Рыжий Поттер

Глава 4. Мое второе я

Гарри с трудом открыл глаза: тяжелые веки все норовили закрыться от усталости и саднили так, будто в глаза насыпали песка. Кругом была темнота, и мальчик быстро понял, что оказался в той маленькой комнатушке, в которой его в тот злополучный день запер дядя. Но, в отличие от того раза, все его тело ломило и трясло тяжелой ознобной дрожью, а спину жгло так, будто на ней развели костер, да еще кто-то ворошил там угли.

Глаза защипало. Он попытался вспомнить, что произошло и почему у него так болит спина, но в памяти вставали лишь какие-то обрывки. Тетя завизжала... он посмотрел в зеркало... а потом... потом дядя всыпал ему так, что он потерял сознание. Гарри насупился — казалось, было еще что-то важное, но больше он не мог вспомнить ничего.

Мальчик огорченно потер переносицу и вдруг замер, пронзенный яркой мыслью. Амулет! Проглотив так и не пролившиеся слезы, он резко сел и тут же пожалел о своей неосторожности: тело обожгло острой болью, горло сжалось от рвотного позыва. Хорошо, что он давно ничего не ел, иначе бы его точно вырвало. Гарри, не заметив, как слезы от боли все-таки обильно потекли по его щекам, дрожащей рукой коснулся груди.

Амулет исчез.

Мальчик закрыл глаза, сделал глубокий вздох, чтобы не зареветь пуще прежнего, и так вцепился в грудь, что побелели костяшки пальцев. Он никогда особо не дорожил амулетом и носил его на шее только потому, что тетя настаивала и считала это важным, но сейчас, не нащупав его у себя на груди, он почувствовал себя таким неожиданно беззащитным, таким... уязвимым. Хотелось выть от безысходности, но все, что он мог себе позволить, — это тихие поскуливания, исполненные глубокого отчаяния.

В один момент его охватила ненависть¹. Ненависть к дяде, любяще трепавшему их с Дадли по голове, ненависть к тете, певшей ему колыбельную и целовавшую на ночь, к кузену, неуклюже защищавшему его в школе, ко всем. Это была такая черная, скрежещущая ненависть, что Гарри испугался самого себя. Он был готов поклясться, что на один миг его лицо даже перекосила страшная гримаса гнева и... и желания убить.

Наклонившись и ухватив голову руками, мальчик неистово начал качать головой из стороны в сторону, будто подобный жест отрицания мог помочь рассеять чудовищную догадку. Простой страх и непонимание сменились истинным ужасом. Неужели он и впрямь хотел убить дядю и тетю? Но это ведь они, его любимые дядя и тетя, ведь они вырастили его, он стал для них родным, — как он мог только подумать о таком?!