мой ласковый зверь

не бойся меня

✖

Юнги сжал негнущимися от холода пальцами сигарету, делая жадную затяжку. Со слипшихся волос медленно стекали дождевые капли, и омега раздраженно тряхнул головой. В прорези на коленях и под тонкую кожанку задувал промозглый ветер, побуждая рой ледяных мурашек вдоль спины. Кончик носа покраснел и совсем замерз, и, кажется, скоро на нем вырастет сосулька. Но Мин не двигается с места, прислонившись спиной к кирпичной стене, наблюдает. Жутко. На обнаженных влажных ветках сидят пара воронов, следят глазами-пуговками, изредка копошась клювом в сырых перьях. Масляный фонарь — такие еще существуют? — медленно раскачивается над папертью с мокрой каменной кладкой. Мин откинул окурок в сторону, и тот с шипением потух в мокрой траве.

— Да давай же, блять, — выругался омега, стуча зубами.

Он запахнул куртку, кутаясь от порывов ветра. Где-то в вышине разнесся раскат грома. Пожелтевшие листья танцуют какой-то свой безумный танец с ветром, сталкиваются и разлетаются в стороны. Ворон склоняет голову вбок и громко гаркает. Мин вздрагивает крупно, спугивая приставучую птицу с ветки. В пачке осталась последняя сигарета. Горло уже дерет от дыма, а глаза — от забившихся в самый уголок пыли и дождя. Завтра, наверняка, у него пропадет голос и всякое желание открывать рот, но сейчас он просто не имеет права дать заднюю. Омега делает вторую глубокую затяжку, когда массивные двери церкви распахиваются, отбрасывая дрожащую тень на каменную кладку. На улицу вышел мужчина в черном пальто и перчатках. Он зябко передернул плечами и поправил на голове широкополую шляпу. Юнги растоптал сигарету носком ботинка, смешивая ту с грязью, и оторвался от стены, спешно подбегая к уходящему мужчине.

— Святой отец! — выкрикнул Юнги, показательно сгибаясь пополам и глубоко дыша. — Я... так боялся не успеть. Слава Христу, вы еще не ушли!

— Уже довольно поздно, — хрипло ответил мужчина, взглянув на наручные часы. — Что привело тебя, дитя, в такое время?

— Грехи, святой отец, — ответил Юнги, томным взглядом обводя крепкую фигуру. — Грехи, в которых я должен покаяться.

Юнги медленно бредет вдоль ряда одинаковых скамей, предназначенных для молитв, касается пальцами вековой пыли и кидает равнодушный взгляд на распятого деревянного Иисуса над алтарем. Массивные двери за его спиной закрываются, мужчина запирает их на ключ, который прячет во внутренний карман пальто. Само пальто снимает, аккуратно вешает на спинку скамьи, туда же кладет свою шляпу с капельками дождевой воды. Омега оперся бедром о скамью, со страдальческим лицом поворачиваясь к приближающему священнику.

— Здесь так жарко, — врет Юнги с легкой улыбкой, стягивая с продрогших плеч куртку. Футболка с глубоким вырезом, открывающая вид на заостренные ключицы, прилипла к телу, плотно облегая стройную талию и выпирающие хребты ребер. У него внутренности коркой льда покрываются от холода и взгляда, коим на него святой отец смотрит. «Святой» — выплевывает про себя Юнги. В этом месте ничего святого нет, даже тот, кто свою веру людям должен нести, от одного вида стройного тела чувствует, как кровь к паху приливает.

— Ты можешь снять все, дитя, если тебя мучает жар, — с плотоядной улыбкой прохрипел мужчина, с трудом оторвав взгляд от капель дождя, что скатились в впадинки ключиц, озеро собственное образовывая. Юнги улыбнулся, прикусив алую губу. Священник отразил его улыбку, раздувая ноздри, запах омежий жадно вдыхая. Сладко. — Нам стоит пройти в исповедальню, дитя, тогда Бог услышит, как ты раскаиваешься.

— О, нет, святой отец, — Юнги поймал за запястье отвернувшегося мужчину, усаживая его на одну из лавочек, а сам рядом присел, своим коленом мужчины касаясь. — Я хочу быть открыт перед Богом и Иисусом, святой отец, — жарко выдохнул Юнги, облизывая малиновые губы. Мужчина тяжело сглотнул.

