Мой Принц (или Кумихо из 21-го века)

Глава 19, в которой Лин осуждает поэзию, плетёт венок из маков, ...

...и даёт странное обещание

___

Остаток дня я провёл в своей комнате, валяясь на расстеленной на полу постели и приводя в порядок записи.

После целой тарелки тушёного мяса, принесённой служанками, я не мог больше проглотить ни кусочка, но время от времени одобрительно поглядывал на блюдо с рисовыми шариками и булочками. Наличие еды очень успокаивало.

До темноты я успел записать о походе к вертолёту и, хотя меня тревожили слова настоятеля «можете убить Кумихо и на пару дней позже», я решил подумать об этом завтра и свалился спать чуть ли не раньше, чем выпустил из рук кисточку с тушью.

***

Утро наступило совсем рано.

Я проснулся оттого, что меня тихонько толкали в плечо и голосок И-Сын повторял:

– Госпожа Лин... Проснитесь, госпожа Лин...

Я кое-как разлепил глаза и увидел, что темноту в комнате рассеивает небольшая масляная лампа на столике, возле И-Сын стоит матушка Чхвэ и держит стопку одежды, на которой искорками отражается свет в стразах и блёстках, а на полу лежат мои белые кроссовки.

Чёрт.

Вот он и наступил, «сотый день».

Поесть мне не позволили, и выпить воды тоже.

После облачения в «волшебную одежду» и парик, матушка Чхвэ указала мне на сундук с расставленными на крышке плошками с косметикой и бронзовым зеркалом, но я сжал губы, покачал головой и отвернулся.

Мы с госпожой Чхвэ вышли из дома в сырую и холодную тьму раннего утра. Чёрный силуэт зубчатых гор проступал на нежно-пепельном небе, предсказывая окончание ночи.

Я привязал на пояс мешочек, пошитый из шёлка, в который положил айфон, и только потом подумал, что можно было положить и в карман. Совсем привык к средневековой жизни...

Во дворе было тихо, даже петух ещё не кричал в сарае, только со стороны конюшни слышалось фырканье лошади и стук копыт.

Я оглянулся – никто меня не провожал. Генерал уехал с настоятелем ещё вчера, служанок не было видно, госпожа Чхвэ шла впереди меня с прямой спиной, сложив руки на животе церемонным и, подозреваю, придворным жестом, накрыв пальцы одной руки на две фаланги другой, и не оглядывалась. Я поёжился. От холода – убеждал я себя, а не оттого, что она молчала и не поднимала глаз.