Города и горожане

Суровый ангел дождя (ч.1)

Борис Фарисеев не выходил из дома уже около двух недель. От сырости и малоподвижности у него иногда ныли кости, однако домашний уют медлительных дней приходился ему по душе. С возрастом Фарисеев научился относиться к дождю без лишнего мандража.

Да, были времена, когда он при первых постуках капель хватал зонт, выбирался на улицу в самый ливень - море по колено, спасение утопающих, всё это было. Теперь же Борис в дождливые дни лишь выглядывал из окна, наблюдая потоки, несущиеся через пустую улицу. Иногда он замечал одного-двух пешеходов. Тогда со странным удовлетворением Борис наблюдал за их борьбой против воды и ветра, далеко не всегда успешной. "В конце концов, они это заслужили", - думал он. "Пооткрывают хляби небесные, понастроят домов на песке - потом страдают". Маленькое такое удовлетворение, почти ручное. От злорадства отличалось так же, как комнатный пекинес - от волка.

А что? Своё он отгулял. Пускай теперь другие побегают.

Однако на сей раз дождь затянулся. Погода даже не пыталась проясниться, серые дни едва отличались от сумерек. Ближе к ночи поднимался ветер. Ему не пробраться было в каменные стен дома Фарисеева, однако он выл за окном, выл голосом.

"... в одиночку", - слышался обрывок фразы. "А слабо вдвоём, втроём..." - доносилось следом.

Как-то ближе к вечеру Фарисеев открыл форточку, чтобы проветрить, и прямо перед его лицом ветер связно пропел:

"...Выходил, как умел ты один...", а потом бросил брызгами: "...Подвиг..."

Борис захлопнул форточку, с кряхтением сполз с подоконника и плотно задёрнул багряные шторы. Зажёг все лампы в люстре. Комната сразу приобрела добродушный летний вид. Фарисеев умостился на диване, укрыл ноги пледом. Под бархатной подушкой отыскался телевизионный пульт.



Телеэкран предъявил ему новости. Где-то размыло дороги, где-то целые жилые кварталы. Борис хмыкнул. Он всегда и всем говорил, что главное - не лениться закладывать фундамент. Под конец новостной передачи показали смешную историю о том, как одна семья завела в качестве питомца мини-пига - такую декоративную карликовую свинью, размером якобы с суповую тарелку. В общем, обманули их заводчики. Зверушка вымахала в самую обыкновенную сельскохозяйственную хавронью. Теперь живёт с ними, пол-кровати занимает.

Фарисеев посчитал историю глупой и переключил канал. Там шёл какой-то фильм, но смотреть с середины показалось неинтересным. Вот парень стоит над осколками неясного предмета, плечи его трясутся, лицо мокро от слёз. "Как ты мог?!" - говорит он. Рядом ребёнок. Он дёргает парня за рукав: "Ты не должен плакать, старшие братья не плачут", однако тот лишь отмахивается. Кто здесь главный герой, за кого переживать, кого осуждать - решительно непонятно.

Борис ещё раз щёлкнул кнопкой, попал на рекламу и оставил её. Плед грел его, как большая ласковая кошка. Откинувшись на спинку дивана, Фарисеев стал без внимания разглядывать стеклянную витрину с посудой. Блики рассыпались хороводом по хрусталю, румяные пастушки на фарфоровом сервизе улыбались электрическому солнцу. Из-за высоких фужеров, как из лесной чащи, выглядывали сувениры, напоминая о былых похождениях: фигурка овечки, колокольчик с крыльями, эмблема оленя в прыжке.

Этот олень ему остался от легковушки, которую он вытолкал из ямы на пару с совершенно незнакомым мужиком. Молодой был, студент ещё... Сейчас это казалось немыслимым. Дело было на размытой просёлочной дороге, полнейшая глухомань, да ещё мужик тот без конца повторял: "Раз-два, ухнули!". Самое поразительное - тогдашний Борис послушно держал такт, раз-два, то подставляя ветру зонт, то разворачивая. Верёвки натирали ему плечи - он тащил, а мужик подталкивал. Когда машина тронулась, он потерял равновесие и чуть не приземлился с высоты под колёса, спланировав правее в последний миг. Вот номер был бы - спасённый задавил спасителя! Потом он, конечно, стащил с себя верёвку, и машина уехала, обдав обоих помощников глинистой дрянью напоследок.

