Потому что ты мне нравишься | Чанликсы / Stray Kids

Глава 7. Ведомый

Феликс раздраженно смахнул руку с собственной талии.

— Давай меня лучше потренирует Чан-хён, — ровно произнес он и постарался сфокусироваться на пустой серой стене, чтобы избежать зрительного контакта.

— Чего это вдруг?

Рука задержалась на несколько обжигающих секунд; вверх по позвоночнику с трепетом побежали мурашки.

— Там Хан мучается без тебя.

— А как же твоя спина?

— Помоги ему, он ведь давно просил. — Феликс намеренно проигнорировал вопрос. — Я пока подожду Чан-хёна.

Краем глаза Феликс заметил, как Чанбин словно бы нехотя повернулся в сторону Хана. Серые стены и холодный свет от потолочных ламп спортзала омрачали мысли еще больше. Что, не ожидал? Злорадствовать в повседневной жизни, не на камеры, Феликс не любил, но брошенный им отказ отзывался в душе вполне привычным ощущением ликования. Даже не подав знака Чану, он встал со снаряда и пересел отдохнуть на скамейку у стены.

После вчерашнего разговора с Сынмином от высказанного становилось дурно, и Феликс всю ночь размышлял об этом. Сынмин сказал, что нежные чувства Феликса все заметили давно. Просто старались не воспринимать их до тех пор, пока он сам не разрешит и не подтвердит их истинность. Не то чтобы они это обсуждали, конечно, да-да, но Чан видел поведение Чанбина не совсем правильным. Как будто тот рассчитывал: это фарс и игра, всё пройдет, забудется, и они над этим вместе посмеются, пока будут вспоминать моменты, когда Феликс выставлял себя на людях якобы без памяти влюбленным.

Теперь же Феликса злило всё. Любое действие Чанбина отзывалось негодованием. Первым порывом было доказать, что он — не игрушка, и уж тем более не какая-то болезнь, которую можно вылечить. Неужели его чувства для Чанбина были настолько незначительны? Или же дело было не в нем, и Чанбин попросту поверить не мог, как сильно его любят? Нет, что за бред... Быть может, проблема крылась в чем-то другом, но Феликсу было противно думать о любых иных причинах. При этом Чанбин ведь никогда не отказывал ему в объятиях, сам был их инициатором — наслаждался, что ли, или всё-таки измывался.

С томлением Феликс вспомнил их медленный танец, и как было приятно ощущать эти моменты чего-то запретного, недоступного в обычной жизни. Что легко можно свести во флирт. Вот он молча, не скрывая улыбки, берет растерявшегося Чанбина за руку и подзывает ближе к себе — не настаивая, нет, но ему льстит этот бегающий взгляд. Его рука целиком на талии Чанбина, через ткань пиджака он не чувствует кожи, и слава богам, потому что он сам загорелся бы, другая рука уверенно держит запястье. Прикоснуться к пальцам и переплести их, как нужно, не дает странное, незнакомое прежде желание поизводить Чанбина. Если он вдруг ощущает это же, пусть побудет на грани, а попытается сам переступить черту, ему не удастся. Чанбин будто не привык, чтобы его вели в танце, но слегка улыбаясь позволяет это Феликсу, шаг не в ритм, другой, третий; Феликс бы вцепился в его ладонь, провел по ней выше и выше, оставляя дорожку, которую он хотел почувствовать и на себе... Но вместо этого он упирается взглядом в Чанбина, смотрит глаза в глаза, и на удивление замечает смущение. За грудью распаляется невесомая приятная дрожь, что ему позволено вести, что Чанбин вдруг стал таким податливым и даже сделал шаг вперед ближе к его телу, отчего Феликс был готов тоже стать покорным.