Сборник Фанфиков " Mo Dao Zu Shi "

" Наблюдательность "

Автор : Lilly-Catlin
Пейринг и Персонажи : Лань Хуань/Цзян Чен
Описание :
Лань Хуань любит людей. Даже не в смысле компании, а в понимании характеров. Ему интересно наблюдать, и он бы никогда не стал применять свои выработанные годами навыки во зло, чтобы заставить кого-то делать то, что ему надо, или же и вовсе нажимать на болезненные точки, зная, где они все. 
Но как он докатился до того, что симпатия ко всему людскому роду каким-то образом сузилась до одного человека, превратившись в не совсем здоровое увлечение?

Лань Хуань любит людей. Даже не в смысле компании, а в понимании характеров. Ему интересно наблюдать, и он бы никогда не стал применять свои выработанные годами навыки во зло, чтобы заставить кого-то делать то, что ему надо, или же и вовсе нажимать на болезненные точки, зная, где они все. Понимать человеческую натуру легко, нужно лишь смотреть, слушать и замечать.
      Смотреть Лань Си Чэнь умел. Больше, по сути, ему ничего не оставалось, детей в Облачных Глубинах взращивали, начисто лишая их детства, приучая с самого раннего возраста к сдержанности и умению отвечать за свои поступки. Плох тот адепт Гу Су Лань, что, нарушив правила, не покаялся в этом сам. Лань Хуань был хорошим учеником, быстро поняв, что нужно делать, чтобы все были довольны. И, обжегшись пару раз по незнанию, больше ошибок не совершал, дядя не мог нарадоваться, отец улыбался и иногда даже приходил лично посмотреть на успехи старшего сына. Лишь мать смотрела грустно, и что-то тихо напевала, расчесывая ему пока еще не очень длинные волосы, Лань Чжань, убаюканный, лежал рядом, устроившись головой на бедре матери, обняв ту за пояс. Лань Хуань старательно рассказывал о своих успехах, надеясь, что мама обрадуется. Но эта добрая женщина с самыми теплыми и нежным руками в мире, с самым любящим взглядом, лишь печально улыбалась, целовала в макушку, говорила, что он большой молодец и что она очень им гордится. В ее словах и жестах было столько безнадежной любви и тоски, и Лань Хуань не знал, чем ее можно обрадовать, неужели, они с Лань Чжанем недостаточно хороши?
Лишь повзрослев и познакомившись с миром за стенами Облачных Глубин, Си Чэнь понял печаль матери, запертой в строгом ордене, вынужденной смотреть, как ее любимых детей лишают детства, заворачивая, подобно статуэткам в мягкое, чтобы не разбились в дороге, в правила и запреты. Смотреть, как с каждым месяцем и без того скромный и закрытый от мира Лань Чжань замыкается в себе все сильнее. Пока ее сыновья хотели лишь порадовать по привычной схеме свою любимую матушку, занимаясь все усерднее, ей самой было достаточно того, чтобы они были здоровы и веселы. Если по первому пункту нареканий не возникало, то второй вводил мать в тихое отчаяние. Ее мальчики могли наиграть на чем угодно средней сложности заклинательские мелодии, но не знали ни одной детской песни, могли поведать жизнеописания многих именитых членов ордена, будто читают по бумаге, но сказок им никто не рассказывал, выполняли все правила этикета, ведя себя так, как не все правители ведут, и ни разу не играли в салки. И что самое душераздирающее, научи она их хоть чему-нибудь лишнему, не увидит своих детей во век.
      Вот что понял Лань Си Чэнь запоздало, когда матушка от тоски совсем зачахла в своих покоях, видясь лишь с безмолвными слугами, да с сыновьями раз в месяц. Он думал, пойми он все это раньше, смог бы, наконец, обрадовать ее, но было уже слишком поздно, и все, что ему оставалось, смотреть на резвящихся детей за пределами ордена, смотреть на кипящую веселую жизнь в окрестных городах, тихо наблюдать за молодыми господами, говорящими без стеснения все, что на уме, смеющихся так громко, как только им того хотелось.
