220 ярдов

Песни для грешников

— Говорят, ты женился, Уиллард?

Вопрос застал его врасплох. Не оттого, что он совсем не ждал его от подпевал Гаспаро и прочих коллег; скорее, Филлип надеялся услышать это как можно позднее. В лучшем случае — после своей внезапной смерти, которую он планировал уже второй месяц. Все обещало вылиться в тихую заварушку где-нибудь на окраине Детройта одной морозной ночью декабря. Филлип надеялся оставить после себя достаточно доказательств, чтобы и Гаспаро, и Анастазия и даже прохвост Лански решили, что их верного убийцу настигла смерть от рук каких-нибудь итальяшек рангом ниже.

Если повезет, он сможет даже помочь следствию — с недавнего времени в деятельность мафиозных группировок планомерно и жестко вмешивался молодой помощник федерального прокурора по Южному району Нью-Йорка, и работа его, увы, влияла даже на Детройт, с некоторых пор связанный с «Большим Яблоком» парочкой крупных дел. Лучано и прочих назревающий конфликт заставлял нервничать: Лаки рассчитывал перебраться в Нью-Йорк к концу года и такие проблемы вызывали ряд неудобств. Прознав о Томасе Дьюи — однажды Филлип услышал, как Гаспаро мешал его с дерьмом в словесной перепалке с братьями Сальваторе (те в скоро времени каким-то образом скоропостижно скончались и были прилюдно отпеты в главной католической церкви города), — Уиллард решил поспособствовать следствию. Судя по страхам мафиозной верхушки, слухи до которых доползли из Нью-Йорка слишком быстро для простого полицейского переполоха, у молодого помощника прокурора вполне могло бы хватить сил, чтобы засадить за решетку многих членов банды Лучано. Пока что Томас Дьюи подбирался к «Голландцу» Шульцу[1], а перед этим предъявил обвинение Уокси Гордону[2], но и эти его действия, не принеся никакого результата полиции, смогли обеспокоить пугливых евреев.

— Не твоего ума дело, Хопер, — ответил Филлип, не поворачивая головы. — В любом случае, с поздравлениями ты припозднился. На полгода с лишним.

Они сидели в душном баре, третий час тянули бурбон из чайного сервиза и дышали дешевым табачным дымом. Где-то за плотной серой завесой из паров пижонского «Marlboro» играл разноцветный оркестр. Пышногрудая негритянка исполняла свою вариацию «Пойте, все грешники» и, на взгляд Уилларда, чересчур старалась — акцент пробивался в ее голосе даже сквозь заученную манеру Лиллиан Рот. Вышколенные официанты разносили чайники и чашки с незатейливыми орнаментами на ободках, предлагали разбавленный джин тем, кто сидел за столиками у дверей, и крепкий бурбон — занявшим места в ложах за тяжелыми драпированными шторами. Это было дорогое закрытое заведение: приглашали сюда только высокопоставленных лиц, подкупленных полицейских, скользких чиновников и отличившихся на службе. Последние могли прийти только по особому случаю и всего раз за полгода.