Буквально в течение первой недели нашего с графом притирания друг к другу на пороге поместья, среди глубокой ночи, объявляется нежданная стайка наёмников. Могу описать предстоящий спектакль в общих чертах до того момента, как стану непосредственно его исполнительным лицом.
Десятеро. Самоуверенны. Вооружены.
Я воодушевляюсь и практически лечу к ним навстречу: мои первые дни, стеснённые узами контракта, успешно можно заменить синонимическим понятием — сущая пытка.
Этот несносный мальчишка вполне может претендовать на право стать дьявольским отродьем. В моём импровизированном-воображаемом дневнике исследований накопились уже десятки новых фактов, но они едва ли приближают меня к пониманию. Бесконечные придирки, глупые капризы, изощрённые требования, безнадёжные манеры и отсутствие даже догадки, что животный страх (по крайней мере хотя бы тень опасения) передо мной — константа, обязательный элемент в сотрудничестве с демоном — эта изматывающая цепь эмоций и действий изрядно расшатала мои, как я думал ранее, стальные нервы. Несколько оторванных голов сгодятся для временного восстановления душевной организации.
К сожалению, по итогу расправы чувства удовлетворения я не наблюдаю. Жаль, что их было всего лишь десять. Видимо, моя душа более впечатлительна, чем я до сих пор считал. Или же у этого паршивца безупречная в своей слепой разрушительности тактика.
А между тем убивать до сих пор хочется...
Мой тонкий слух определяет момент, когда граф Фантомхайв просыпается в свойственной ему беспокойной привычке. Ой-ой. Я был неосторожен?
Собственно, имею полное право вторгнуться в личное пространство своего господина (а нервы всё ещё натянуты до предела), что и делаю с долей злорадства.
Становлюсь уже в третий раз свидетелем растерянности и беспомощности моего контрактора. Бальзам на душу. Порция невелика, правда: глаза ребёнка быстро выхватывают меня из темноты, и он обретает самоконтроль в ускоренном режиме, не позволяя мне рассмотреть его уязвимость и посмаковать её вдоволь.
Принимается меня отчитывать, само собой. Я объясняю причины прибытия, — и слова вызывают нужный эффект: человеческий детёныш явно испытывает нечто по градации от точки «некомфортно» до «скверно».
Чувствую себя хозяином ситуации. Буквально крылья вдохновения за спиной вырастают. Кажется, они сотканы из моих нервов, решивших изменить гнев на милость.
Машинально поддерживаю беседу с графом, а параллельно позволяю себе тешиться воцарившимся спокойствием какой-то неосознанный промежуток времени, пока меня грубо не вырывают в реальность, чего таить, вполне закономерным вопросом:
— Что-то выяснил?
Миротворческие крылья обрушиваются с треском. Лёгкая полуулыбка ломается, а чувство торжества испаряется бесследно. Как я должен признаться в отсутствии зацепок? Как сказать о влиянии раздражения и жажды удовлетворения, которые стёрли саму мысль о том, что нужно было что-то выяснить?
— Себастьян?..
И ключевой пункт: как скрыть свои сомнения от этого, чёрт его подери, проницательно-подозрительного мальчишки?
Не нарушая условия договора, хотя и близок к этому, играю с правдой, отвечая отрицательно. Я ведь действительно ничего не узнал. Хвала Преисподней, щенок пока что не мастер в формулировках вопросов. Тем не менее, убеждён, что этот навык лишь вопрос времени. Учитывая тревожные тенденции, мой контрактор превращается в параноидальную особу. И он из того разряда, который к вопросам правды, безопасности и преданности во всех её проявлениях станет подходить с предельной тщательностью.
Сегодня мне везёт: между нами простёрлось всего лишь молчаливое недоумение. Мальчишка не спешит его разрушить.
Сковав лицо нечитаемой маской, это намереваюсь сделать я. Применяю отвлекающий манёвр, который, между прочим, вполне годится для уточнения в моих психологических заметках:
— Если вдруг что случится, я могу реагировать на вас ночью?