Вот так оно бывало! Никакой благодарности! Только потом Фарисеев приметил в грязи прекрасную эмблему, которую, видимо, сшиб при падении. Ну, вытащил, почистил об штанину и с трофеем отправился домой - готовиться к последней сессии. Вот насколько ему всё было нипочём - утёрся и пошёл, радовался даже, и в отдыхе как будто вообще не нуждался. Как только ухитрялся?

Подобные достижения, истории стояли за каждой безделушкой. Переживать их было не так уж приятно, а вот вспоминать как давно пройденный этап, не грозящий повториться - очень даже. Бывал он сильным человеком, бывал он молодец - вот и хорошо, очень славно, не каждый такой жизнью похвастается. Тем слаще заслуженный покой. Так Фарисеев перебирал свою память, задрёмывая под обрывки рекламной музыки в которые неумолимо врывались возгласы заоконного шторма.

Кажется, там действительно кто-то кричал.



Борис моргнул, встал, проковылял к окну, чтобы задёрнуть штору поплотнее. Потянул - оказалось, некуда уже двигать, а крики-то всё равно слышны. На два голоса. Женские.

- Ай, чтоб вы были здоровы! - крякнул Борис и отодвинулся от окна. Затем он несколько минут кружил по комнате, шаркая тапками по ковру. Тёплыми тапками по мягкому ковру. Ладонью Борис при этом потирал затылок - несколько поседевший, между прочим, затылок, раньше времени поседевший, не лишённый прискорбных залысин. Потирал он также старую шишку - последствие особенно неудачной вылазки. Плод, так сказать.

Бориса не попрекнёшь, что он-де мало плода принёс за свои годы. Шишка - во!

Однако, несмотря на эти размышления, Борис вдруг остановился посреди комнаты, сделал пару приседаний и кинулся в прихожую. Даже люстру не выключил - осталась на пару с телевизором жечь ток вхолостую. В темноте прихожей он нащупал рядом с резиновыми сапогами комья пыли. Стойка для зонтов вообще успела зарасти паутиной. Борис даже удивился: его взбесил непорядок в экипировке, хотя казалось бы - он сам сознательно решил перестать ею пользоваться.

- Нет уж, - сообщил он стойке, натягивая плащ на растолстевшую спину, - не будет фарисеевский зонт в домашней пыли валяться!

Прекрасный серый зонт, благородный серебряный отлив.



Разве не Борис со своим зонтом подоспел на помощь, когда потерялась группа беженцев из затопленного квартала на окраине, где домишки складывались, как картонки? Это он обнаружил их, продрогших, с узлами за спинами, на самом краю оврага. Ещё немного - сунулись бы вниз, попадали, а то и оползень бы начался под самыми их ногами. Всякое, короче, могло случиться, ибо суров ангел дождя.

Когда пробуждается ангел дождя - молите, люди о пощаде! Ибо прогневали ваши грехи того, кто держит в узде шторм, того, кто тучу выжимает в горсти, как виноград. Если бы не добровольцы, кто знает, что осталось бы от города.

Но чем же несчастные беженцы занимались, находясь за несколько шагов от смертельной опасности? Скандалили друг с другом по поводу направления, причитали об утонувшем барахле, поносили власти. Ни малейшего навыка слаженных действий по эвакуации! Ни строчки простых правил не осталось у них в головах! Сами понастроили хижин-времянок, нарушив при этом каждый первый норматив - а виноваты все вокруг. Что поделать - есть ещё на свете люди недалёкие, погрязшие в невежестве бедолаги! Но ради них Борис пробился сквозь сплошной водопад, возник перед ними будто из ниоткуда, уверенный, надёжный, блистая зонтом, словно верой в безоблачность. Это именно он с трудом собрал их в более-менее стройный ряд - в ход пошли все возможные уговоры, увещевания, но не окрики, это бы их отпугнуло, тогда - конец...

Потом они долго шли назад, в город, и у Бориса на закорках сидел самый крошечный ребятёнок, надёжно укрытый вот этим самым серебристым зонтом. Идиллия, гармония? Как бы не так! Борис выискивал среди одинаковых размытых контуров улиц ту самую узкую дорогу, что вела на возвышенность, а попадали они почему-то всё время на центральную площадь, беженцы ныли, ругали Фарисеева на чём свет стоит, а малец не нашёл себе лучшего занятия, кроме как дёргать его за уши.

В тот раз непогода продлилась дней шесть. Сейчас на исходе была вторая неделя. Выхватив зонт из стойки, словно шпагу из ножен, Борис оставил позади весёлое повизгивание телевизора и шагнул прямо в шум дождя.