Дни мародеров

Рождение мародеров (часть 6)

3 июля 1960...

Некрасивая женщина страшно рыдала и все никак не могла остановиться, хотя слезы уже разъели ее глаза, и ей было очень больно.
Лекарь в смущении стоял рядом с ее кроватью, обмениваясь с сестрами-целительницами беспомощными резкими жестами и призывая их как-то успокоить молодую мать. Выкатывая глаза, он бросал резкие беззвучные фразы, и девушки отвечали ему тем же.
– Мисс... Миссис Петтигрю... – начала было одна из них, ласково коснувшись плеча женщины, но та еще пуще залилась слезами, всхлипывая и икая. Голос ее срывался, лицо опухло и покрылось пятнами, мышиного цвета волосы свалялись и прилипли к мокрым щекам и рту.
– Дорогая, я вас прошу, успокойтесь, вы навредите себе, вам сейчас нельзя волноваться, у вас...
– Вы н-не понимаете, У-у-уильям не мог уйти, он н-не мог так п-поступить, вы совсем не зн-знаете Уильяма, – причитала она. – Пусть кто-нибудь транс... – всхлип, – ... трансгрессирует к нам домой, или на ферму... или в паб, он должен быть где-то там, я знаю... – она умоляюще оглядела окруживших ее людей.
Ее соседки по палате, две молодые и очевидно счастливые (судя по количеству цветов на столиках) женщины, переглянулись. На лицах обеих было написано сочувствие, смешанное с едва уловимым самодовольством. Едва ли бедолагу можно было назвать красавицей – тонкие курчавые волосы, небольшие водянистые глаза, нос с горбинкой. Единственное, что было в ней привлекательного – это пухлые чувственные губы. Но и они не удержали рядом с ней мужчину.
– Я лично ездил к вам домой, миссис Петтигрю... – доктор замялся, вспомнив, какое гнетущее впечатление на него произвел маленький деревянный коттедж, расположенный рядом с разрушенной фермой гиппогрифов, и трусливая записка, придавленная к кухонному столу пустой бутылкой огненного виски. Это было не ново – такие записки старый целитель видел на своем веку великое множество раз. И всегда самым трудным в подобной ситуации было убедить бедную женщину в том, что ее никто не обманывает, и в том, что ей необходимо в первую очередь думать о ребенке...
– ... я не нашел там вашего супруга. Я думаю, он...
– С ним что-то случилось, – простонала Вилл.
Молоденькая, особенно сочувствующая ее горю сестра вскинула на целителя блестящие глаза, не переставая гладить молодую мать по курчавым волосам – словно неразумную девочку, хотя та была старше ее чуть ли не в два раза.
– Ну что вы, конечно нет. Я думаю, он поехал... м-м... проведать своих родителей.
– У него нет никого, кроме меня! – прорычала роженица, глядя на него в упор. Передние зубы у нее были длинными и выдавались вперед, как у кролика.
– Тогда он сам вам скажет, куда так срочно... уехал.
Красивые губы задрожали, выгнулись дугой, и роженица вдруг взвыла, заставив всех подскочить.
– Ради всего святого, да возьмите же себя наконец в руки, миссис Петтигрю! – не сдержался целитель, раздраженно хлопнув себя по ладонями по ногам. Девушки переглянулись – они редко видели, чтобы целитель Пастернак терял хладнокровие. – Если вы продолжите плакать, у вас испортится молоко, и ваш сын заболеет или станет сквибом! 
Она испуганно икнула, вскинув на него светло-голубые глаза.
– Конечно, вы не хотите, – проворчал целитель, засовывая руки в карманы светло-желтого халата. – Советую вам успокоиться и не искать черную кошку в черной комнате. Все еще может быть хорошо. Вы заболеете, а ваш муж завтра приедет, и выясни–ся, что все это время вы напрасно мучили себя и... - он чуть было не сказал «нас». – Элизабет сейчас принесет вам горячего чаю.
– Он не приедет, – вдруг ровным, деревянным голосом сказала Вилл и выпрямила спину. Глядя куда-то перед собой, она принялась расстегивать рубашку и без конца повторять какое-то спокойное уравновешенное «Нет, не приедет!»
Все сестры как одна посмотрела на Пастернака, и тут женщина вдруг крикнула, снова заставив всех нервно дернуться:
– Да пошел он к черту вместе со всеми своими гиппогрифами!!! Он думает, что бросил меня! Так вот, пусть все сейчас узнают, что его выгнала я! Я! Он нам не нужен, чертов пьяница! – она стянула рубашку с плеча, беззастенчиво оголяя грудь. – Ворюга! Негодяй! 
Целитель стушевался, тяжело вздохнул и многозначительно кивнул одной из сестер, после чего покинул палату – мрачный, но уже отрешенный, занятый другими проблемами и другими болезнями.
Сочувствующие сестры стайкой покинули палату вслед за своим предводителем, в душе радуясь, что наконец могут пойти и заняться своими делами. 
– Я останусь с вами, миссис Петтигрю, – сказала Элизабет, когда они остались одни. Она попыталась помочь ей с первым кормлением, но Вилл резко отстранила ее руку. – Я посижу здесь и позову целителя Пастернака, если вам станет нехорошо. И разбужу вас, если приедет...
– Да бросьте вы, – брюзгливо сказала Вилл, наблюдая за тем, как ее ребенок сосет молоко. – Вы не хуже меня знаете, что этого не будет... – она окинула девушку цепким, неприятным взглядом тридцатилетней женщины. – Элизабет.
Девушка, смотревшая на нее добрыми, все еще полудетскими глазами, смущенно поджала губы, кажется, не решив, стоит ей улыбаться или нет, и тихонечко встала с низенького прикроватного стула.
– Я сейчас принесу вам ваш чай, – промолвила она и поспешно вышла из палаты, на ходу поправив одеяло на одной из спящих пациенток.
Вилл угрюмо проследила за ее быстро семенящими точеными ножками и снова опустила взгляд.
– Хотелось бы мне знать, ради кого твой отец бросил нас, – прошептала она, поглаживая маленькую круглую головку, на которой вились пружинками редкие прядки. Ребенок зачмокал ротиком, обливаясь молоком. – Ш-ш... – она осторожно отерла его лицо. – Но ты не бойся, малыш, я тебя не предам, – она принялась мерно покачивать мальчика, который уже наелся и начал зевать. – В этом мире никому нельзя доверять... совершенно никому. Тебя все будут предавать. Но я... я никогда... никогда.