      Иногда для последнего не нужно было даже выходить, из года в год наступало в ордене особое время. В Гу Су Лань съезжались со всех кланов и орденов, дабы получить знания, необходимые умения и облагородить свои манеры (хотя, конечно, в первую очередь этого хотели не молодые заклинатели, а их родители). Но все равно, каждый год с приездом юных и неокрепших умов, пусть и ненадолго, но Облачные Глубины наполнялись жизнью, не задушенной строгими правилами. Хотя, по прошествии какого-то времени, буйная энергия иссякала, и ученики привыкали к потребности следить за своим поведением. По крайней мере, пока их может кто-то увидеть.
      Си Чэнь никогда никого не отправлял на наказание, столкнувшись с нарушениями, если они, конечно, не были серьезными. Вроде правила о допустимой громкости смеха или скорости ходьбы. Ему нравилось впитывать в себя чужие проявления жизни, смотреть на искреннюю радость. Кто знает, быть может, улыбнись они матери шире, чем положено по этикету, возможно, она даже рассмеялась, и глаза ее светлые, унаследованные Ван Цзи, вспыхнули бы подобно солнцу или звездам в ночной мгле. Любая девушка, думал Си Чэнь, становится в тысячу раз прекраснее, когда искренне счастлива, даже если была обделена природой. Мать их была красавицей, и тоска в потухших глазах, да ранние морщинки в уголках губ — ее совсем не красили. Си Чэнь многое бы отдал за знание, как заставить ее улыбнуться по-настоящему, но ни один из учителей не ответил бы на этот вопрос, ни в одной книге он не нашел бы ответа.
      Ответ было поздно уже искать, но Лань Хуань был упрям, и хотел докопаться до истины. И стал ее искать в других людях. И в этом ему помогал Лань Чжань, из которого в иной раз клещами слова не вытянешь: поневоле приходилось считывать желания и мысли брата с невыразительного лица, ловить скупые жесты, различать тысячи интонационных оттенков его извечного «Мгм». Волей-неволей после брата все вокруг становились простыми и понятными. Особенно те, кого никто не учил скрывать эмоции.
      И Лань Си Чэнь учился у них жить. Однажды, попытавшись понять, что молодые адепты находят в запрещенном алкоголе, он согласился на чисто из вежливости брошенное Не Мин Цзюе приглашение выпить, изрядно того удивив. Наутро, конечно же, Си Чэнь ничего не помнил, а Мин Цзюе-сюн только и сказал, что не ожидал такого, и что Си Чэню больше не стоит пить, особенно с ним, не зря, видимо, адептам Гу Су Лань запрещено употреблять алкоголь. В глазах у наследника Цин Хэ было здоровое опасение, смешанное с уважением. И Лань Си Чэнь успокоился, поверив тому на слово.
      Что бы ни крылось за алкоголем, ему, Лань Хуаню, это понимание было недоступно. Так тому и быть.
      Си Чэнь смотрел, учился, запоминал, тянулся к людям. Ему нравилось беседовать, улыбаться, неизменно узнавать что-то новое, а порой и помогать советами.
      Все полетело в бездну, когда приехали адепты Юнь Мэн Цзян.
      Впервые за много лет, вообще-то. Между Цзян Вань Инем, Вэй У Сянем и главой ордена, который, конечно же, в особом воспитании не нуждался, но был послан в свое время в Гу Су Лань чисто ради полезных знакомств, да понимания, что в другом ордене делается, не было никого, а речь шла о паре десятков лет промежутка. Юнь Мэн Цзян предпочитали давать своим воспитанникам образование сами, и у них это хорошо получалось, так что, скорее всего, цели прибытия юных господ были все так же далеки от воспитательных. В общем, их было всего двое, мальчиков, то есть. И Лань Хуань был наслышан об обоих, еще бы, четвертый и пятый из молодых господ. Вэй — ходячая катастрофа — Ин и Цзян Вань Инь, о котором было меньше данных, но не только же за красивые глаза он был одним из самых талантливых в своем поколении. Си Чэнь многое ожидал от них.
