Вешние воды

XXV

Чуть не бегом возвратился Санин в свою квартиру. Он чувствовал, он сознавал, что только там, только наедине с самим собою, ему выяснится наконец, что с ним, что с ним такое? И действительно: не успел он войти в свою комнату, не успел сесть перед письменным столом, как, облокотясь об этот самый стол обеими руками и прижав обе ладони к лицу, -- он горестно и глухо воскликнул: "Я ее люблю, люблю безумно!" -- и весь внутренно зарделся, как уголь, с которого внезапно сдули наросший слой мертвого пепла. Мгновение... и уже он не в силах был понять, как он мог сидеть рядом с нею... с нею! -- и разговаривать с нею, и не чувствовать, что он обожает самый край ее одежды, что он готов, как выражаются молодые люди, "умереть у ее ног". Последнее свидание в саду все решило. Теперь, когда он думал о ней, -- она уже не представлялась ему с развеянными кудрями, в сиянии звезд, -- он видел ее сидящей на скамейке, видел, как она разом сбрасывает с себя шляпу и глядит на него так доверчиво... и трепет и жажда любви перебегали по всем его жилам. Он вспомнил о розе, которую вот уже третий день носил у себя в кармане: он выхватил ее и с такой лихорадочной силой прижал ее к своим губам, что невольно поморщился от боли. Теперь уже он ни о чем не рассуждал, ничего не соображал, не рассчитывал и не предвидел; он отделился от всего прошлого, он прыгнул вперед: с унылого берега своей одинокой, холостой жизни бухнулся он в тот веселый, кипучий, могучий поток -- и горя ему мало, и знать он не хочет, куда он его вынесет, и не разобьет ли он его о скалу ! Это уже не те тихие струи уландовского романса, которые недавно его баюкали... Это сильные, неудержимые волны! Они летят и скачут вперед -- и он летит с ними.
Он взял лист бумаги -- и без помарки, почти одним взмахом пера, написал следующее:

"Милая Джемма!
Вы знаете, какой совет я взял на себя преподать вам, вы знаете, чего желает ваша матушка и о чем она меня просила, -- но чего вы не знаете и что я обязан вам теперь сказать, -- это то, что я люблю вас, люблю со всею страстью сердца, полюбившего в первый раз! Этот огонь вспыхнул во мне внезапно, но с такой силой, что я не нахожу слов!! Когда ваша матушка пришла ко мне и просила меня -- он еще только тлел во мне -- а то я, как честный человек, наверное бы отказался исполнить ее поручение ... Самое признание, которое я вам теперь делаю, есть признание честного человека. Вы должны знать, с кем имеете дело -- между нами не должно существовать недоразумений. Вы видите, что я не могу давать вам никаких советов... Я вас люблю, люблю, люблю -- и больше нет у меня ничего -- ни в уме, ни в сердце!!
Дм. Санин".

Сложив и запечатав эту записку, Санин хотел было позвонить кельнера и послать ее с ним...Нет!-- этак неловко...Через Эмиля? Но отправиться в магазин, отыскивать его там между другими комми -- неловко тоже. Притом уже ночь на дворе -- и он, пожалуй, уже ушел из магазина. Размышляя таким образом, Санин, однако, надел шляпу и вышел на улицу; повернул за угол, за другой -- и, к неописанной своей радости, увидал перед собою Эмиля. С сумкой под мышкой, со свертком бумаги в руке, молодой энтузиаст спешил домой.
"Недаром говорят, что у каждого влюбленного есть звезда", -- подумал Санин и позвал Эмиля.
Тот обернулся и тотчас бросился к нему.
Санин не дал ему восторгаться, вручил ему записку, объяснил ему, кому и как ее передать... Эмиль слушал внимательно.
-- Чтобы никто не видел? -- спросил он, придав своему лицу выражение знаменательное и таинственное: мы, дескать, понимаем, в чем вся суть!
-- Да, мой дружок, -- проговорил Санин и немножко сконфузился, однако потрепал Эмиля по щеке...-- И если ответ будет... Вы мне принесете ответ, не правда ли? Я буду сидеть дома.
-- Уж об этом не беспокойтесь! -- весело шепнул Эмиль, побежал прочь и на бегу еще раз кивнул ему.
Санин вернулся домой -- и, не зажигая свечи, бросился на диван, занес руки за голову и предался тем ощущениям только что сознанной любви, которые и описывать нечего: кто их испытал, тот знает их томление и сладость; кто их не испытал -- тому их не растолкуешь.
Дверь растворилась -- показалась голова Эмиля.
-- Принес, -- сказал он шепотом, -- вот он, ответ-то!
Он показал и поднял над головою свернутую бумажку.
Санин вскочил с дивана и выхватил ее из рук Эмиля. Страсть в нем слишком сильно разыгралась: не до скрытности было ему теперь, не до соблюдения приличия -- даже перед этим мальчиком, ее братом. Он бы посовестился его, он бы принудил себя -- если б мог!
Он подошел к окну -- и при свете уличного фонаря, стоявшего перед самым домом, прочел следующие строки:

"Я вас прошу, я умоляю вас -- целый завтрашний день не приходить к нам, не показываться. Мне это нужно, непременно нужно -- а там все будет решено. Я знаю, вы мне не откажете, потому что...
Джемма".

Санин два раза прочел эту записку -- о, как трогательно мил и красив показался ему ее почерк! -- подумал немного и, обратившись к Эмилю, который, желая дать понять, какой он скромный молодой человек, стоял лицом к стене и колупал в ней ногтем, -- громко назвал его по имени.
Эмиль тотчас подбежал к Санину.
-- Что прикажете?
-- Послушайте, дружок...
-- Monsieur Димитрий, -- перебил его Эмиль жалобным голосом, -- отчего вы не говорите мне: ты?
Санин засмеялся.
-- Ну, хорошо. Послушай, дружок (Эмиль слегка подпрыгнул от удовольствия), -- послушай: там, ты понимаешь, там ты скажешь, что все будет исполнено в точности (Эмиль сжал губы и важно качнул головою), -- а сам... Что ты делаешь завтра?
-- Я? Что я делаю? Что вы хотите, чтобы я делал?
-- Если тебе можно, приходи ко мне поутру, пораньше, -- и мы до вечера будем гулять по окрестностям Франкфурта... Хочешь?
Эмиль опять подпрыгнул.
-- Помилуйте, что может быть на свете лучше? Гулять с вами -- да это просто чудо! Приду непременно!
-- А если тебя не отпустят?
-- Отпустят!
-- Слушай... Не сказывай там, что я тебя звал на целый день.
-- Зачем сказывать? Да я так уйду! Что за беда! Эмиль крепко поцеловал Санина и убежал. А Санин долго ходил по комнате и поздно лег спать. Он предался тем же жутким и сладким ощущениям, тому же радостному замиранию перед новой жизнью. Санин был очень доволен тем, что возымел мысль пригласить на завтрашний день Эмиля; он походил лицом на сестру. "Будет напоминать ее", -- думалось Санину.
Но больше всего удивлялся он тому: как мог он вчера быть иначе, чем сегодня? Ему казалось, что он "вечно" любил Джемму -- и именно так точно ее любил, как он любил ее сегодня.