Маленькая манипуляция действует. Граф сбит с толку, а пространство между нами теперь заполнено громким, но всего лишь изумлением, порождающим гораздо менее опасные вопросы.
И, действительно, он озвучивает глупое-ожидаемое:
— Ты сомневаешься в своих силах?
Мысленно фыркаю, но говорю то, что ожидаемо со стороны графа.
Нисколько, лишь мера предосторожности.
Ребёнок колеблется — странно — этот факт я отмечаю с долей невыраженного непонимания.
Говорит, обдумает мой вопрос и даст ответ утром. Вот это новость, неужели гордость дала трещину?
А следующим утром узнаю, что нет, то был ложный сигнал. Высокомерие и самонадеянность — главные компоненты гордости — целы и невредимы. Практически сразу по пробуждению, ещё уютно сидя среди одеял (просил несколько, холодно, видите ли, ему), мой ненаглядный господин нахально улыбается и демонстрирует револьвер.
Он буквально хвастается им, победно вознося над головой, но преподносит это как банальную утреннюю растяжку.
Усилием воли поборов удивление и недовольство, я отворачиваюсь с целью заварить чай и улучаю этот свободный момент, чтоб дать волю откровенной мимике.
Гори всё адским пламенем, я снова восстановлю поместье, но без некоторых предметов. А вдруг это зловредное существо — он способен на это, клянусь — сведёт счёты с жизнью? Я уже не уверен, что могу уследить за всем и всё предугадать. Если не научусь контролировать и понимать с первого взгляда это нетипичное человеческое существо с невинным синющим взглядом, то плакал договор горючими слезами.
Даже уточнять не намереваюсь, понимаю, что ответ на вопрос отрицательный. Более очевидного аргумента в пользу моей догадки, чем револьвер, представить я не в состоянии. В мысленном дневнике появляется новый раздел, в котором один за другим беспрерывно фиксируются пункты плана слежки. И начальный шаг маскируется за миролюбивой попыткой достигнуть кое-какого консенсуса:
— Милорд, позволите мне обучить вас эффективнее управляться с вашим оружием?
За первую неделю контракта я усвоил совершенно точно как минимум одно: с этим ребёнком выстраивать фразы следует с особой осторожностью. Я не могу предугадать с абсолютной точностью его реакцию на произнесённое, но знаю, что без употребления меры сравнения, без слова «эффективнее», мне пришлось бы столкнуться с безудержным гневом. А сейчас его глаза действительно источают невинную синеву: растерянно хлопает ресницами, ищет подвох на моём лице... и пытается сдержать улыбку.
— Нам предстоит многому обучиться, — изрекает мальчик. — Мне — соответствовать титулу графа, тебе — быть отменным дворецким. У нас до сих пор были явные проблемы и со стратегией обучения, и с тайм-менеджментом. Полагаю, на этой неделе мы всё исправим и вдобавок сумеем найти время для дополнительных занятий по освоению оружия.
Склоняю голову:
— Разумеется. Как пожелаете, мой лорд.
Я ликую: план по контролю удачно внедрён в жизнь.
* * *
Мои упования на хрупкий с виду, но смертоносный предмет, оправдываются. Я наловчился засыпать в расслабленной позе, распластавшись звездой по всей ширине кровати. Единственная напряжённая часть тела — правая рука, крепко сжимающая револьвер под подушкой. С ощущением его распространяющегося по всей ладони спокойного холода я проваливаюсь в сон за считанные минуты.
Без понятия, насколько сильно демона беспокоят (в концепции качества моей души) мои ночные кошмары и беспокоят ли вообще (не льщу себе радужной мыслью, что сумел его обмануть), но его диковинный жест — помощь в освоении револьвера — вызывает явное потепление в болезненной адаптации друг к другу.
Первая наша неделя после знакомства прошла в бесконечных распрях: я упорно относился к демону как к обычному дворецкому (вернее, как к ужасному, ничего не стоящему слуге), что он, разумеется, не сумел принять; а он вёл себя так, будто я никчёмный человечишка, что я тоже не признал.
