***
15 мая 2001 года.
21:36
Спустя казавшиеся вечность несколько минут, я всё же решаюсь поднять упёртые в пол глаза и украдкой взглянуть на брата, распластавшегося на полу в гостиной.
Спина Артёма была синей в красную полосочку – не проходящие гематомы и порезы, оставленные пряжкой в форме звезды с отцовского ремня.
Отец коршуном нависал над старшим братом и порол его этим чёртовым ремнём, плюясь ругательствами в адрес, в общем-то, всего, кроме него самого. Василевски запугал его. Сделал чёртовым монстром, убийцей, жалким рабом, ненавидящим и презирающим свою семью. А я ненавидел его.
Мне было всего одиннадцать, но я прекрасно знал, что такое боль, и какими способами её можно причинить – сломанный нос, рёбра, гематомы и порезы по всему телу, рубцы от плети – в подвале отец держал целый арсенал оружия на разные случаи жизни, включая случай наказания детей. Вот тут-то и хранился его знаменитый ремень, только от упоминания о котором мне хотелось убежать и спрятаться.
Мама, вся в слезах, задыхаясь и закрывая собой маленькую девочку, являющуюся нам сестрой, умоляла отца остановиться. Но он был непреклонен, и наотмашь ударив её пряжкой по лицу, чтобы она замолчала, дьявольски улыбнулся мне. Его улыбка была похожа на оскал и, готов поспорить, если бы она материализировалась, то ею можно было бы перерезать глотку, и она ничуть не затупилась бы. Я боялся всего, что было связано с отцом, но этой улыбки особенно – она говорила, что настала моя очередь получить свою порцию наказания. Наказания за то, что я ещё жив. За то, что я его сын.
Внешне я до жути похож на отца, и кажется, в будущем я могу стать его точной копией. Это пугает. Волосы цвета вороньего крыла, глаза – пустые и чёрные... Мама называет отца дьяволом, не знающим ни любви, ни жалости.
Страх стать таким, как он – самый большой и ужасный кошмар. Я уже знаю, что стоит каждому из нас проснуться шестнадцатилетним, он отдаст нас Александру Василевски. Или, как требует называть его отец, и как называет себя сам Александр – Аришин. Я нахожу это смешным, но нам запрещено смеяться над этим. Мы – дети его шестёрок и будущее его организации.
А я не хочу торговать наркотиками. Не хочу быть плохим. Не хочу получить клеймо на плече, как у моего отца и других – змею, овивающую шприц, на игле которого распускается роза. Я хочу хорошо учиться и играть в футбол.
- Я хочу сделать из тебя человека. Это для твоего же блага. - Перед тем, как до полусмерти избить меня, отец всегда говорит эти слова. И сначала я верил, что дело во мне и это всё для моего же блага. Но теперь перестал. Слишком много изъянов.
- Папочка, пожалуйста, не надо... - молю я, отступая на шаг назад.
Всхлипы матери в углу стали ещё громче оттого, что она знала, что он изобьёт до полусмерти каждого из нас, но никак не могла это остановить.
– Я исправлюсь, только не бей, пожалуйста... - Я хлюпаю носом.
- Так надо, Стас, я делаю из тебя человека. Ты должен быть мне благодарен, и должен подчиняться мне. - Голос отца звучал строго, и этот тон в свою очередь говорил о том, что он не потерпит возражения в свой адрес. А если я посмею раскрыть рот и хотя бы пискнуть что-то против него, он изобьёт меня до потери пульса. Я знаю. Я уверен в этом.
- Да, пап, ты прав, - скрепя сердце согласился я и, зажмурившись, приготовился терпеть удар за ударом.
Их будет много. Перед тем, как закрыть глаза, я увидел, как отец занёс ремень, который я в какой-то степени уже считал оружием, но не почувствовал удара. Только услышал пронзительный вопль матери, не на шутку перепугавший меня. Забыв о том, что мой отец сейчас стоял прямо напротив меня, на секунду потерявший грозное выражение лица, и дернулся с места, подойдя чуть ближе к маме, чтобы увидеть, что с ней.
Воздух вышибло из лёгких. Я не мог поверить своим глазам. Из живота матери торчала рукоять кухонного ножа, которым она ещё десять минут назад пыталась защитить Нику от отца. А сейчас мама сделала это чтобы защитить меня.
- Мамочка! – Я бросаюсь к женщине.
Её обычно аккуратно уложенные светлые волосы, сейчас превратились в птичье гнездо. А ещё на них была кровь – он разбил ей голову.
– Мама! Зачем ты это сделала? Я не боюсь его, честно, - шепчу я, наклонившись над матерью, и чувствуя, как отец медленным развалистым шагом приближается всё ближе.
Женщина протягивает ко мне руку, тянет к себе и, прошептав на ухо «Беги!», незаметно всовывает в мою ладонь маленькую руку спрятавшейся за ней девочки.
Ника. Она вся – точная копия матери, лишь только чёрные, как ночь глаза говорили о родстве девочки со мной, Артёмом и отцом. А он тем временем приближался, бурча под нос гадости в материн адрес и размахивая ремнём налево и направо.
- Решила умереть спокойно, дорогая? – Отец разминает шею и костяшки пальцев, будто готовится к рукопашному бою.
Все мои внутренности сжимаются, а Ника зажмуривается. Отец хватает меня за шкирку, словно котёнка, и отбрасывает от матери, которая еле заметно кивнула. То же самое происходит и с сестрой – она тоже летит в мою сторону, и я прижимаю её к себе, шепча ей на ухо, что всё будет хорошо, хотя сам я в это не верю. Но она же ещё маленькая. Не очень хорошо всё понимает.
