Несколько лет назад я прошла через послеродовое пеленание , где оставила все, что ледяными глыбами лежало внутри: свою боль о родах и материнстве. Двери, из которых сквозило страхом и холодом, закрылись. Все, что искало выход, его нашло. Обряд пеленания длился семь часов. Все это время рядом были зрелые и мудрые женщины, «в жизни которых были кровь и дети, хлеб и кости»Они держали меня за руку, разрешая уходить на тот берег, в темноту и боль воспоминаний, но заставляя возвращаться на их песни, шепот и голоса, открывать глаза. Хорошо помню, как одна из женщин тихо пела белорусскую народную песню из глубины веков, а вторая мягко па́рила меня в эти минуты березовыми вениками, бережно прикрыв мне лицо лапником пихты. Я дышала густым запахом хвои, и у меня было стойкое ощущение, что меня отпевают. Я лежала и думала: да, меня отпевают. Отпевают то во мне, что должно умереть, остаться здесь, сгореть в огне, уйти вместе с водой в землю. Внезапно тело начала бить крупная дрожь — как в ту ночь, когда я много часов лежала в предродовой палате, обвешанная датчиками и капельницами. Ни тогда, ни сейчас, мне не было холодно. Но меня трясло. Таким же образом меня трясло, когда я отходила от наркоза после обеих операций кесарева сечения.
Только несколько лет спустя, перелопатив гору литературы о проживании травматичного опыта, я встретила этому объяснение. В живой природе тремор и дрожь — естественная реакция тела при выходе из стрессовой ситуации: так разряжается энергия, мобилизованная для преодоления угрозы жизни . Та самая остановленная энергия движения «бей/беги», которой не удалось разрядиться, прежде чем тело замерло, скованное ужасом перед возможной смертью. Кстати, дрожь эту нельзя прерывать и искусственно останавливать, например, попытавшись крепче обнять человека, которого трясет. Не стоит так делать — она довольно быстро проходит сама.