      И они не разочаровывали. Хорошие, честные и благородные заклинатели, гордость своего ордена, которая переворачивала и ставила на уши все Облачные Глубины, то дикими выходками, то не менее безумными идеями, ссорами, чуть не доходящими до драки, и искренним весельем. Оба господина из Юнь Мэна так и искрились живыми эмоциями, что даже закрытый от всего мира Ван Цзи будто бы очнулся от долгого сна и невольно прикипел к Вэй У Сяню не то с целью восстановления былого спокойствия в Гу Су, не то, чтобы пригреться в чужом живом тепле спустя столько лет холода. Что ни говори, а ранее они получали все это лишь от матери, дядя и отец их, бесспорно, любили, но правила, устои, традиции, ограничения, этикет — и вот, до двух детей, жаждущих одобрения и ласки, доходят лишь жалкие отголоски.
      Как уже говорилось ранее, все полетело в бездну.
      Си Чэнь всегда относился ко всем одинаково хорошо, но тут в нем что-то сломалось, и взгляд прикипел, прилип, к пурпурным одеждам, которые Лань Хуань начал выискивать в толпе разношерстных молодых господ. И ладно бы это был Вэй У Сянь, который был у всех на слуху, и следить за ним, чтобы не натворил чего — правое дело, которым занималась теперь львиная доля адептов Гу Су Лань. Нет, Си Чэнь смотрел на терявшегося на фоне своего шисюна Цзян Вань Иня. Смотрел не отрываясь, и если Цзэ У Цзюнь не прятался, нервировал того пристальным вниманием. Бедный Цзян Чэн не понимал, что такого успел натворить, что удостоился непрерывного надзора. Си Чэнь и сам не знал, за что он его так. Но отвести взгляда не получалось.
      Вэй Ин коротал дни под присмотром Ван Цзи, Цзян Чэн пропадал на полях для тренировок, тщательно изучал конспекты с занятий, втолковывал что-то Хуай Сану и иногда нарушал правила, не сильно и не вопиюще, представляя собой пример старательного молодого человека. Любо-дорого смотреть. Иногда Си Чэнь даже позволял себе подойти ближе и завести разговор, пытаясь хоть как-то убедить Цзян Вань Иня, что тот ничего плохого не делает. Но объяснить своего внимания он не мог. Поэтому эффект, произведенный доброжелательной беседой за совместной прогулкой по извилистым тропкам резиденции Гу Су Лань, быстро сходил на нет и Цзян Чэн снова начинал нервничать. В целом, удобнее всего было незаметно наблюдать за ним, потому что в компании друзей Цзян Вань Инь переставал делать вид, что он вежливый и ничуть не острый на язык благопристойный господин. И это было именно тем, в чем нуждался Си Чэнь. Словесные конструкции, которыми он сообщал Вэй У Сяню, кто такой тот есть, поражали воображение, а умение веселиться в компании друзей было тем, что так плохо умел первый нефрит. Но он обещал себе научиться, не без помощи наблюдений за Цзян Чэном.
На самом деле, летит в бездну все по-настоящему только когда Вэй Ин отбывает домой. Потому что Лань Си Чэнь, тайком наблюдавший за сценой встречи главы ордена Юнь Мэн Цзян с сыновьями — приемным и родным — понимает, что как за маской вежливого наследника одного из самых знаменитых орденов, была маска самоуверенного и острого на язык желчного человека, так и за этой второй было что-то еще. На сей раз настоящее.
      Это настоящее Лань Хуаню, по сути было не нужно, но отчего-то он хотел-хотел-хотел, до дрожи, до зуда в кончиках пальцев прикоснуться к живому, трепещущему, что защищено аж двумя слоями брони, от чужих и даже от своих.
      И Лань Хуань начинает смотреть вдвое внимательнее, пытаться поговорить еще чаще. И к собственному ужасу, пользуется всей собранной за все это время информацией, чтобы заставить довериться, и вскоре через вежливость начинает осторожно жалить острый язык, не сильно, но ощутимо. Цзян Чэн меньше думает, больше говорит, вспыхивает с полуслова, и смотрит в ответ, не отводя взгляда.
