солнца. Поэтому все реже и реже писал, а когда ты звонила, говорил, что мне нездоровится.

Это была середина ноября завершающегося пятьдесят восьмого года, и я решился на то, чего раньше никогда бы не сделал. Решил попытаться разлюбить тебя.