Птица, что не поёт у персикового дерева

Разорванные струны |ВанСянь

АU, в которой у кого-то рвутся струны, а у кого-то душа.

В этой тёмной и беззвёздной ночи на утёсе нет ни одной живой души поблизости. Только звук гуциня льётся в беспросветной тиши, покрывая каждый уголок этого мира. Медленная и мелодичная музыка расспроса тревожит не только души умерших, но зловеще настигает живых. Словно призрак, беспрестанно играющий мелодию любви своей возлюбленной в желании вернуть её себе хоть на миг. На зловещем утёсе, где нашли своё пристанище лишь демоны и свирепые мертвецы, Лань Чжань был чужим.

Он играет бесконечно долго, щипая струны без устали в полном забвении. Но на его отчаянный зов приходят все, кроме единственной и желанной души.

«Я никогда не сверну на тёмный путь», - мальчишеский и озорной голос Вэй Ина из прошлого, словно насмешка над настоящим, звучит в его голове. Тогда, дерзко улыбаясь, скрывая демонов души и тень тяжёлых дум во взгляде, слова Вэй Усяню давались на удивление просто. То, с какой уверенностью он говорил тогда, заставило Лань Чжаня слепо довериться этим сладким обещаниям. Ведь наивный и слабый Лань Ванцзи верил, что сможет в любом случае вернуть этого заблудшего агнца на праведный путь, не зная, насколько жалкими были его силы.

И следом, словно в назидание за грех гордыни, посреди разверзшего ада огня и дыхания мёртвых, Старейшина Илин играл свой собственный реквием. Горящие багрянцем глаза и губы в глумливой улыбке в разрухе, отчаянный вой и злобные крики культиваторов – всё смешалось, словно в сломанной киноплёнке. Спертый, полный гари и горечи палёной плоти воздух, обжигал лёгкие Лань Чжаня. Ему только и оставалось, что смотреть как его душа умирала прямо там, вместе с сияющей тьмой и господством нежити над живым. Истерзанный ум и израненное тело отказывались сделать хоть шаг. Бормоча, как мантру, имя, Лань Ванцзи перебирал негнущимися, будто свинцом налитыми, ногами, не веря, что это реальность. Его вера, его устои и праведный путь, который он не мог предать, давили на плечи, оставляя бездействовать и лишь смотреть, как в море огня погибает первая, неокрепшая и мучительная любовь.

Он не успел принять её, как потерял навсегда.

Демоны сердца, что искушающее шепчут, приоткрыв запечатанные за семью печатями двери, до сих пор разрывают голову. Струны гуциня звучат всё глуше, окроплённые кровью из изрезанных пальцев. Очередной щипок и струна натужно и громко обрывается, исполосовывая покрытые шрамами и сукровицей ладони. Струящиеся алые бусины падают и впитываются в деревянное основание инструмента.

Музыка стихает. В кромешной тьме ночи рвётся сотая или тысячная за всё время струна. Однако, страждущая и разрываемая на кусочки душа, всегда была одна.

- Вэй Ин, - голос тихий, как самый слабый шёпот, утопает во звуке ветра, унося с собой печаль молчаливого и замершего на десятилетия сердца.