      Лань Хуань обжигается эмоциями, расплавленными в серой радужке чужих глаз, с мелькающими фиолетовыми искорками: не то отсвет от одежды, не то просто что-то характерное для Цзян Чэна, глава ордена Юнь Мэн Цзян, которого Лань Хуань видел всего пару раз, тоже обладал необычным цветом глаз, такой же непонятной природы, так что задумываться над этим много Си Чэнь не стал, списав все на наследственность, и просто стал любоваться. Он даже не сразу понимает, когда перестал изучать, сухо собирать факты, и начал наслаждаться увиденным.
      Когда он, боги и демоны, увяз в другом человеке настолько, что начал думать даже не о том, как понять Цзян Вань Иня получше, а как прикоснуться рукой к теплой щеке, может быть, обнять, прижать к себе, увести от мира и защитить то, беззащитное, до чего он почти добрался, опаленный до костей гневным смущением и колкими речами. Чтобы лишь он один знал, что там внутри.
      А пригретый чужим вниманием и пониманием Цзян Чэн летел к нему, как мотылек в костер, еще чуть-чуть и упадет в руки, как спелый плод.
      Через три дня вернется в Юнь Мэн Цзян, сдав все тесты с отличием.
      И это оглушает. Лань Хуань настолько увлекся, настолько упал в другого человека, сломав себе все, что можно, и потерял всякое ощущение времени, думая, что его на все хватит и вообще сколько душе угодно. А вот оно. Кончилось.
      Цзян Чэн отправится назад в Пристань Лотоса, продолжит учиться у своего отца вести дела, как это делают в Юнь Мэне, однажды станет следующим главой ордена, и видеться они будут только на советах, да в крайних экстренных случаях. И то это будет общение в духе:
      — Доброго здравия, глава ордена Гу Су Лань.
      — И Вам, глава ордена Юнь Мэн Цзян.
      И никаких непринужденных бесед, и уж тем более — прикосновений.
      Лань Хуань, наверное, впервые ощущает этот странный иррациональный ужас от того, что один из отправленных на обучение адептов покинет Гу Су навсегда.
      Весь оставшийся день Лань Хуань отчаянно пытается смириться с этим событием, весь следующий — решается, вечером перед сном долго разглаживает несуществующие складки на лобной ленте, вспоминая наставления учителей. Цзян Чэн — это тот, с кем бы он хотел отбросить все правила и просто быть собой?
      Ночью Си Чэнь не спит, смотрит в потолок, расчерченные лунным светом стены, и вспоминает серебристый свет глаз и кипучую энергию, с таким трудом подавляемую необходимостью вести себя достойно. Цзян Вань Инь — это тот, кого Си Чэнь любит?
      За завтраком брат смотрит взволнованно, нет, Лань Хуань выглядит все так же безукоризненно, но чуть меньше, чем мог бы, и Ван Цзи это видит. Си Чэнь не смотрит на брата, он смотрит на единственного адепта ордена Юнь Мэн Цзян в этом зале. Тот ловит взгляд, кивает приветственно, чуть улыбается.
      А Лань Си Чэнь хочет при свидетелях содрать с себя лобную ленту и вложить ее в чужие руки. И вот этой улыбки — ему не видеть хоть изредка?
      После завтрака Лань Хуань решается: отдаст ему ленту, а там будь, что будет. Страшнее незнания все равно ничего нет.
      — Цзэ У Цзюнь, — привлекает его внимание Цзян Чэн, ей богу, назвал бы хоть раз хотя бы по имени в быту, не говоря уже о первом.
      — Да, прошу прощения, задумался, — откликается Лань Хуань. — Я должен кое-что сказать. И мне очень неловко, поэтому я могу попросить вас закрыть глаза и дать мне руку?
      Потому что стягивать с себя ленту, да еще и отдавать, да под этим взглядом — невыносимо страшно.
      — Я не до конца понимаю, как это все связано, но хорошо, — неуверенно говорит Вань Инь, честно закрывая глаза и протягивая руку вперед. Его лицо спокойно, ресницы бросают пушистую тень на еще не до конца потерявшие детскую округлость щеки. Что он творит? Цзян Чэн ведь ровесник его младшего брата.