Артём уже успел выползти из гостиной – его не видно, лишь кровавое пятно на паласе напоминает о случившемся с ним несколько минут назад.
– Нет, не думай, что так просто отвертишься. Ты всегда была эгоистичной, Янина. Ты намучаешься, тупая грязная сволочь, прежде чем сдохнешь. - Мужчина замахнулся на мать своим чёртовым ремнём, на котором его дружки его когда-нибудь повесят. Она заплакала. На лице остался красный след, на котором проступала кровь.
Она получила свой «подарок» вне очереди. Боже мой, мамочка, если бы я только мог помочь!
Бросив последний взгляд на мать, я взял Нику за хрупкую тоненькую ручонку и, пропустив её вперёд себя, на случай, если отец неожиданно решит переключиться на нас . Мы полушли, полубежали из гостиной, по-кошачьи ступая по скрипучим доскам, чтобы они не выдали наших действий.
- Грязная дрянь! Сволочь тупая! Сучка! Сучка! Сучка!
С каждым ударом отец повторял эти и другие ругательства в адрес матери, а теперь, взяв её за волосы, он бил её головой об стену. И мне стало настолько её жалко, что пришлось собрать силы в кулачки и промолчать.
«Я должен помочь сестре. Должен помочь Нике. Она нуждается во мне»
Забежав на кухню, я быстро усадил Нику за сервант, за которым мама каждый раз прятала нас, а сам залез под стол, потому что я знал, что хочу сделать. Я хочу позвонить в милицию. Я не хочу, чтобы мама умерла.
Тяжелый шаги Петра отдаются от пола эхом, и я вздрагиваю. Вжимаюсь в стену, закрывая голову руками и надеясь спрятаться. Он приближается к столу, нарочно медленно, дразнясь, зная, что я нахожусь где-то здесь.
А потом стол с ужасным грохотом резко опрокидывается, лишая меня убежища, и взгляд моих округлившихся испуганных глаз встречается с его звериным.
Отец резко замахивается, и острейшая жгучая боль посещает мою левую щеку, второй удар, от которого воздух вышибает из лёгких, - на живот, задевает заживающие рёбра. Я не могу дышать. Хватая воздух ртом, я оседаю на колени и поднимаю голову вверх, глядя на отца. Его перекосило от ярости. Он больше себя не контролирует. Он уже совершенно не мой отец. Он злобное чудовище, сеющее смерть.
Ника с пронзительным визгом молнией вылетает из кухни, и в какой-то степени сейчас я горжусь ею – она никогда не умела бегать настолько быстро. Но если захочется выжить – научишься делать более серьёзные вещи, чем просто с визгом выбегать из кухни. Но ей только восемь, и для своего возраста она необычайно смелый ребёнок.
Ещё один удар. На этот раз по спине. Я сжимаю зубы, чтоб не закричать, и тем более не заплакать. Я не подарю ему такой радости. Нет. Ещё один. Я чувствую саднящую рану на спине. Ещё удар. Я оказываюсь распластанным на полу и стараюсь закрыть голову руками. А потом я слышу крик. Чей он? Кто кричит? В доме ведь никого кроме нас нет.
И только спустя полминуты участившихся ударов и оглушительного истошного звука, я понимаю, что это мой крик. Кричу я.
А дальше он начинает пинать, топтать меня ногами, ломая кои кости и оставляя синяки и ссадины после своих шипованных ботинок по всему телу.
Я стараюсь думать о чём-нибудь хорошем. Например, о лошадях. Я люблю лошадей, и когда вырасту, обязательно заведу себе двоих или даже троих, чтобы кататься можно было всегда, но лошадки не уставали. Да. Я назову одну – она будет золотистой! – Золотком, другую – а она будет рябая, - Звёздочкой, а чёрного жеребца я назову Тайфуном. Представляете? У меня будет Золотко, Звёздочка и Тайфун!
А ещё у меня будет хорошая семья – любящая жена, двое или трое сыновей и дочь. Я буду хорошим семьянином. У меня будет хорошая высокооплачиваемая работа, и я смогу обеспечить свою семью раз и навсегда...
Но это будет через много лет, а пока удары обрушиваются на меня раз за разом, заставляя молиться о том, чтобы поскорее отключиться или умереть.
На мне уже не осталось живого места. Но я почему-то не отключаюсь. Я не хочу больше присутствовать в своём теле. Выпустите меня! Я не хочу больше терпеть эту боль!..
***
Глаза болят, и мне с трудом удается удерживать их открытыми. Яркий-прияркий свет, запах белизны и лекарств...
Кто-то привёз меня в больницу. А где мама?
Первая радостная мысль – возможно, отца арестовали. Давно пора. Он уже три года издевается над нами. Ника вообще не помнит его хорошим, я – кое-кое-как, обрывками, а Артём и мама говорили, что когда-то он был замечательным человеком и души не чаял в своей семье. Я не могу в это поверить. Я не могу представить его весёлым по какому-то другому поводу, кроме как того, что на его лице расцветает дьявольская улыбка каждый раз, когда он избивает нас.
Ника, мама, Артём...
Где же вы все? Почему я ничего не вижу, кроме белого света? Мои глаза открыты, но я всё равно ничего не вижу. Неужели я умер?
Неужели я остался один? Совсем один?..