Америка, 1930е. Тридцатилетний ирландец Филлип Уиллард перебрался в американский Детройт, пристанище бутлегеров и головорезов, чтобы искать лучшей доли. Это то, что о Филлипе знает его наниматель, итальянец Гаспаро, работающий на лидера Коза Ностры...
Итальянцы говорили с присущим им мягким акцентом, напоминая курлыкающих голубей, глотающих «р». В его нынешнем имени «р» не было, и это спасало пешек Анастазии и Лучано, когда они вызывали к себе неприметного, безамбициозного, как казалось, Уилларда. Он вставал в дверях амбаров, сараек, затхлых баров на окраине города, куда его вызывали после очередного «сбора урожая», и смотрел прямо в лица пухлощеких итальяшек и худосочных евреев. Его пронзительный взгляд их удивлял, а некоторых даже пугал, но свою работу он — один из немногих — выполнял чисто и аккуратно и единственный из триггерменов[1] не заслужил пока пули в затылок. Возможно, никто не видел в нем угрозы, хотя весь его вид нагло заявлял об обратном.
— Филлип, мальчик мой, — картаво позвал Гаспаро и протянул Филлипу замызганный огрызок буклета из «Моторсити Хотел Казино», что стоял на углу Темпл и Бруклин-стрит. На нем размашистым почерком Мейера Лански было выведено:
Oops! This image does not follow our content guidelines. To continue publishing, please remove it or upload a different image.
— Когда? — коротко спросил Филлип, на глазах молчаливых громил-подпевал Гаспаро уничтожая улику. Огонек тяжелой серебряной зажигалки подкоптил угол бумажки с пятном от кофе; Филлип бросил горящий буклет себе под ноги и растоптал носком лакированной туфли. Стэнли Бигби, ну и имечко. На что рассчитывал этот несчастный с такой фамилией? Вряд ли ему светило повышение в рядах мафии — разве что Стэнли было сокращением от какого-нибудь Станислава, и мать его была еврейкой.
— Завтра в три часа дня, — ответил Гаспаро и поежился. Ночь была тихая и безлунная — и сухая, надо заметить, — так что итальяшка в своем плечистом твидовом пиджаке не мог мерзнуть. Филлип понимал, что своими рубленными фразами выводит говорливых любителей сплетен из себя, и тот факт, что Гаспаро Уилларда все-таки побаивается, а не презирает, дарило толику садистского удовольствия.
Филлип хотел поинтересоваться, с чего бы назначать столь суетливое свидание при свете дня, но не стал. Гаспаро это, должно быть, озадачило и еще больше напрягло: итальянец неуклюже прочистил горло, подтянул и без того тугой узел галстука и кивнул.
