Как говорил Константин Симонов

пролог

Любоваться этим прекрасным видом можно вечно.
высокое небо, припорошенные снегом горы, величественные ели и скалы. Они, словно великаны. Такие громадные и неподвластные, держащие на своих могучих плечах лазурный небосвод. Хотелось взять мольберт, краски и уверенными мазками запечатлеть на холсте сие распрекрасное чудо. Казалось бы, время просто-напросто остановилось в этом краю. Было бы отлично, чего греха таить. Остановись время — остановилась бы разгоревшаяся адским пламенем великая отечественная война, остановился бы голод, слёзы, бесконечные и невосполнимые потери. Остановилось бы чьё-то гулко стучащее в груди сердце.А чьё — ответ прост.

На скалистом, пологом обрыве, упирающемся подножием прямо в ледяную горную реку, восседала бледнолицая девчушка. У неё не было при себе ни мольберта, ни красок с кисточками, были лишь голубые глаза, расцветавшие диковато-жёлтым ободком вокруг глубоких чёрных зрачков, и развивающиеся на ветру волосы цвета тёмного шоколада. Лицо особы не выражало эмоций, её явно не впечатлял развернувшийся вокруг пейзаж, однако уголок бесцветных губ всё же чуток вздёрнулся кверху. Она оказалась здесь совсем недавно, притаранили под конвоем. Если бы не её глупость, уголовка и кража, то всё было бы как раньше и она бы не попала в эту горно-альпийскую диверсионную школу. Да и «друзья» сыграли большую роль для того, чтобы её занесло в камеру предварительного заключения, а в конечном итоге и сюда — в этот лагерь. Откуда она знает, что тут готовят диверсантов? Ответ окажется всё также прост — подслушивала возле штаба.
— Птица! Птица, ты где?! Вот прохвостка! — донеслось из глубин столовой. Послышалась возня и хлопнула деревянная дверь. — Птица! — Да тут я! — вспылила беспризорница, бросив вдаль камушек, который вертела в руке. Псевдо-улыбка тут же исчезла с лица, будто ветром сдуло, а на её место вернулась холодная серьёзность. — Чё надо? — Сзади послышались тяжелые шаги и рядом с ней кто-то тяжеловато примостился. Она лениво повернула голову, однако грубости и след простыл: — Чего звал, дядь Паш? — спросила спокойно девчонка.
— Потеряли мы тебя, — по-свойски и беззлобно ответил мужчина, пригладив встопорщенные усы. — Думали, сбежала.
— Ага, делать мне нечего, как бежать через целый батальон военных, — процедила особа, посмотрев вдаль. Оказывается, грубость-то вот она, просто замешкалась на секунду. — От вас убежать можно только на другой конец школы и то, там только с горы да вниз головой.
— Да ладно тебе, — по угловатому плечу пришёлся приятельский хлопок, — мы, правда, тебя потеряли. Чай, не в спокойное время живём, кто его знает что могло случиться. Иди, поешь, что ли, а то весь день на одной только воде.
— Не хочу, — решительно ответила строптивая, фыркнув носом.
— Ты не есть не хочешь — ты повыпендриваться немножко хочешь, — со вздохом сказал дядя Паша, достав потёртую папиросу «Звезда». — Кончала бы концерты свои заводить, от тебя весь штаб ревёт. Что ты в самом-то деле?
— Как жаль, что мне плевать на них на всех вместе взятых.
— Не надо так, не надо, — затянувшись, альпинист пустил клубы едкого дыма. — Я просто сказал, а ты сразу в занозу. —
Беспризорница предпочла промолчать. — Алька, не сидела б ты на камне, простудиться на раз-два можно, а лечить-то господь бог будет?.. Хоть куртейку постели, паразитка, — с этими словами дядя Паша как-то грузно встал и направился в сторону столовой, оставив девушку в гордом одиночестве.
Голубоглазая устало вздохнула и снова посмотрела вдаль. Сколько она уже тут якшается, а от него не увидала негатива — всегда доброжелательный и необидчивый. Поможет, если что случится, а за такое короткое время успело случиться многое. На днях она едва не спалила баню, но появление кладовщика было спасением что для неё, что для ни в чём не повинного строения. Дядя Паша добряк, а она — знатная грубиянка, коих днём с огнём не сыщешь, беспризорница и убийца.
Кличка — Чайка.
Чайкой прозвали потому, что умеет очень хорошо воровать и может незаметно ограбить человека. Как говорила сама хозяйка клички: «Чайки — птицы умные». При некоторых обстоятельствах она попала в камеру предварительного заключения, затем её вызывали на весьма жёсткий допрос, где угрожали вытрясти из головы всю глупость. А когда та показала, что ей абсолютно фиолетово, спрашивали соглашение на искупление вины перед Родиной. Естественно, беспризорница здорово заупиралась, кому ж охота искуплять какую-то там вину? Но её быстро прижали за хвост, сказав, что если не согласится, то присвоят пожизненное заключение в колонии. Колоний Чайка боялась и решила плюнуть на всё.
Однако воровка не знала, что такую альтернативу предложили не всем — прочих строптивых пугали «вышкой». Она и не ведала что произошло с теми, кто не рискнул. Наверное, тоже по всяким диверсионным школам распихали. Чего бы и нет? Её в одну, а их в другую.

Чайка тусуется здесь одна уже около трёх недель, осваивается и пакостит, но когда в очередной раз ей довелось подслушать, то она узнала, что на днях прибудет большая партия новеньких. Её это как-то не обрадовало. Гораздо спокойнее ошиваться тут в одиночку, искупляя свою вину перед драгоценной родиной. Да и кто знает каких кадров сюда привезут. Вероятно, таких же уличных воров что и она, а ещё хуже — не единожды мотавших срок. Особой опасности не внушают те беспризорники, у которых одна ходка — на улицах почти все такие.
А вот паршивее людей, чем гастролёры, не сыскать.