miss you more than anything

добрый

— ты слишком добрый, — дазай смотрит внимательно, изучает, — тяжело тебе будет.

куникида вопросительно поднимает брови.

— тебе не легче, — говорит тихо, почти шепчет.

дазай на секунду замирает, удивляется, а затем смеётся.

не легче?

да, не легче, нихуя не легче.

дазай не может сказать насколько, да и вообще будет ли, куникиде тяжелее, чем ему. ведь дазай недобрый. совсем не добрый. для него доброта понятие настолько размытое, странное и непонятное. но дазаю сложно и всё тянет-тянет на дно.

он задыхается.

он бы предпочёл гнить в земле, как ода, или заместо оды.

да, заместо. так несомненно лучше. и заместо тех детей-сирот, что на попечении у оды.

дазай не гниёт в земле, дазай гниёт при жизни, изнутри, так медленно, долго, болезненно.

и душа у дазая гнилая полностью, точнее её остатки, сгнили и где-то там внутри глубоко-глубоко запрятаны. от чужих глаз подальше.

лишь бы никто не увидел, никто не нашёл, не раскопал.

рампо, наверное, догадался ещё в начале, откуда дазай и какой он внутри, дазай предпочитает верить, что нет.

а куникида...у куникиды идеально прямая спина, идеальный график на день, идеально сделанные дела.

куникида кажется самим воплощением идеальности.

дазай в его жизнь не вписывается. такой, с остатками гнилой души, с пустыми глазами и фальшивой улыбкой.

у дазая всё фальшивое, сложное, как огромный, запутанный клубок ниток, который уже только разрезать можно.

и куникида его такого, являющегося полной противоположностью идеальности, пускает на порог квартиры, осматривает его, дазая, пьяного вусмерть, и, совсем немного, правда, желает закрыть перед его носом дверь. оставить там на коврике в подъезде. а утром игнорировать весь этот инцидент. тоже, совсем немного, прям чуть-чуть, куникида бы хотел игнорировать и дазая, а не только редкие инциденты, потому что дазай отвертится, посмеётся, увильнет ото всех ответов и уйдёт.

и почему всё так неебически глупо?
куникида вспоминает вопрос какого-то ученика, не особо вовремя, у него на тумбе для обуви, как никак, сидит дазай осаму, что-то бормочет под нос.

«почему у вас, у взрослых, всё так сложно. можно же просто разговаривать».

разговаривать? разговаривают маленькие дети на площадке, когда мирятся и решают свои детские проблемы. разговаривают дяди в офисах, когда решают конфликты с другими кампаниями.

все разговаривают, а куникида не может поговорить с одним лишь дазаем.

— помогать людям здорово, — дазай заговорил громче и чётче, и улыбка у него такая непривычно сломленная. не та, что в агентстве, не та, которая на дазае с утра и до вечера. — они так искренне благодарят тебя и радуются. это необычно...

— необычно?

дазай ему лишь кивает, еле-еле, слабо, почти незаметно.

— обычная реакция.

— для тебя — да. ты же всем помогаешь, ты, наверное, привык.

куникида думает-думает-думает, но что ответить не имеет ни малейшего понятия.

— иди спи, разговоры с пьяным удовольствия не приносят.

— со мной разговоры вообще удовольствия не приносят.

куникида уходит в гостиную, не помогая и не дожидаясь.

"ты слишком добрый. тяжело тебе будет".