Браво, Сиэль, ты добился того, что демон, по тем или иным причинам, первый смирился с положением дел, продиктованным тобой, и поднял белый флаг. Неразумно и непредусмотрительно игнорировать предложение о примирении. Нам ещё сотрудничать на протяжение многих лет, ведь я совершенно точно не намерен за сугубо символическое и поверхностное выполнение сделки отдавать душу.
Итак, вторая неделя после заключения судьбоносного контракта разительно контрастирует с первой.
Мы составляем индивидуальный график обучения, грамотно подходя к вопросу: сложные предметы в первую очередь, когда мозг максимально открыт для информации после отдыха, уроки охоты и стрельбы в подходящее время суток и погоду, улучшенная методика диктантов, предполагающая разбор непонятных слов, а также — регулярные перерывы после каждой дисциплины.
Для Себастьяна программа составлена подобным образом: я готовлю списки блюд накануне каждого нового дня на завтрак-обед-ужин и ориентирую, где он может отыскать рецепты и основы сервировки, затем, после выполнения, обращаю его внимание на явные недочёты; экспериментирую с температурами воды в ванной и указываю, какие из них ему зафиксировать тактильно; исправляю его интонации, фразы и движения, при нужде демонстрируя лично корректную модель.
И вместо привычных наказаний, которыми мы изводили друг друга накануне, мы используем конструктивную критику и сдержанные, но искренние похвалы.
Я отчётливо вижу, что демону внове такая модель взаимоотношений с контрактором, а наряду с этим обнаруживаю, что она его увлекает. И меня, если откровенно, такой расклад устраивает. В разы проще жить, когда понимаешь, что тебя не норовят слопать каждый удобный миг, пытаясь испепелить затылок пылающим ненавистью взглядом.
Возвращаясь к ночным кошмарам, должен признать, что довольно долго, около трёх лет, материальный щит действует без сбоев и осечек. Мой сон глубок и... пуст. Если какие-то сновидения и проскальзывают мимолётно в подсознании, я о них не помню по пробуждении.
И, как только я с радостью признаю тотальную победу над трагическим прошлым, метод начинает трещать по швам. В очередной раз кучка убийц приходит за моей жизнью — и звуки предсмертных хрипов рисуют в сновидении массивную клетку, ритуальный пьедестал, окровавленный клинок...
Вырываюсь из сна с утробным животным криком на устах. В панике шарю под подушкой... ничего не нахожу.
Чувствую холод, бегущий вниз по позвоночнику.
Руки в белоснежных перчатках учтиво протягивают мне револьвер.
Понятно. Он был на полу.
И драгоценные секунды поисков стоили бы мне жизни при нужде его использовать.
— С-спасибо, Себастьян... — осторожно беру револьвер — и он будто теряет свой вес вместе с истаивающей верой в безопасность. — Спасибо.
Не пытаюсь скрыть дрожь в голосе, знаю — не осилю.
— Господин, всё в порядке? — его рука ненавязчиво касается моего потного пылающего лба. — У вас жар...
— Н-нет, всё в порядке, — перебиваю. — Как успехи?
Себастьян быстро выравнивается и ровно произносит:
— Все мертвы. — и добавляет зачем-то: — Они бы не успели добраться к вам в любом случае. Наёмники стойкие к многократному нанесению травм, добыть информацию пока что не представляется реальным. Предполагаю, за этими пешками стоит серьёзный король...
Ухмыляюсь уголком губ. Как же всё-таки аккуратно он подбирает слова. Вместо «чудовищные пытки» — «многократное нанесение травм». Спасибо, Себастьян, что бережёшь мою психику (было бы только что беречь).
Вместо этой благодарности произношу другую:
— Спасибо, что устранил их, Себастьян.
— Мои искренние извинения за потревоженный сон, мой господин.
Казалось бы, на этом и стоит завершить заурядный эпизод, но вдруг неожиданно для самого себя произношу:
— Останься, Себастьян. — прикусываю губу вместе с готовым вырваться словом «пожалуйста» — вот это уже явно перебор. — Пока я не усну.
Буквально физически осязаю источаемое демоном замешательство. Останется или нет? Эта фраза-просьба звучала лишь единожды — три года назад.