      Но дороги назад уже не было.
      Си Чэнь вздыхает и, скользнув по прохладной ладони кончиками пальцев, снимает с протянутой руки наручи, сдвигает рукав вверх, касается в противовес горячего предплечья, смотрит на светлую и тонкую кожу, на которой так хорошо видно переплетающиеся голубоватые вены, отчаянно хочет проследить их губами. Вздыхает снова и с безумно колотящимся сердцем быстро обвязывает предплечье лентой, завязав в конце нехитрый узелок, который легко можно распутать при желании.
      Поднимает глаза и сталкивается с серым недоуменным взглядом.
      И чуть не задыхается от чувств.
      Потому что что-то, на что он давал себе чисто теоретически полгода, оказалось, можно легко сделать за две минуты, просто безмолвно признавшись в своих чувствах.
      В глазах у Вань Иня пьянящее неверие, робкая надежда, мол, ты ведь не шутишь, ты ведь точно не шутишь? И такая неуверенность, что хотелось обнять и не отпускать больше вовек. И еще немного страха, только непонятно, чего именно?
      — Вам известно значение лобной ленты ордена Гу Су Лань? — интересуется Си Чэнь, голос его на середине фразы подводит и срывается в хрип.
      Цзян Чэн кивает, не отрывая взгляда от собственной руки.
      — Я должен… дать ответ? — неуверенно спрашивает он.
      — Боюсь, что так, — вздыхает Лань Хуань, сейчас прозвучит все то, в чем он варился этой ночью. Нельзя, не достойно, не положено, мы будущие главы орденов, мы не должны.
      — А я… — начинает Вань Инь, наконец, взглянув на Си Чэня, и тут же осекается, видимо, на лице все написано, или не на лице: по ощущениям первого нефрита либо весь мир вокруг мелко потряхивает, либо его самого. Скорее, конечно же, второе. Лань Хуань существует в данный момент отдельно от своего волнения, будто бы его стало так много, что эта эмоция полностью вытеснила душу из тела. Будто бы дрожит кто-то другой, у кого-то другого по виску сбегает капелька пота, кто-то, но не он, сейчас ждет логичного отказа. — Я могу все обдумать? Я знаю, мне завтра уезжать, но хотя бы до утра, могу я?..
   Голос Цзян Чэна звучит как-то совсем чуждо и неуверенно, он действительно в смятении. Все, на что хватает Лань Си Чэня, — какой-то жалкий кивок, больше похожий на конвульсивное подергивание. Но, боги и демоны, он никогда и никому в этой жизни еще не признавался в своих чувствах. И никогда это не было так сильно и безнадежно.
      Но Вань Инь не отказал ему сразу.
      Это не давало надежды, но и не убивало на месте.
      Весь оставшийся день Лань Си Чэнь самому себе напоминает неприкаянного духа, который ходит по местам, где когда-то жил, пытается делать привычные дела, но неминуемо промахивается мимо предметов, людей и всего такого, потому что больше не принадлежит этому миру. Он пытался чем-нибудь себя занять до утра, разговаривал с кем-то, не понимая, о чем, рассеяно улыбался, что заметили, наверное, все, кому не лень, дядя даже отправил его отдыхать, мол, совсем переутомился.
      Вторая бессонная ночь уже дает свой видимый эффект, только пока Лань Си Чэнь шел в сторону трапезной, где-то пятеро предложили ему сходить к лекарю, а еще трое — сопроводить туда лично. Брат смотрел уже даже не взволнованно, испуганно, думая, наверное, что Си Чэнь вообще помирает. Цзян Чэн на своем привычном месте выглядел тоже не сказать, чтобы цветущим, но все знали, что для выходца из Пристани Лотоса гусуланьский режим — что пытка, и до своих законных девяти утра адепты Юнь Мэн Цзяна не соображают совсем, и лучше бы их обходить по широкой дуге, пока не убили ненароком. И вообще, адепт этого ордена, не выглядящий по утрам, будто свежеобращенный лютый мертвец — великий и ужасный человек, способный на все.
      После трапезы Лань Хуань находит Цзян Вань Иня на том же месте, ему вот-вот отправляться, а он стоит и ждет.
