Пристало ли зрелым мужьям
Предаваться забавам ребячьим?[5]
Гомер. Одиссея
Еще тогда, когда мы с Гомером только-только начинали узнавать друг друга в надежных стенах клиники у Пэтти, Мелисса, не теряя времени даром, разнесла весть о появлении Гомера по всем ближайшим друзьям. Внезапно заданный вопрос: «Вы, кстати, слышали, что мы собираемся взять слепого котенка?» — независимо от предыдущей темы неизменно переводил разговор в новое русло, вызывая поток встречных вопросов: «Слепого? Как, совсем?» Поэтому еще до того, как Гомер появился в доме, его история, обрастая слухами, уже вошла в летопись семейных преданий и курьезов, из которых, собственно, и слагается история жизни. К примеру, рассказ о том, как моя мать надумала рожать прямо во время рок-концерта на две недели раньше срока, потому что «Гвен хотела послушать музыку своими ушами», мои родители пересказывают слово в слово все тридцать пять лет моей жизни. (Выбери я вместо писательства карьеру рок-певицы, их рассказ имел бы куда больший общественный резонанс.)
Я тоже ловлю себя на том, что, повествуя о Гомере сейчас, пользуюсь теми же словами и модуляциями, что и в историческом прошлом. Но это лишь оттого, что за долгие годы ничуть не изменились сами вопросы, на которые, хочешь не хочешь, я должна была отвечать. О Гомере меня расспрашивали сотни разных людей, и все — все сотни! — их вопросов можно было свести к трем: «Как он лишился зрения?», «Как обходится без глаз?» и «Как находит ящик с песком и плошку с едой и водой?»
Несмотря на такое разнообразие, за все эти годы мне вовсе не надоело отвечать. И отнюдь не потому, что я так уж люблю рассказывать о своих кошках, а потому что, даже притом что я свыклась со слепотой Гомера, меня не оставляет чувство гордости за то, каким отважным, сообразительным и счастливым вырос мой котенок.
Но вот однажды мы выбрались поужинать с одной из моих сотрудниц, и разговор незаметно зашел о Гомере. Она как раз рассказывала мне о своем котенке, которого взяла несколько месяцев назад, а я взамен потчевала ее рассказами о приключениях и — куда же без них? — злоключениях Гомера. Как и большинство людей, которые слышали о нем впервые, моя сотрудница сочла его историю чрезвычайно занимательной. Затем она ошарашила меня вопросом: «А вы-то что нашли в слепом коте?»
Если бы этот вопрос задал кто-то другой, он мог бы показаться вызывающим, если не издевательским, мол: «Зачем он вам сдался, слепой-то?!» Но только не в ее устах. Ее лицо выражало доброту и участие, в голосе не было сарказма, лишь неподдельное сочувствие. Вопрос был задан прямо, без экивоков, и подразумевал такой же ответ.