— Какую заповедь ты нарушил, дитя? — спросил священник. Юнги растянул губы в хитрой улыбке, видя, как глаза чужие поволокой возбуждения покрываются.

Омега провел длинными пальцами вверх по чужому бедру, не встречая сопротивления. Мужчина раздвинул ноги. Его грудь вздымается тяжело, словно ноша неподъемная, а член под пальцами Юнги твердеет. Омега провел губами по шее, ощущая яростно стучащую жилку, колючую щетину на щеках и прохладу чужих губ.

— Я так грешен, святой отец, — прошептал Юнги тому в ухо, жадно прикусывая мочку. — Я желаю своего сонбэнима. Желаю, чтобы он выебал меня так сильно и грубо, чтобы я собирал себя по ошметкам, чтобы сорвал горло и из задницы его сперма вперемешку с кровью, — священник зарычал, когда Юнги, усевшись на его бедра, начал тереться задницей о его вставший член. — Но знаете, как я борюсь со своими бесами?

— Как, дитя? — прохрипел священник, пальцами юнгиевы бедра до синяков сжимая.

— Я трахаю себя сам, — хихикнул Юнги, имитируя толчки. Он прикрыл глаза, крепче сжимая пальцы на чужой шее. — И снимаю себя на камеру, святой отец, чтобы такие грязные, испорченные, как и я сам, дрочили на меня. Я надеваю по-блядски короткую юбку, чулки и кружевные трусики, потому что мне вставляет, когда меня хотят, — омега прошелся языком по чужим губам, зубами оттягивая нижнюю. Мужчина рыкнул, кидаясь вперед в попытке поцеловать, но Юнги с улыбкой отстранился, прикладывая пальцы к его губам. — Но и это еще не все, святой отец.

— Бог обязательно простит тебя за все грехи, дитя, — прохрипел мужчина, пальцами вгрызаясь в седлавшие его бедра. Его губы скользнули по тонкой шее, языком обогнул плавный изгиб между шеей-плечом, а зубы сомкнулись на адамове яблоке. — Ты такой... такой...

— Какой, святой отец? — ухмыльнулся змием-искусителем омега, отрываясь от вылизывания чужих ключиц. — Грешный? Развратный? Непростительно мерзкий? Какой я, святой отец? — прошептал он, тонкими пальцами сжимая его подбородок. Глаза в глаза, а на дне чужих зрачков тьма густая, непроглядная. Засасывает. И Бога там нет. Там есть только Сатана.

Вместо ответа мужчина его целует — мокро, влажно, настойчиво и глубоко. Юнги отвечает, ластится, губы холодные в кровь кусает. Чужое возбуждение уже давно в бедро упирается, внимания к себе требует, а омега все тянет, играется, дразнит. Ледяные руки по его спине скользят, кожу поджигают. От самого себя мерзко так, что воротит, но Юнги надоело быть тенью чужой, бесцветной почти. Это то, к чему он готовился с самой академии. Сука-природа его силой мышечной обделила, ведь омега рожден не для кровопролитных войн — Мин мысленно кривится от этого. По крайней мере, он не обделен умом и хитростью, а потому он оттягивает нижнюю губу мужчины и отстраняется, дорожку влажную к уху ведя.

— Святой отец, скажите... А Бог велел вам жрать людей? — спросил Юнги с легкой ухмылкой.

Мужчина замер, удивленно смотря на Юнги. Мин провел подушечкой большого пальца по его губам, собирая кровь, и слизал ее, все еще улыбаясь лукаво. В его глазах тьма сменилась шоком, после — гневом. Пальцы на юнгиевой спине из ледяных превратились в антарктические, взгляд лезвием обострился и улыбка маниакальная появилась.

— О, Падре, — наигранно-жалобно протянул Юнги. — Я ведь... верил вам. Мы так долго искали вас.

— И ты нашел свою смерть, — зарычал гуль, дергаясь вперед, но Юнги опередил, выхватывая припрятанный шприц с RC-депрессантом и вгоняя иглу в чужой глаз.

