Экспромт в настоящем времени

Тверская

Ася не уверена, наверняка ли Репнин сидит в том грузовике. Порой ей кажется, что она выдумала и его, и многочасовую очередь в Домкоме.

На улице свежо, кое-где густеет в конусах фонарного света оранжевый снег. Ася перебегает от одного конуса к другому: так, со светом, кажется безопаснее.

Тверская уже близко. Ася никогда не бывала в московской мэрии, но трепета не ощущает. Ощущает только усталость, только беспомощность и вызревающую в носу простуду, холод и хлюпанье в ботинках.

Красное здание надвигается на неё из обступающей темноты; много раз она гуляла здесь одна, с матерью, с братьями или с Валерой. Но всё это не в счёт, потому что сейчас она в каком-то другом, недружелюбном измерении.

«Городок, что я выдумал и заселил человеками...»

— Не то, — качает головой бабка. Ася редко игнорирует её замечания, но сейчас плевать; под закрытыми веками становится горячо и колет.

— Мама, — шепчет Ася, в надежде открыть глаза в своём доме, в своей кухне.

К этому времени всегда приезжает отец, и мать возвращается из клиники, и братья прибегают из бассейна, а Ася — от репетиторов. Все собираются в кухне или в диванной, и, если между матерью и отцом нет скандала, пьют чай с сэндвичами, канапе, воздушными творожными пирожками... Ася и братья — по-простому: чёрный с яблоком и лимоном. Мать, конечно же, зелёный с бергамотом. Отец — вообще особая история; заваривание — его ритуал. Вернувшись, переодевшись, освежившись, спускается в кухню, ополаскивает керамический чайничек кипятком. Потом обматывает полотенцем, крест-накрест или через крышку. Кладёт заварку ("Хьюго лайм", "Мохито дрэгон" или "Яблочко"). Выжидает две с половиной минуты, затем заливает на треть горячей воды: лепестки набухают и распускаются, Ася любит наблюдать за этим сквозь оставшееся неукутанным стекло около носика. Отец ждёт ещё пару минут и доливает кипяток до краёв. Потом чай настаивается, а когда отец наконец наливает себе чашку, сладости уже съедены, и от творожного пирога остаются лишь крошки. Зато солёные канапе — отцово лакомство — никто трогать не смеет, и он улыбается, заглатывая одну за одной маленькие пирамидки и скрепленных шпажкой гренок, рыбы, сыра и салата.

— Эй! Девушка!

Звонкий окрик возвращает её из тёплой зелёной кухни на скользкую Тверскую. Ася вздрагивает, оглядываясь, отскакивает от огромного грузовика, надвигающегося лютым зверем.

Из-за угла с грохотом рикошетит что-то мелкое и дробное, как рой чёрных пчёл.

— Девушка! Девушка! Пригнись! — гаркает кто-то над её ухом; на спину давит чья-то рука, Асю пригибает к земле быстрым и мощным рывком, и вот перед глазами уже мелькает искристый рассыпчатый снег, втоптанные в слякоть льдинки и комки земли.

— Что такое? — хрипло шипит Ася. — Что?!

— Тренировка у патрульных, — шепчет кто-то над ухом и волочёт её за угол мэрии. — Газет не читаешь?

— Нет, — шелестит Ася. Горло перехватывает; перед носом разрезают воздух по диагонали два белых луча: ещё одна машина. От внезапности у неё цепенеют ноги, и если бы не бабка, которая рычит в ухо «Направо! Направо!», она бы села в лужу прямо тут, в сердце столицы... В сердце столицы...

В голове ослепительно полыхает последняя надежда.

Ася выворачивается из спасших её рук, жмётся к стене мэрии и медленно обходит массивное здание.

Ася направляется в Кремль.

Борис Рыжий «Городок, что я выдумал».