      Едва заметив Си Чэня, бледнеет, но кивает и подманивает рукой. Не говорит, видимо, беспокоясь, что голос подведет.
      Протягивает ладонь.
      «Дать ему руку», — догадывается Лань Хуань.
      И закрывает глаза, потому что не хочет видеть, как его лента вернется к своему владельцу. Под рукав забираются ледяные пальцы и точно так же, как вчера это сделал Лань Хуань, обвязывают холодным шелком.
      Только зачем, можно же просто было отдать из рук в руки?
      Си Чэнь не выдерживает и открывает глаза, смотрит вниз, руки Вань Иня все еще держат его собственную. Глаза обжигает не то пурпуром, не то подкатившей к ним влагой. На его руке совершенно точно не лобная лента Гу Су Лань.
      Он поднимает взгляд: так и есть, Цзян Чэн повязал ему на предплечье собственную ленту для волос, причем снятую буквально только что, и Си Чэнь готов поклясться, что Вань Инь со свободно рассыпавшимися по плечам волосами — это самое милое, что он видел в этой жизни. Милее даже кроликов. И это не говоря даже, что выражение его лица было совершенно непередаваемое, отчаянно-решительное и смущенное. Лань Хуань не выдерживает и свободной рукой касается его горящей почти лихорадочным румянцем щеки, осторожно и нежно-нежно, как хотелось давно.
      — Наши колокольчики не значат ничего такого, — шелестит Вань Инь. — Я бы отдал, но в этом не будет никакого смысла. Вы… ты ведь не против?
      Лань Хуань робко улыбается и мотает головой, голос подводит и его, да и сказать нечего: в голове от облегчения гулко и пусто, даже кружится немного, вот-вот земля из-под ног уйдет. Он протягивает руку и точно так же, как и вчера, разглядывает чужое предплечье, лента была месте, и даже узел тот же. Он не снимал ее. Думал, взвешивал «за» и «против», но не снимал. Внутри становится как-то слишком легко и щекотно.
      — Вань Инь, — Цзян Чэн вздрагивает от этого обращения, — Я…
      Теперь уже он мотает головой, призывая к молчанию.
      — Цзэ…
      — По имени, пожалуйста, назови меня по имени.
      — Лань… Хуань? — робко говорит Вань Инь. Си Чэнь улыбается, на сей раз уже уверенно, резко подается вперед, намереваясь поцеловать в переносицу, наверное, он должен очень мило наморщить нос и фыркнуть, но Цзян Чэн вздергивает подбородок и чуть приподнимается, ловя его губы своими. Видимо, не один Лань Си Чэнь почти досконально изучил характер напротив стоящего. Поцелуй выходит совсем коротким, невинным и максимально неловким для обоих. Но даже Вань Инь, при всей его скупости на положительные эмоции, — улыбается, а потом устраивает подбородок на плече, утыкаясь прохладным носом в шею. Лань Хуань обнимает, прижимая к себе, наверное, даже слишком сильно. Но никто не жаловался.
      — Пиши мне, хорошо? — тихо спрашивает Цзян Чэн. — И в Пристань Лотоса приезжай, мне к вам так просто не попасть, но тебе к нам — можно. У нас даже торговцы свободно ошиваются, не то что лучшие заклинатели поколения.
      — Приеду и передам нефритовый жетон, чтобы ты тоже мог приходить, когда захочешь, — обещает Си Чэнь. — И я уже скучаю.
      В шею тепло и щекотно фыркают, обнимая крепче.
      — Не хорони живых раньше времени. Мы потом будем решать, что будем делать, с орденами, женами и наследниками. Когда придет время. Но оно ведь еще у нас есть, — говорит Вань Инь. — Я хорошо подумал, спасибо, что дал время.
      Лань Си Чэнь счастливо улыбается и целует того в макушку.
      У них есть время. Очень много времени.
      Для того, чтобы Цзян Чэн стал увереннее, а Лань Хуань — научился жить в полную силу, переживая все сам, а не за других.

Ссылка на Оригинал :
https://ficbook.net/readfic/7356128