Важнее гордости

Вина

— Будь моя воля, я вообще хотел бы странствовать с тобой по свету, сражаясь с нечистью и изучая новые техники. — мечтательно щурится А-Чэн, устремляя взгляд за облака.

— Ну, нам ведь не обязательно погребать себя под грудами бумаг на всю жизнь. — тоном демона-искусителя усмехается примчавшийся встретить их ещё на подлёте к Безночному Городу, куда они отправились уладить кое-какие вопросы касательно свадьбы-прикрытия, Вэнь Сюй, играя с развевающейся на ветру чёлкой любимого.

— И то верно. — сиреневые глаза озаряются искрами предвкушения — Вот отсидим на престолах лет десять-пятнадцать, воплотим несколько своих замыслов, положим начало более долгоиграющим, найдём достойных преемников и, когда обстановка будет благоприятной, отречёмся и пойдём путешествовать, возвращаясь в свои ордена на несколько недель каждые полгода, чтобы проверить, как идут дела и, если потребуется, навести порядок!

— И возьмём с собой столько собак, сколько ты захочешь!

Фэнмянь улыбается краешком губ вспыхнувшему на лице сына восторгу и первым идёт на крутую посадку.

<center>***</center>

Когда с меча мягко спрыгивает тот, кого Жохань всегда мечтал увидеть здесь, хотя никогда не признался бы в этом, Вэню в первую минуту кажется, что он бредит. Но его видение и не думает таять в закатных лучах, только багряное зарево высвечивает его, давая рассмотреть каждую чёрточку. Всё так же прекрасен. Знать, само время не решилось хоть каплю испортить такое чудо. Но в осанке появилось неуловимое для постороннего взгляда напряжение, шелковистая кожа из жемчужной превратилась призрачно бледную, почти прозрачную, узор тонких вен стал просвечивать заметнее, под глазами залегли густые синеватые тени, улыбка сделалась вымученной — как бы умело А-Мянь ни скрывал это, Жохань всё равно видит — за эти годы любимый повидал много забот и тревог. И от того, что они не разделили их на двоих, становится горько. В груди разгорается глупое желание утянуть это фиолетовое наваждение в их укромный уголок в глубине сада, положить его голову себе на колени, опустить веки гладящим движением руки по точёному лицу, трепеща глубоко внутри от того, как щекочут ставшую непомерно чувствительной ладонь пушистые ресницы, прошептать чуть слышно: «Отдыхай, счастье моё», и до первого дуновения предрассветного бриза слушать тихое мерное дыхание, осторожно причёсывая пальцами мерцающие в свете звёзд пряди, что мягче самого дорогого шёлка.