Любое промедление равно смерти, о которой Юнги не думает — он жмет на поршень до упора. Гуль срывается с места с нечеловеческим криком и отшвыривает омегу, словно тот не весит ничего. Юнги больно падает на спину, несколько метров прокатываясь по грязному каменному полу и сшибает стоящие в горшках растения. Локти разодрались в кровь, а на щеке сверкнула алая полоса. Мин задрал мерзкие обтягивающие джинсы, выдергивая припрятанный в ботинке пистолет.

— Сука! — заорал гуль, выдергивая из глаза шприц, разбившийся при падении.

Юнги не успел испугаться, а вот поприветствовать Смерть и попрощаться с родными — да. На действие депрессанта нужно время, которого у следователя нет. Омега подорвался с места, игнорируя тупую боль и жжение в ранах с забившейся в них грязью. Пистолет дрожал в пальцах, но Юнги, вскинув оружие прямо на несущегося на него гуля, задержал дыхание. Одно жаль, если он умрет — Намджуна так и не поцеловал. Смелости не хватило. Зато хватило смелости (а Намджун посчитает, что тупости) заявиться в логово врага со шприцом RC-депрессанта и наполовину использованной обоймой. Тупой, тупой, наитупейший Мин Юнги. Омега целится в плечо и стреляет.

Оглушительный выстрел разрывает барабанные перепонки. Гуль дергается, но не застывает. Юнги испуганно кричит и стреляет, стреляет, стреляет — в грудь, в руки, по ногам, контрольный — в голову, и гуль падает перед его трясущимися ногами. У него сердце пытается сквозь грудную клетку на свободу вырваться, пустой желудок хочется вывернуть наружу и, он клянется Богом, Юнги не понимает, как он затих, надолго ли. Может, притворяется? Омега пятится назад, не смея глаз отвести от неподвижно лежащего тела. Под его головой начинает расползаться кровавая лужа.

Омега судорожно выдыхает, присаживаясь на корточки, и прижимается спиной к деревянному алтарю. Он тихо смеется и оседает на пол — последние мозги растерял. Счастье будет, если его не вышвырнут на улицу за самоволку, а Намджун не разорвет его на чучело и не повесит в своем кабинете, пугая новеньких неопытных следователей. Он пришел сюда, сам не зная, в чем прав, а в чем нет. Только ясно понимал одно — этот гуль скрывается за своей верой. Только... верил ли он, искал у Бога прикрытия, защиты? Юнги с отвращением посмотрел в глаза распятого Иисуса.

— Поэтому я не верю в тебя, ублюдок, — выплюнул Юнги, обращаясь к деревянному изваянию.

Потому что иначе он не защищал бы того, кто жизни сотен уносит, что брюхо свое человечиной набивает, не брезгуя даже теми, кто с ним одну молитву шепчет. В мире, где правят деньги и гули, места вере нет. Это что-то из пережитков прошлого, а, может, выдуманного — Юнги не хочет в этом разбираться. Только церковь у них одна, и верующие подозрительно часто исчезали. Что может быть проще, чем загнать овец на бойню, прикинувшись такой же овцой? Ведь, в самом деле, люди — это просто стадо скота, где каждый второй — ужин для волков. Некогда Юнги думал, что люди — короли иерархической цепи, отличающиеся от овец умом. Но, глядя на это, какой альтернативный вывод можно сделать, кроме того, что ты, как та самая овца, — обед, дивергентный от остальных лишь наличием оружия и мало-мальски крупицами мозга?

Юнги обошел расплывшееся красное пятно и неподвижного гуля, достав из внутреннего кармана свой старенький мобильный. Три коротких гудка, а после трубку снял следователь бюро, которому Юнги в срочном порядке отчеканил приказ о подкреплении. Мин сел на скамью, облокачиваясь локтями о спинку впереди стоящей. У него поджилки до сих пор тряслись. Каждый раз всегда как первый, он же может стать последним. Мин передернул плечами и низко опустил голову. Иисус смотрел на него свысока своего распятия. Омега резко вздернул голову:

— Почему ты поступаешь так с нами? — спросил Юнги, поджимая губы.

Но Иисус не ответил, по-прежнему равнодушно смотря вырезанными из дерева глазами.

Юнги ухмыльнулся, зачесывая влажные волосы назад. Совсем из ума выжил. И курить хочется.