И тут...
— Как пожелаете, мой лорд.
Я клянусь мысленно, что больше никогда не позволю себе подобных вольностей в выставлении напоказ уязвимости. Буду страдать в гордом одиночестве, какой бы неподъёмной моя ноша ни оказалась. Это не проблема демона, не входит в круг его обязанностей согласно контракту, а всецело моя головная — и душевная — боль.
Поэтому в дальнейшем я, вопреки здравому смыслу, усилием воли возвращаю своему револьверу чудесные свойства — и последующие четыре года мои ночи претендуют на описания «удовлетворительно» и «сносно».
Сны не абсолютно безмятежны, однако в то же время не отличаются чрезмерным беспокойством. Да, я всё ещё периодически оказываюсь в мрачном ритуальном зале, но в кошмарах теперь всегда своевременно возникает плотный круглый сгусток темноты, напоминающий чёрное солнце, с каждым новым разом отодвигая меня дальше и дальше от момента, когда мою плоть вспарывает огромный клинок...
Пока я поглощён восхищением своему воображению, едва ли не слагая ему оды любви за столь уникальный и действенный метафорический барьер, не замечаю, какая перманентно довольная мордашка у моего дворецкого безо всякого видимого повода.
Однажды ночной кошмар трансформируется до неузнаваемости. Больше никаких атрибутов жертвоприношения нет. В подсознании лишь огромное ослепительное белоснежное пространство, а на его фоне — два огромных жутких пса, которых я опознаю почти сразу. Вот они, Nightmare и Nightwish в своём одухотворённом облике. Только что-то мне смутно подсказывает (подозреваю, их огромные свирепые морды, направленные в мою сторону), что в данный момент они не будут сражаться друг против друга, как было задумано изначально. (Готов поспорить, они здесь, чтоб отомстить мне за их не самую щадящую эксплуатацию в прошлом).
Предчувствую, как псы направят общие усилия на меня.
Я не ошибаюсь: звери стремительно набирают обороты и, щёлкая голодными влажными пастями, мчатся на меня со скоростью молнии.
Тело моё безнадёжно немеет, и конечности категорически отказываются слушаться. Приходится покорно ждать любого исхода — проснусь или нет... и вот уже острые зубы-клинки на расстоянии вытянутой руки...
Я совершенно не ожидаю такой развязки, но в шаге от меня, как по мановению волшебной палочки, возникает сгусток темноты. Он режет взгляд в этой белизне, к которой я уже привык, и, тем не менее, я слышу-вижу громкий хлопок появления, неловкое пошатывание и взъерошенность (не идеально круглый) своего ментального щита — что-то он, мой милый клубочек, сегодня не в форме.
Ну хоть явился меня выручать — и на том спасибо.
Псы с разгону врезаются в разросшийся до внушительных размеров пласт мрака — и растворяются бесследно.
Я не могу сдержать вздох облегчения. Чувствую, как мышцы конечностей плавно отмирают и заявляют о готовности выполнять свои прямые функции.
Мой щит будто бы поворачивается на сто восемьдесят градусов, ко мне лицевой стороной, если только это не ещё один вираж фантазии.
Я делаю шаг навстречу — чёрное солнышко отступает синхронно.
Ну же, не уходи, я лишь хочу проверить, что будет, если я коснусь тебя... Не могу перебороть это странное желание и совершаю ещё одну попытку, пока кусочек тьмы стремительно уменьшается в попытке улизнуть от меня.
В этот раз меня ждёт удача: чудом ловлю мелькающий вихрь-луч, который оказывается мягким и нежным, словно пушинка. Пользуюсь моментом и шустро обнимаю это чудесатое создание — и оно замирает в моих руках на неуловимый миг, а затем начинает легонько дрожать.
Чувствую, как щит растворяется, а вместе с ним — и я тоже покидаю мир сновидений.
Какая досада...
Просыпаюсь в своей спальне.
Комната переполнена пастельным утренним светом.
Плавно перевожу взгляд на свои руки — и замираю в оцепенении: пальцы крепко сжимают руки в белых перчатках.
Руки моего безупречного демона.