А потом будет всё

Часть 2

— Вы нам ноги должны целовать, — любила повторять Леопольдиха маме. — Из такой грязи вас вытащили, отмыли, одели. И никакой благодарности. Никакой! — и глаза закатывала.

      Я очень долго верил, что всё «святое семейство» — голубых кровей, пока от поварихи нашей, болтливой тёти Гали правду не узнал, что мамаша отчима была актрисулькой в погорелом театре. Причём, она даже в нём до исполнения титулованных особ не дотянула, а выходила на сцену, чтоб сказать: «Кушать подано».

      Веник же задницу в каком-то тресте просиживал и был страстно в Анну влюблён. Потом он и Мура получили в наследство вот эту квартиру, битком набитую антиквариатом. Анна тут же за Веника замуж выскочила, родила Генриха, и они зажили на широкую ногу.

      А Мура занималась художественной мазнёй и была совершенно нормальной. Один у неё был бзик — шибко любила мужиков-азиатов. От одного она и залетела вскоре. Долго ничего не заметно было из-за широких Муриных балахонов, а когда узнали, её быстро сплавили за границу, вроде в Италию. Вернулась она бледная и высохшая, как смерть. Ребёночек якобы мёртвым родился, но Леопольдиха вскоре проболталась, что его сплавили богатой бездетной итальянской семье. Мура, как узнала, так крышей и поехала. Я тогда аж задохнулся от негодования — вот так взять и распорядиться чужой судьбой. Повариха, поймав мой взгляд, вздохнула:

       — Да оно и к лучшему. Позволила бы Анна, какому-нибудь китайчонку или индусёнку по её коврам ходить! Сейчас вдвоём в чулане сидели бы и бздели друг другу под нос. А тебе и одному там дышать нечем.

      Леопольдиху и её муженька я тогда ещё пуще возненавидел. Правда, единственное, что я мог сделать — это прокрасться на кухню и плюнуть им в суп. Однажды меня за этим застукали… а досталось маме, за то, что не уследила.

      Часто я мечтал: вот Генрих обанкротится, и вся его семейка, враз лишившись всех богатств, переезжает в деревню. Только не в такую, где я жил, с красивыми домиками и яблоневыми садами, а чтоб одни болота кругом и волки выли. Очень отчётливо представлялось, как Генрих, грязный и небритый, на завалинке самокрутку курит, рядом Веник в рванье, а Анна своими жемчужно-бриллиантовыми пальцами в огороде ковыряется. Я каждый день мечтал, что они за всё заплатят. И за то, что над мамой издевались, и за Муру с её ребёнком.